Дэвид Зинделл - Сломанный бог
Данло понурил голову, пытаясь представить себе, что значит забыть то, что было между ним и Тамарой, но не смог и сказал:
– Вы, конечно, напомнили ей о ее… призвании.
– Ты не понимаешь. О таком нельзя напомнить. Нельзя сказать.
– Да, пожалуй.
– Тамара забыла также многое из того, что умела. Не только мечта, но и техника, и вкус к творчеству, и страсть – все пропало. Она не способна заниматься нашим ремеслом в таком состоянии.
– Но ведь она может обучиться всему этому заново?
Мать скорбно задумалась, потрагивая морщины вокруг глаз.
Ей, должно быть, вспомнилось что-то заветное, и по лицу прошли отблески старых обид и удовольствий. Тихо и задумчиво она сказала:
– По сравнению с тем, что мы узнаем за всю жизнь, наше искусство – всего лишь песчинка. В ковре наших «я» это священное знание – лишь тончайшая из нитей. Ничтожная вроде бы малость, но с ней у Тамары отнялось все.
– Это должно было очень глубоко ее ранить.
– Это убивает ее. Убивает ее душу.
– Не может быть, – затряс головой Данло.
– И все же…
– Знаете, как говорят мнемоники? «Память уничтожить нельзя».
Лицо Матери преобразила внезапно милая улыбка.
– На это мы и надеемся.
– Тогда и я буду надеяться на это, – сказал Данло и подумал: «Надежда – правая рука страха».
– Тебе, наверно, не терпится увидеть ее.
– Да. Это так.
– Хорошо, ступай к ней, если готов. Поговори с ней, молодой пилот. Помоги ей вспомнить.
Больше Мать ничего ему не сказала. Они молча допили свой чай, чувствуя, что понимают друг друга. Две мегеры вскоре вернулись за Матерью. Данло поклонился ей, и она ответила тем же, а потом взяла его руку без перчатки в свои и сжала так крепко, что ее дряблая плоть затряслась до самых локтей. В ее старых глазах светилось довольство, даже счастье. Данло почувствовал, что больше не увидит ее, и сказал:
– Желаю вам всего наилучшего.
В его чашке еще плавали зеленые чаинки. Он снова попытался представить себе, что это такое – не помнить, и не удивился, когда чай показался ему вяжущим и очень горьким.
Глава XXVI
ДАР
Память – душа реальности.
Поговорка мнемониковПосле очень долгого, как показалось Данло, перерыва пришла знакомая послушница и провела его по тускло освещенному коридору в комнату для гостей. Она помещалась на первом этаже, и ее всегда держали наготове для почетных посетителей, для мегер, возвращающихся в Невернес из своих миссий в Цивилизованных Мирах, и для таких, как Тамара, простых куртизанок, требующих особой заботы. Остановившись перед простой деревянной дверью, послушница взглянула на Данло, постучалась и доложила:
– Госпожа, к вам пришли. – Дверь открылась, и послушница сказала: – Позвольте представить вам пилота Данло ви Соли Рингесса.
Данло почти не обратил внимания на ее слова, потому что перед ним появилась Тамара в красном платье, с распущенными золотыми волосами. Одним взглядом он вобрал в себя темноту ее глаз, ее замешательство, багровые пятна на ее лице и руках. Переполненный радостью, он хотел обнять ее на алалойский манер и уже раскинул руки, но она выставила ладонь вперед и отступила, сказав:
– Пожалуйста, не надо. – И добавила, поклонившись послушнице: – Спасибо, Майя, ты можешь идти.
Та вернула поклон, бросила нервный взгляд на Данло и удалилась по коридору. Данло прошел за Тамарой в комнату, и дверь за ним закрылась, лязгнув металлом. В комнате стояли растения родом со Старой Земли – араукарии, кактусы, алоэ и другие, которых он не знал. Они освежали воздух, насыщенный исходящим от Тамары запахом пота. Здесь было слишком жарко для ее парадного одеяния, но она явно не считала удобным принимать Данло в пижаме или раздетой, как делала раньше, а он чувствовал неловкость оттого, что не мог не смотреть на красные обмороженные участки ее кожи.
– Тамара, Тамара, – сказал он. – Я искал тебя… искал повсюду.
– Мне очень жаль. Если бы я знала… Что вам предложить – чаю или морозного вина? Прошу вас, присядьте.
Уютная комната была ярко освещена и приспособлена для нужд пожилых женщин. Здесь стояла настоящая кровать, застланная вязаным шегшеевым покрывалом, туалет помещался в кабинке со стальными поручнями, домашний робот приносил нужные вещи с полок и столиков. У выходившего во двор окна стоял чайный столик и два стула с высокими спинками.
Тамара и Данло сели на них лицом друг к другу. Он предпочел бы устроиться на ковре у камина – неужели Тамара и это забыла?
