Мария Семёнова - Славянское фэнтези
И широкозадая, чистая, белёная печь-труженица ещё раз вздохнула, выдула облачко серебристой золы.
— Н-нет! — попятилась Печечка. От ужаса она даже начала заикаться. — Нет! Я так не хочу! Я так не б-буду!
— Печка, постой! — звали её хозяева. — Куда, глупая, уходишь? Что тебе у нас в избе не понравилось? У нас же и дрова сухие, берёзовые, и золу мы всегда вовремя вычищаем…
Три последних уголька — всё, что оставалось от домашнего, тщательно сберегаемого полена — сиротливо догорали в топке, почти не давая жара. Над трактом сгустились сумерки. В разошедшихся на мгновение тучах зажглась одинокая звезда. А на земле, где-то в ближнем овраге, тоскливо и жалобно завыла собака.
Печечка огляделась и увидела красивый дом на взгорке над рекой. В доме приветливо и тепло горели окна.
«Ещё не спят, — рассудила Печечка. — Была не была, попытаю-ка счастья, попрошу меня испытать. Я бы им к утру такую кашку томлёную приготовила…»
Печечка представила себе, как тепло от свежей растопки разливается по её иззябшему телу, как тихо и уютно фырчит внутри ароматная каша в тяжёлом глиняном горшке, как свежим утром стучат ложки и просят добавки звонкие детские голоса… Она заторопилась.
Хозяева дома оказались молодыми и весёлыми. И дети в избе были. И явный, бросающийся в глаза достаток. И щенок с толстыми лапами на полосатом коврике. Всё у них было…
Было — да не про Печечкину честь.
— Опоздала ты, голубушка, — смеясь, объяснили ей. — Нет бы тебе на недельку раньше к нам заглянуть, глядишь, всё бы и устроилось. Мы ведь недавно этот дом прикупили, как раз окна со ставнями и печку меняем. Старые хозяева померли, наследники в город подались, а мы, наоборот, из города. Тут лес, речка, воздух и продукты свежие, детям полезные… — И хозяева указали Печечке внутрь дома: — Вон, смотри, у нас уже и печник работает. Самый дорогой, за большие деньги нанятый. Да не за рубли за какие, а за иноземные доллары.
Из дома донёсся глухой удар.
— Ой, да зачем же старую-то печь рушить! — попробовала вступиться Печечка. — Может, её ещё починить можно?
Печь в старом доме действительно была огромная. С лежанкой, с полатями, с просторным горнилом. Прежде старики в нём и детей мыли и сами кости распаривали, отчего и жили до ста лет. Не печь, а Печища!
— Не по силёнкам тебе, дочка, меня отстоять, — одышливо пропыхтела Печища. — Я свой век сполна прожила, старики мои умерли, а эти… Куда мне на них угодить! Пора, зажилась на Божием свете… А ты, смотри, подольше живи…
— Помираю я, матушка, — тихо всхлипнула Печечка, у которой вдруг как-то разом кончились силы. — Совсем внутри огонька не осталось… И никто меня к себе не пускает, никто полешек не подкинет…
Печища задумалась. Печник в фирменном фартуке ходил вокруг, заглядывал внутрь, примеривался, как станет навсегда её разрушать.
— Тогда вот что мы сделаем! — решила она. — Гоша, ты живой там ещё? Слышишь меня?!
— Слышу, — пискнул кто-то в подпечье.
— Жизни тебе здесь при новых обычаях уж точно не будет. Но и со мной вместе помирать, как собрался, — не моги! Не велю! Хватай полено у меня из брюха и вот с ней заодно — тикайте отсюда! Будешь её покуда кормить, а как она пристроится куда, так и тебе место найдется!
— А как же… — тихо пропищал невидимый Гоша.
— Иди, я сказала! — рявкнула Печища. Печник уже подступал к ней с колуном наперевес. — Прощайте все и не поминайте лихом!
— А ты, собственно, кто такой? — спросила Печечка, чуть отогревшись изнутри и присев под большим вязом на кромке обрыва.
К последнему полену из нутра Печищи Гоша добавил сухих веток от вяза и три пригоршни коры. Снаружи Гоша был похож на крупную, но тощую кошку, для чего-то вставшую на задние лапы. Лохматая голова, треугольные закруглённые уши, жёлтые светящиеся глаза…
— Домовой я, — представился он важно. И удивился: — Будто ты домового никогда не видала?
— Не видала, — потупилась Печечка. — Меня ж только-только сложили. Для молодых… Домовёнка обещали из родительской избы подселить…
— Что случилось-то? — нахмурился Гоша.
— Сгорела изба… Вся деревня сгорела. Змей Горыныч пожёг…
Помолчали.
— Печищу жалко, — напряженным голосом проговорил Гоша. — Мы с ней — сто семь лет… Она как мать мне была…
Ещё помолчали.
