Ник Перумов - Хедин, враг мой. Том 1. «Кто не с нами…»
Хедин-великан, остававшийся простёртым надо всем Упорядоченным, вдруг ожил в сознании Хедина-частицы. Он увидел нечто очень, очень важное и тщился это передать.
Бешеный водоворот новосотворённой пустоты утратил симметрию и стройность. Он бился во врата ближайших миров, как волны бросаются на берег во время бури. Такого не случалось никогда, ни разу за все бесконечные века, пока трудились сдерживающие Неназываемого чары.
Хедин-гигант, оставшийся позади, видел сейчас, как в одном из этих миров, обычном, заурядном, потоки сошедшей с ума магии крушили, подобно тому как льдины в ледоход крушат опоры мостов, – крушили и разрывали тонкие связи, удерживавшие местное царство мёртвых на привязи.
Словно гигантская рука, походя ломающая ветку, так и потоки пустоты сломали призрачный мост, по которому эоны подряд шли и шли отжившие своё души. Точно подхваченный половодьем дом, сорванный с фундамента, пузырь царства мёртвых дрогнул, качнулся, поплыл прочь – прямо к раздувающейся чёрной сфере Неназываемого.
Хедин-великан наблюдал; наблюдал с некоторым отстранённым любопытством. Что с ним случится дальше, с этим царством? Расточится, столкнувшись с чёрной стеной? Не доберётся даже и до неё, сгинет в яростном вихре?
Хедин-частица, сделавшийся белым пламенем, падающий и падающий к центру чёрной сферы и никак не могущий его достигнуть, видел и ощущал всё это, видел и ощущал – и ненавидел самого себя за это, достойное лишь Великого Орлангура, снисходительно-равнодушное любопытство.
Сколько времени прошло тут, сколько там? Наверное, не сказал бы и сам Дух Познания. Но отвалившаяся область отживших душ выдержала напор – точно так же, как и крепкая бревенчатая изба далеко не сразу поддастся ярости половодья, даже будучи сорвана с извечного места.
А потом обитель мёртвых столкнулась с чёрной стеной.
Столкнулась – и на волю вырвалась целая плефора ужаса и отчаяния. Души, хоть и обречённые на бесконечное заключение, не хотели последнего, необратимого распада.
Потому что даже и в смертной тени сохраняется надежда, пусть и сколь угодно призрачная.
Удар.
Хедин – белое пламя вздрогнул. Оказалось, даже здесь он способен ощущать боль. И свою, и чужую.
И наверное, это было последнее, что ещё его удерживало.
Всё, что слагало оторвавшееся царство, разлетелось трухой, мгновенно вспыхнуло, оказалось втянуто чёрной пастью.
Всё, кроме душ.
Хедин, замерев, видел, как огромное скопище душ вдруг оказалось по ту же сторону чёрной стены, что и он сам. Их по-прежнему влекло глубже и глубже в бесконечную воронку со стенами, что сужались, сужались, но окончательно сомкнуться всё никак не могли.
Их не смогло уничтожить то, что измалывало в нечто мельче самого мелкого даже «пустую пустоту».
Всё в Упорядоченном есть отражение воли Творца, но в чём-то Его осталось больше.
Живое, то, что остаётся существовать и после смерти плоти, – над ним оказался не властен даже Неназываемый.
Искры дыхания Творца обернулись Древними Богами. Их не смогли истребить даже те, кто звал себя «любимыми детьми Творца».
Души смертных… наверное, чем-то они схожи с теми же Древними.
И недаром, получается, гонялся Неназываемый именно за живыми, за наделёнными душой.
Они не гибли в нём, не распадались.
Они становились… чем?
Ответ напрашивался.
Козлоногие.
Но надлежало убедиться.
Впрочем, Хедин пошёл на всё это не ради них.
Белый огонь смешался с серыми тенями, вырвался вперёд, увлекая за собой.
Он не может отступить.
Он – Хедин Познавший Тьму.
* * *Во врата замка входила сияющая дева, дева с пламенем вместо волос. Она словно плыла над старыми плитами, под древней аркой, под ржавыми навершиями опускной решётки, мимо башен, где из трещин выбивались зелёная трава и молодые деревца.
Дремавший в привратной будке старик, только что сладко похрапывавший на полуденном весеннем солнышке, охнул, ахнул, уронил ржавую алебарду, загремевшую по камням.
Протёр глаза, раз, и другой и третий. Схватился за сердце. И лихорадочно заковылял к верёвке, привязанной к языку столь же старого, как и всё вокруг, и давно ржавого колокола.
Неожиданно глубокий, густой, тревожный звук поплыл над древней и сонной крепостью. Отразился от стен, обхватил башни незримыми объятиями, заглянул в узкие зарешечённые бойницы.
Замок замер, не веря, боясь поверить.
