Елена Малиновская - Капкан для жениха
С этими словами она в упор посмотрела на меня и одним глотком осушила бокал, после чего он вновь по воздуху вернулся за добавкой к столику с напитками.
Вместо ответа я пробурчала нечто невразумительное и неопределенно пожала плечами. Осуждаю ли я ее за это? Нет, не осуждаю. Вспомнился герпентол, принявший облик деревенского священника. Я не испытала ни капли сожаления, когда Фрей уничтожил его тень, а ведь для сумеречных созданий подобная участь куда хуже смерти.
– После всего этого Виллоби помог мне спрятать тела, – глухо сказала Миколика, разглядывая вернувшийся в ее руки полный бокал вина на просвет. – Мы разговорились. Удивительное дело, но я рассказала ему все. Всю правду о себе. Никогда и ни с кем я не была настолько откровенной. Казалось, будто этого человека я знаю с самого рождения. Он выслушал про мое постоянное бегство от своей тени. А затем предложил выйти за него замуж. Это было так… странно. Он произнес это настолько спокойным голосом, будто для него все происходящее являлось в порядке вещей. Помню, я даже пошутила, много ли у него было жен, раз он так легко относится к ритуалу связывания судеб. А Виллоби таким же равнодушно-отстраненным тоном признался, что я буду второй. Он пообещал мне, что мое вечное бегство после замужества прекратится. Он найдет способ снабдить меня достаточным количеством энергии, и мне не придется больше жить за счет других. Ведь все арахнии, как ни прискорбно осознавать, но своего рода паразиты. А я больше не хотела так жить! Не хотела и не могла!
– И ты согласилась? – спросила я, сама не заметив при этом, что оставила свой подчеркнуто вежливый тон. Слишком захватила меня эта удивительная история, чтобы обращать внимание на подобные мелочи.
– Если честно, я не приняла предложение Виллоби всерьез. – Миколика грустно улыбнулась. – Оно выглядело как неловкая шутка, розыгрыш, попытка развеселить меня после произошедшего. Поэтому, да, понимаю, что глупо, но я ответила, что согласна. Думала, что он после этого рассмеется или же, скорее всего, смутится и начнет извиняться, будто я его неверно поняла. Однако Виллоби обрадовался и потащил меня в ближайший храм. Признаюсь, наверное, в тот момент я была пьяна и не совсем осознавала, что происходит. Такое количество энергии после долгого периода воздержания… Оно не могло не ударить мне в голову. Чудилось, будто я могу изменить весь мир.
Миколика опустила голову и потерла переносицу. Ее пальцы дрожали все сильнее и сильнее, видимо, она приближалась к самому неприятному моменту в своем рассказе.
– Когда я проснулась утром и обнаружила Виллоби в постели с собой, то события минувшей ночи обрушились на меня подобно карающему молоту богов, – негромко проговорила она, невидящим взглядом уставившись в окно, заливаемое снаружи потоками бушующего ливня. – И я вспомнила, что Виллоби ночью все-таки удалось разбудить священника. Тот долго кричал, грозил нам всевозможными карами небесными. Но золото заставило его замолчать. Понятия не имею, сколько Виллоби ему заплатил. Думаю, что много, очень много. И заспанный священник в глухую полночь провел свадебный ритуал.
Миколика подняла правую руку, продемонстрировав покрытый зеленой патиной времени медный браслет, туго обхвативший ее хрупкое запястье.
– Не могу снять, – с кривой усмешкой проговорила она, изо всех сил дернув его. – Одно время я даже собиралась воспользоваться топором. Ну, знаете, как лиса, попавшая в западню, отгрызает себе лапу…
Я передернулась от отвращения и ужаса, сообразив, о чем она говорит. О небо, да какое же чудовище скрывалось под маской ее мужа, раз несчастная готова была пойти на столь крайнюю меру, лишь бы избавиться от напоминания о своем несчастливом браке?
– Виллоби извинился, что не успел подыскать браслета лучше. – Миколика не заметила моей реакции. Она стояла, словно не чувствуя, какие напряженные взоры на ней сейчас сосредоточены. Фрей смотрел на нее с тревогой и жалостью, Морган – с хмурой сосредоточенностью, даже во взгляде Ульрики проскальзывало сочувствие. – Он видел, в каком я была смятении из-за столь резкого поворота в своей судьбе, но лишь смеялся и уговаривал меня не тревожиться. Мол, он помнит свои обещания и исполнит их. Если я буду верна ему, то он сделает так, чтобы я навсегда забыла о страхе быть разоблаченной. И я в очередной раз поверила ему. Он умел быть убедительным.
