Михаил Гуськов - Дочка людоеда, или приключения Недобежкина
— Вы меня губите, сударь! — закукарекал полушепотом петух. — Сначала вы потребовали шпагу, а теперь ордена. Мне просто оторвут голову, клянусь вам.
— Ну, хорошо, хорошо! — умерил аппетиты аристократ-бомж. — Да, пожалуй, два ордена я не заслужил. Но один орден у меня должен быть, и чтоб на ленточке, через плечо, и со звездой, чтоб все чин чинарем было.
Но вдруг опомнившись, что ради Недобежкина он пожертвовал шансом войти в историю кино, напустился на исполнительного малого:
— Ты что же, меня за падло считаешь?! — тихо прикрикнул он на несчастного, и тот, проклиная все на свете, бросился за орденом, напутствуемый словами, чтобы орден он принес хороший, да побольше, да золотой, а не серебряный.
Когда Недобежкин был одет и стал неописуемо вельможным, гофмаршал попросил его шествовать за собой. Шелковников засеменил следом.
Аристократ-аспирант и аристократ-бомж торжественно ступали по залам дворца под звуки оркестра, к которому по пути из открытых дверей то и дело присоединялись новые альтисты, кларнетисты и еще бог знает какие "исты", внося в мелодию все новые и новые краски, так что звучало что-то необыкновенно знакомее и никогда не слышанное, одновременно и придворно-церковное и дьявольски-божественное.
Недобежкин попытался собраться с мыслями:
— Как же моя диссертация? — вспомнил он вдруг о своей незащищенной научной работе. — В понедельник заседание кафедры, я не успею подготовиться к докладу. Диссертация и Элеонора есть две вещи несовместные.
Он внутренне расхохотался, решив наплевать на утреннее заседание кафедры, а заодно и на диссертацию.
Через аванзал, мимо лестницы, ведущей на второй этаж, процессия проследовала в Ротонду, где в окружении придворных дам стояла юная царственная особа в парадном одеянии белого атласа. На голове особы был надет огромный многоярусный парик, увенчанный маленькой крепостью и белым флагом на главной башне, означающим, что крепость сдается на милость победителя. Глубокое декольте открывало мощный бюст, так и притягивающий к себе, словно магнитом, взгляд Недобежкина. Жених не сразу узнал свою юную невесту, настолько оригинальным был грим ее лица.
Завидчая перехватала взгляд аспиранта на своем бюсте и перетянула в свои зрачки.
— Познакомься, Аркадий! — широким жестом указала Элеонора на маленькую чернявую даму с ветряной мельницей на высоком парике. — Это моя модистка, первейший для любой женщины друг. Бессмертная Роз Бертен.
Черноглазая дама присела в почтительном реверансе, стараясь держать мельницу в вертикальном положении.
— Роз будет свидетельницей на нашей свадьбе. Украшение наших причесок — это тоже плод ее фантазии.
— Я очень рад! — ответил сиятельный Недобежкин, удивленно разглядывая пушку на голове у третьей дамы.
— А это моя школьная подруга — Катарина Миланези, самая богатая невеста Италии.
Катарина дернула за веревочку, свисающую с парика на грудь, и пушка на ее голове оглушительно выстрелила, засыпав Недобежкина конфетти. Всё вокруг весело рассмеялись. Катарина Миланези скромно улыбнулась, обнажив в ослепительной улыбке волчьи клыки, Недобежкин, вздрогнув от выстрела, стряхивая конфетти, поцеловал протянутую руку милой шутницы.
— Бесконечно счастлив! — проговорил он, подумав: "Что за черт, как у девушки из Приморского края может быть школьной подругой самая богатая невеста Италии, а впрочем, в жизни все бывает — убил же я Хрисогонова".
Завидчая перевела счастливый взгляд с жениха и недоуменно уставилась на Шелковникова, восхищенная длиной его шпаги, цветом пронзительно-зеленого жюстокора, который украшала огромная звезда, приколотая к орденской ленте желтого цвета, и крестом на шее такого размера, словно он до этого украшал купол церкви.
— Нет, ей-богу, этот дуралей мне чем-то симпатичен! Пожалуй, я оставлю его человеком, но превращу в смешного карлика. Пусть веселит придворных.
— Аркадий, ты доволен, что я так все организовала? — воскликнула она, беря за руку Недобежкина. Нас будут венчать по византийско-римскому обряду, как первых христиан.
Тут впереди показались церковные иерархи, кадящие драгоценными кадильницами. Пряный аромат и дым окутали все вокруг и в этом сладком благовонии и дымке процессия двинулась к церкви. Недобежкин так и не разобрал, то ли его вели в католическую церковь, то ли в православную, но пели что-то такое духовное, возвышенно-прекрасное, молитвенно-церковное, кажется, с примесью латыни и древне-греческого, что душа его воспарила в райские выси, приближая миг соединения с душой и плотью прекраснейшей женщины.