– Извините, – сказала она, сцепив руки, – но разговор у нас будет не из легких. У вас передо мной преимущество. Мне столько рассказывали о вас, а я ничего этого не помню.
– Совсем ничего?
– Абсолютно.
Он недоверчиво посмотрел на нее. Его дыхание участилось, и ему померещилось, что волосы встают дыбом у него на затылке. Грудь сдавило, в горле стоял огненный ком, который нельзя было проглотить. Он надеялся, что Тамара, увидев его, что-то вспомнит – так внезапный порыв ветра оживляет в памяти веселые ночи у горючих камней, дружеские беседы и любовные игры. Он отчаянно надеялся на это – и она, как видно, тоже. Все ее милое подурневшее лицо выражало эту надежду. Она явно ожидала найти в его глазах что-то знакомое и утешительное, потому что внезапно отвела свои, потемневшие от горького разочарования. Он понял, что ничего не вышло, и от этого понимания ему захотелось закричать и вырвать собственные глаза. Они должны были узнать друг друга, как произошло в их первую встречу и происходило во время всех последующих встреч! Если бы даже они оба потеряли память, то должны были почувствовать, что знают друг друга миллион лет и не расстанутся еще миллионов десять. Но ничего этого не случилось. Глядя на Данло, Тамара его не видела. Что-то в ней (а может быть, и в нем) ослепло.
Ее ослепили, подумал Данло, и в нем вспыхнула ярость на вселенную, где могла произойти такая трагедия.
– Пилот, вам нехорошо?
Он сидел на своем мягком стуле, прижав к голове костяшки пальцев. Справившись кое-как с дыханием и обретя зрение, он выдавил из себя:
– Ты права… это будет нелегко.
– Могу себе представить, как это для вас болезненно.
– А ты… ничего такого не испытываешь?
– Нет, не думаю. Я чувствую только пустоту. Зато вы… что может быть больнее воспоминаний?
Он с улыбкой затряс головой.
– Все, что я помню о нас с тобой, благословенно. Это правда. Рассказать тебе?
– Говорят, у вас превосходная память.
– Мне бывает трудно что-то забыть.
– Хорошо, расскажите.
Он сглотнул три раза и начал:
– Ты научила меня одной игре – это телепатическая техника, напоминающая чтение лиц, и все-таки совсем другая. Нужно открыть свои клетки сигналам клеток другого. Это делается после любви – надо просидеть полночи в позе лотоса, неотрывно глядя друг другу в глаза, и тогда твои клетки становятся моими. Я становлюсь тобой. Мы проделали это однажды, помнишь? Был девятый день зимы, всю ночь шел снег, а утром ты поцеловала меня и сказала…
– Не надо, – вскинув руку, попросила Тамара.
– Мы нашли место, где мысли струятся, прежде чем превратиться в слова. И наши мысли полночи были одинаковыми. Как две реки, текущие рядом, без слов и без конца. Когда пришло утро, ты сказала мне одну вещь, которую только я…
– Пожалуйста, не надо больше.
Панические ноты в ее голосе остановили его.
– Но почему?
– Я решила, что вам лучше ничего мне не рассказывать.
– Но должна же ты знать. Ведь это ужасно, когда не знаешь.
– Конечно, я хочу знать. Но слушать очень утомительно. Я хочу вспомнить сама, если этому вообще суждено случиться.
– Я как раз этого и хотел – помочь тебе вспомнить.
– Вряд ли кто-то может помочь мне после того, что произошло.
– Такие способы есть. Память никуда не девается – она продолжает струиться, как свет. Мы сами закрываем перед ней двери и, оставаясь зрячими, сидим в темных комнатах. Это и называется «забывать».
– Есть двери, которые навсегда остаются запертыми.
– Неправда. Любую дверь можно открыть. Главное – подобрать ключ.
– Хотела бы я в это поверить. Хотела бы обладать вашей верой.
– Ты говоришь, что у меня есть вера, – улыбнулся он, – а ведь меня обвиняют в безверии.
– Неужели?
– Разве ты не помнишь?
– Тогда вы должны быть самым верующим из всех неверующих.
– Ты и раньше говорила мне то же самое.
– Правда?
– Да. Мне кажется, ты начинаешь вспоминать.
– Нет, просто наблюдаю…
– Всего лишь?
– Если я что-то и вспоминаю, то только вещи, которые говорили о вас другие.
– Ты уверена?
– Право же, это очень утомительно, – холодно ответила она.
– Извини. Теперь уже поздно, и…
– Дело не в этом. Просто на мне уже испробовали все эти мнемонические штучки, и они не помогли.
– К тебе приходил мнемоник?
– Да, Томас Ран – я думаю, вы хорошо его знаете. Он был здесь сегодня утром.