Миколика неторопливо прошлась по комнате, рассыпав по дорогому старинному паркету дробь своих высоких каблуков. Распущенные волосы обнимали ее багряными всполохами, будто огонь плясал в ее прическе.
– Виллоби привез меня сюда. – Миколика остановилась напротив окна и приложила ладонь к стеклу. В смутном отражении я видела, что слезы начали струиться по ее лицу. – Некоторое время я считала, будто угодила в сказку. Виллоби предугадывал малейшее мое желание. Он действительно с избытком снабжал меня энергией, принося ее в стеклянных сосудах. Тогда я понятия не имела, откуда он ее добывал. Конечно, я пыталась расспрашивать, но Виллоби лишь отшучивался. Он вообще очень любил смеяться. Мог расхохотаться при самом серьезном разговоре. Это удивляло, но я решила, что у каждого должны быть свои недостатки и небольшие странности. Безупречных людей не существует. Однако достаточно скоро я убедилась, что у моего супруга тараканов в голове было намного больше, чем мне представлялось. Да что там – тараканы! В его разуме жили настоящие чудовища, до поры до времени скрывающие свой кровожадный нрав.
Миколика вздохнула. Стекло запотело от этого, и она бездумно провела по нему пальцем, нарисовав глаз, перечеркнутый молнией. При виде этого символа я вздрогнула. Знак Альтиса! Неужели Виллоби оказался слугой бога мертвых?
Впрочем, Миколика почти сразу стерла свое художество, повернулась к нам и виновато улыбнулась.
– Первым звоночком стало заклятие, привязавшее меня к дому, – проговорила она, вновь скрестив на груди руки. – Как вы успели заметить, мой муж предпочитал одиночество. Здесь на много миль не найдешь другого жилья. И очень скоро я стала задыхаться от скуки. Днем Виллоби чаще всего отсыпался, а ночью запирался в подвале, где проводил какие-то эксперименты. Хлопоты по хозяйству занимали мало времени, к грядкам и огороду душа у меня никогда не лежала. В еде мой муж был неприхотлив и никогда не требовал изысканных яств. В общем, свободного времени у меня оказалось с избытком. Что мне оставалось делать в этой глухомани? Только гулять. Я наматывала мили по окрестностям, благо, что муж не ограничивал меня в этом. Точнее, это мне так казалось. Однажды я не успела вернуться к закату. О небо, что тогда со мной было! Я упала на землю, задыхаясь от боли. Казалось, будто какое-то неведомое существо выкручивает все мои суставы, выжимает меня, безжалостно ломая кости. Я кричала. Кричала до тех пор, пока не сорвала горло. И мрак забытья стал настоящим спасением для меня. Когда я очнулась, то обнаружила, что лежу в своей постели. Мои руки были в крови – я содрала ногти до мяса, царапая землю во время припадка. А рядом сидел Виллоби. Он сухо обронил, что лучше мне больше не опаздывать к ужину. Мол, на первый раз он прощает меня, но не гарантирует, что в следующий будет так же милосерден и успеет прийти ко мне на помощь. Так я узнала о чарах, привязавших меня к дому. Я могла гулять где угодно, но закат обязана была встречать подле мужа.
Миколика опустила голову, скрыв выражение своего лица в тени. Но я видела, в какой гримасе гнева и бессильной ярости кривятся ее губы.
– Дальше события нарастали подобно снежному кому, – тихо прошелестела она. – Помните статую около дома? Меня всегда интересовало, что это за женщина и кто был мастером, создавшим столь дивное произведение искусства. Однажды Виллоби снизошел до моего любопытства и поведал, что это его первая жена. У них был сын. И однажды жена не уследила за ним. То ли задремала среди дня, то ли занималась приготовлением обеда. Ребенок выбрался из дома, дошел до речки, решил искупаться и утонул. Виллоби был первым, кто обнаружил его тело. Он пришел домой, сообщил об этом жене. Она замерла, не в силах поверить в столь жуткое известие. И тогда он обратил ее в камень. По его словам, это было наказанием за ее проступок. Его жена еще жива. Она все чувствует, будучи заключенной в камне. И вынуждена вечность страдать, переживая и переживая свой грех.
– О небо! – слабо пискнула Ульрика. От язвительной улыбки, обычно гуляющей по губам феи, не осталось и следа. По всей видимости, история, рассказанная Миколикой, сильно потрясла ее. Она завернулась в крылья, словно в плащ, а из глубины столь своеобразного капюшона влажным блеском сверкали застывшие слезы.
Я вспомнила слова Фрея о том, что у Ульрики некогда была дочь и что крылья феи опалены какой-то трагедией. Интересно, имеет ли ее реакция какое-либо отношение к собственному прошлому?