Они вышли из дворца и при свете факелов проследовали аллеями парка вглубь усадьбы, где веселые поселяне осыпали их зерном и цветами, хотя по всем традициям это положено делать на пути из церкви, а не в церковь.
— Аркадий, вот монеты! — шепнула ему Завидчая, подавая кошель с золотом. — Покажи народу нашу щедрость. Бросай горстями, ради такого случая не жалко.
Недобежкин, одурманенный дымом из кадильниц и счастьем чувствовать жаркий локоть и грудь своей невесты, несколько раз зачерпнул полной горстью и бросил монеты в толпу зевак, выглядывающих по обе стороны аллеи из расцвеченных фонариками и цветными гирляндами сочных кустов майской зелени. Ему показалось, что толпа напирала и ее сдерживали гвардейцы в старинных мундирах. Он даже подумал, уж не вписала ли Завидчая их свадьбу в съемки какого-нибудь фильма о французском дворе Людовика XV, но, дав ей слово ничему не удивляться, блаженно шествовал вперед, как золотой телец на жертвенник.
Если бы он мог заглянуть за кулисы этого представления, то увидел бы, что никаких поселян в аллеях не было, а были только ряженые куклы да грубо размалеванные маски, которыми управляли, дергая за ниточки, несколько перебегающих с места на место кукловодов, да еще шайка статистов, человек по двадцать пять с каждой стороны аллеи, высовывала свои руки и рожи в прогалины листвы, изображая счастье народа по случаю сватовства их светлости с их сиятельством: аспиранта и танцорки. Но всего этого Недобежкин не видел, зато это прекрасно видели два человека: Варя Повалихина и участковый Дюков, который, с ног до головы обвязав себя веревками от сглаза и нечисти, смешивался то с толпой статистов, то с толпой слуг, везде принимаемый за своего и постепенно начиная понимать, в какую компанию и в какую переделку ему пришлось попасть волею судьбы. Варю Повалихину принимали в этой компании за свою, во-первых, потому, что она была людоедка, а во-вторых, Агафья признала в ней свою внучатую племянницу, то есть юную бабу-ягу, со всеми вытекающими отсюда последствиями.
Почти час прождали Белошвейкина члены ГРОМа Побожий и Волохин среди колонн Театра Советской Армии. Наступили густые сумерки. Дальше ждать было напрасно, сомнений больше не было — подвел Белошвейкин. И не просто подвел, а предал. Маркелыч вычеркнул Белошвейкина из своего сердца.
— Пойдем, Александр, со мной! — нахмурился Маркелыч, решившийся на крайнее средство. — Или пан или пропал.
Маркелыч подвел Волохина к железной пожарной лестнице, висевшей между колонн театра. Низ лестницы метра на два был обшит досками, чтобы дети не могли по этой лестнице забираться на крышу.
— Отрывай доски! — приказал древний старик.
Молодой старик послушно ухватился, поднатужился и, когда ему пособил Маркелыч, оторвал первую доску. Вдвоем они оторвали еще две доски. Побожий, как когда-то на фронте при атаке из глубокого окопа, встал затылком к лестнице и подставил руки:
— Лезь! — скомандовал он.
Волохин, ухватившись рукой за вторую снизу ступеньку пожарной лестницы, наступил ногой на подставленные ладони Маркелыча, потом на его плечи и, твердо встав на лестнице, втянул старика за собой. Они поползли по железным ступенькам вверх, на крышу.
— Давай я понесу твою клюку, Маркелыч! — решил помочь своему спасителю из домика для лебедей благодарный громовец.
— Рано, Сашка, ты меня в доходяги списываешь! — строго ответил Маркелыч.
— Ну тогда хоть веник дай!
— Сам справлюсь! — упрямо буркнул старое, заткнув клюку рядом с веником за пояс, после чего медленно полез за более прытким ветераном.
Оказавшись первым на крыше Театра Советской Армии, Волохин приставил ладонь козырьком ко лбу и стал разглядывать в темноте прилегающие к театру улицы, стараясь высмотреть какое-нибудь такси, которое бы бесплатно довезло их до Архангельского. Вслед за ним на крышу вылез Маркелыч, только самую малость притомившийся на крутом подъеме по пожарной лестнице. По гулко продавливающейся под его шагами жестяной кровле ветеран подошел к своему младшему сотоварищу и положил руку ему на плечо.
— Вот, Сашка, наше такси! — серьезно сказал Маркелыч, показывая веник на фоне ночного неба. — Думаешь, я того?