— А ты почему Гоша? — спросила Печечка погодя. — Я от наших слыхала, домовых всегда вроде Кузями…
— А меня в честь его, — Гоша ткнул лапкой в сторону одинокой звезды, — Победоносца Егория. Меня ж подселили, когда прежнего Горыныча отвадить удалось… А ты про то и не слыхивала? — И вдруг вскочил, по-кошачьи вздыбившись, даже, кажется, выпустил коготки. — Кто здесь?!!
Огромное существо с волосатыми руками до коленей и клыками, торчащими из пасти в разные стороны, выломилось из чащи на полянку, присело на корточки и горестно заухало.
— Всё, сейчас сожрёт! — пообещал Гоша Печечке, но наутёк всё же не кинулся, не посрамил гордого имени.
Между тем существо нападать не спешило, и Гоша, чуть успокоившись, принялся рыться в памяти. Кикимора? Слишком крупная. Леший? А клыки откуда? Мертвяк? Навий?
Волк-оборотень? Опять не то. В конце концов домовой решил просто спросить.
— Ты вообще кто? — трясясь мелкой дрожью от страха и холода, поинтересовался он.
— Я вообще-то гоблин, — сиплым басом и с явным иноземным акцентом ответило существо.
— Этого не может быть! — отчего-то рассердился Гоша. — Тебя здесь быть не должно. У нас тут Змей Горыныч, Кощей да Баба-яга, нам и хватит. Что-то ты, брат, перепутал!
— Это не я перепутал, — уныло прорычал Гоблин, — Это у кого-то другого всё в голове перепуталось. Мода, вишь ты, пришла. На экзотику. Едем, Гоблин, будет тебе берёзовый рай! Мода ушла… Гоблина коленом под зад, Иваны-дураки косятся нехорошо, дубины поглаживают, силушкой молодецкой поигрывают: рожа у него, видите ли, нерусская, и дух тоже… А откуда, спрашивается, у прирождённого гоблина может русская рожа и русский дух взяться?! Ох, попались бы они мне, эти Мода с Экзотикой! Хо-о-лодно…
— Ну, на случай холода у нас с собой Печечка есть, — рассудительно заметил Гоша. — Ещё кто бы дровишек для неё раздобыл?
— У-у-у! — радостно взвыл Гоблин. С хрустом вломился в ближайшие заросли — и принялся длинными ручищами обламывать сухостой.
А стоило Печечке как следует разогреться, как вблизи прозвучал глуховатый тоненький голосок:
— Не уходи, пожалуйста, постой немножечко ещё, если можешь. Тепло от тебя такое идет… утешное…
Оказывается, не один старый вяз над обрывом стоял, но и маленькая яблонька — в сугробе не разглядеть.
— Грейся, милая, грейся, — обрадовалась Печечка. — Сейчас Гоблина кликну, пусть он тебя как следует от снега по-обтрясёт!
Яблонька оказалась стройной, с длинными нежными ветвями. На розовой молодой коре виднелись уродливые белые шрамы.
— Это зайцы, — объяснила Яблонька. — Как Змей деревню спалил — совсем осмелели…
— Так пойдём с нами, — простодушно предложил Гоблин. — Я тебя вместе с дровами на спину увяжу, не в тягость мне.
— Я ж дерево! — грустно засмеялась Яблонька. — Мне для жизни землица родная нужна!
— Всё! — решительно пыхнула Печечка. — Больше никуда не пойдём. Здесь останемся. А весна придёт — там видно будет…
— Ой, вы правда останетесь?! — обрадовалась Яблонька и на глазах распрямилась. — А я уж и зиму пережить не надеялась! Совсем с жизнью простилась! Так страшно по ночам, темно, ветер воет, зайцы зубастые идут… а ты и убежать никуда не можешь, и подмоги ждать неоткуда… да и зима нынче не как в прежние годы. Старые деревья говорят, Змей Горыныч копотью своей небо замутил, вот и морозы крепче сделались, и снег тяжелее…
Гоблин смахнул мохнатой лапой слезу.
— Только ведь пользы вам от меня никакой нет, — закручинилась вдруг Яблонька. — Печечка греет, Гоша мудрые речи ведёт, Гоблин сильный, а я? Я даже от ветра вас укрыть не могу…
— Поживём-поглядим, — сказала Печечка. — Ты вот сюда, в тепло, ко мне под бочок…
Долго ли, коротко, но как-то незаметно пришла весна. Испятнали стежками снег ошалелые мартовские зайцы, появились круги под елями, потом побежали весёлые ручьи, зажурчала-заговорила под крутым берегом студёная речка, очистилось бирюзовое небо, взошла изумрудная трава на старых кочках и юная крапива на пепелищах, защёлкал-засвистал в роще первый соловей…
А однажды проснулись все и глазам своим не поверили — стоит их Яблонька вся в белом невесомом наряде, точно невеста. И синее небо над нею как святой храм, и аромат плывёт такой густой и нежно-медовый, что, кажется, можно его ложкой есть…
Ни у кого слов не нашлось, только Гоблин вспомнил о родине и прошептал едва слышно:
— Эльф. Чистый эльф…