Караульщик щурился, поднеся ладонь козырьком к глазам, подбородок его дрожал, как и колени.
Дева с огнём-волосами проплыла мимо. Караульщика обдало жаром, и ещё – лёгким, легчайшим ароматом.
Она повернулась – караульщик заморгал, по морщинистым щекам потекли слёзы.
Вьются, струятся языки пламени, что у девы вместо волос. Сияет белое платье, белее горных снегов, белее всего, что есть на свете. Старик-алебардист тщился взглянуть деве в лицо – и не смог. Просто не смог, и всё.
Но не сомневался, что он, этот лик, прекраснее всего, что он видел в своей жизни, прекраснее всего, что вообще есть в этом мире.
Она молча протянула руку. А может, это был просто взмах белого крыла.
Прохладная длань коснулась потного морщинистого лба старого воина. И он замер, зажмуриваясь, закрывая глаза, готовый умереть прямо сейчас, потому что ничего прекраснее в его жизни, не сомневался он, случиться уже не могло.
«Спасибо, мой верный», – прозвучало в его сознании. Голос переливался и звенел хрусталём весенних ручейков, пел птичьими перекличками; он проникал в самую душу.
Дрожа и шатаясь, караульщик отступил на шаг, пытаясь поклониться. Дева проплыла мимо него, по-прежнему не касаясь старых плит, покрывавших двор.
Караульщику казалось, что вся крепость умерла, поражённая, как и он, немым восторгом, когда не осталось даже сил вымолвить хоть слово.
Но на самом деле по узким винтовым лестницам уже топали десятки ног, уже бежали воины, на ходу подхватывая старые копья и вычурные парадные щиты с некогда гордым, но теперь едва различимым гербом.
Дева плыла и плыла через двор, и навстречу ей торопились, бросив все дела, немногочисленные в эти годы упадка кузнецы, шорники и конюхи.
Мчались, ударяясь о низкие притолоки и наддверные арки, налетая на стены, спотыкаясь на истёртых ступенях, падая и вновь поднимаясь, не замечая боли.
Дева остановилась. Огонь-власы взлетели дивным облаком, шлейф искр тянулся чуть ли не до самых ворот.
Распахнулись двери, обитатели замка бежали со всех сторон, бежали и останавливались, забывая о щитах и пиках, о том, что надлежит блюсти парадный строй.
Просто останавливались и глазели, словно деревенские мальчишки. Иные падали на колени.
Дева улыбнулась.
Никто не видел её улыбки, никто не мог взглянуть ей в лицо, увидеть её глаза, но никто ни на миг не усомнился, что она улыбается. Всем вместе и каждому в отдельности.
Она смотрела им в лица, большей частью – уже пожилых, поживших, иссечённых морщинами и шрамами воинов. Смотрела в лица молодым, тем, кто поверил, несмотря ни на что.
Древний старик, старше даже караульщика у ворот, в вычурной броне, на негнущихся ногах шагнул сквозь строй навстречу деве.
Он плакал крупными слезами и не скрывал их.
– Спасибо тебе, Прекрасная Дама.
– Спасибо вам, мои верные, – прошелестело над камнями.
На коленях уже стояли все без исключения.
…Сколько же протекло здесь лет? Ведь битва в Мельине, прорыв лучших из лучших бойцов Ордена Прекрасной Дамы, случилась совсем недавно?
Или время вновь играло в свои прихотливые и жестокие игры? В крепости Ордена миновали годы и годы. Десятилетия. Ушедшие не вернулись.
Они хранили традиции, закон, обряд и веру, хотя уже и не могли вернуться к прежнему блеску. Однако хранили, несмотря ни на что.
Тень прежнего величия. Роскошный доспех, который уже некому надеть.
Сейчас они стоят на коленях. Они глядят на свою деву – Даму – и не видят. Потому что идеал видеть нельзя. Он – идеал. Он недостижим. Достаточно лишь знать, что он есть, и ему поклоняться.
Старый командор с лицом, выдубленным солнцем и ветрами, с короткой и жёсткой бородой, с выцветшими, блёкло-голубыми глазами опустился на одно колено – единственный из всех только на одно.
– Прекрасная Дама, все мы – твои слуги и защитники.
– Я знаю, – пронёсся шёпот. Незримые прохладные пальцы, словно лаская, коснулись у кого щеки, у кого лба или кисти руки. – Я пришла, чтобы указать вам путь. Пробудить от сна. А потом мне потребуется ваша служба. Но прежде Орден должен воссиять в прежней славе. Ведите меня, командор. Ведите туда, где… я должна пребывать.
Старый командор дрожал. По щекам так и стекали слёзы.
Однако он был рыцарем. И в качестве такового – согнул в локте руку, галантно предлагая её Прекрасной Даме.
