Рэй Брэдбери - Тёмный карнавал (сборник)
Пьянящий аромат свежесрезанных цветов проник и внутрь. Цветы нежно похлопывали своими головками по стеклу перед изумленным взором Ричарда. Тайник в ногах казался просто неисчерпаемым — скоро фоб был буквально похоронен под пестрым и пахучим курганом.
— Роджерс!
Церемония шла своим чередом.
«…Покойный Ричард Брейлинг отличался при жизни незаурядной эрудицией в различных областях человеческого…»
Где-то вдали снова вздохнул орган.
«…Наш незабвенный Ричард умел ценить жизнь, он смаковал ее, как некий божественный нектар…»
В борту ящика бесшумно распахнулась маленькая дверца, оттуда выползла блестящая металлическая лапка, и тонкая игла внезапно ужалила Ричарда в бок. Он болезненно вскрикнул. Прежде чем ошарашенный Брейлинг сумел нащупать и обезвредить источник боли, игла, впрыснув в тело полную дозу неведомой жидкости, юрко схоронилась в своем укрытии.
— Роджерс!!!
По телу быстро разливалась неодолимая слабость. Внезапно Ричард обнаружил, что не может повернуть голову и даже пошевелить пальцами. Ног своих он тоже больше не чувствовал.
«Ричард Брейлинг был страстным поклонником красоты. Он обожал музыку, цветы…» — сообщил голос.
Роджерс!
На сей раз звука собственного голоса Брейлинг уже не услышал — кричать теперь он мог только мысленно. Онемевший язык за парализованными губами был недвижим.
В борту отъехала еще одна панелька. Некое подобие хирургического зажима плотно охватило левое запястье, и в вену снова вонзилась игла — на этот раз уже безболезненно.
Прозрачный шланг, ведущий от иглы в недра тайника, налился бафянцем. Из Ричарда выцеживали кровь.
Где-то совсем рядом зачмокала маломощная помпа.
«…Незабвенный Ричард навсегда останется с нами — в наших глубоко и искренне скорбящих сердцах…»
Снова всхлипнул и забормотал орган.
Цветы печально кивали в такт песфыми своими маковками. Из бортовых тайников медленно выросли шесть зажженных черных свечей, длинных и тонких, как тростинки, и пролили на цветы горючие восковые слезы.
Включился еще один насос, уже в другом борту. С фудом скосив зрачки, Ричард обнаружил, что через иглу в правом запястье тело его накачивают некоей жидкостью — по логике вещей, формалином.
Чмок, пауза, чмок, пауза, чмок, пауза…
Гроб двинулся с места.
Где-то внизу очнулся и зачихал моторчик. Потолок мастерской плавно развернулся перед глазами. Зашуршали по аппарелям роликовые опоры. Работы для носильщиков здесь не нашлось бы. Цветы дружно кивнули песфыми головками, когда фоб выплыл на террасу под бездонную синь небес.
Чмок, пауза, чмок, пауза…
«Ричард оставит по себе лишь светлую и добрую память…»
Сладостные аккорды.
Чмок, пауза.
«Со святыми упокой…» — тихий хор.
«Брейлинг, истинный гурман и знаток…»
«О, сокровенное таинство сущего…»
И самым уголком угасающих глаз:
ЭКОНОМИЧНОЕ ПОГРЕБАЛЬНОЕ
УСТРОЙСТВО БРЕЙЛИНГА
УКАЗАНИЯ ПО ПРИМЕНЕНИЮ:
ПРОСТО ПОМЕСТИТЕ ТЕЛО
В ПОЛОСТЬ УСТРОЙСТВА — И ЖДИТЕ,
ПОКА НЕ ЗАИГРАЕТ МУЗЫКА.
Над головой ласково теребил зеленые кроны теплый ветерок. Гроб плавно и торжественно скользил по саду, мимо буйно разросшихся кустов. Церемония близилась к завершению.
«А сейчас наступает время предать прах покойного земле, да будет она ему пухом…»
Гроб по всему периметру с негромким лязгом ощетинился сверкающими лезвиями.
Лезвия стали дружно вгрызаться в дерн.
Брейлинг еще видел летящие комья земли. Гроб быстро оседал. Толчок, шелест ножей, провал, толчок, хруст, опять провал.
Чмок, пауза, чмок, пауза, чмок, пауза.
«Да соединится прах с прахом…»
Цветы кивали до ряби в глазах. Небо съеживалось в черной земляной рамке. Оркестр грянул Шопена.
Последнее, что осознал Ричард Брейлинг цепенеющим сознанием, — каклезвия, исполнив свою миссию до конца, с толчком втянулись назад в экономичное погребальное устройство.
«Ричард Брейлинг, Ричард Брейлинг, Ричард Брейлинг, Ричард Брейлинг…»
Пластинку заело.
Но волноваться об этом было уже некому.
Коса
© Перевод Н. Куняевой
И вдруг дорога кончилась. Самая обычная дорога, она сбегала себе в долину, как ей положено, — между голых каменистых склонов и зеленых дубов, а затем вдоль бескрайнего пшеничного поля, одиноко раскинувшегося под солнцем. Она поднималась к маленькому белому дому, который стоял на краю ноля, и тут просто-напросто исчезала, как будто сделала свое дело и теперь в ней не было больше надобности.
Все это, впрочем, было не так уж и важно, потому что как раз здесь иссякли последние капли бензина Дрю Эриксон нажал на тормоз, остановил ветхий автомобиль и остался сидеть в нем, молчаливо разглядывая свои большие грубые руки — руки фермера.
Не меняя положения, Молли заговорила из своего уголка, где прикорнула у него под боком:
— Мы, верно, не туда свернули на распутье.
Дрю кивнул.
Губы Молли были такими же бесцветными, как и лицо. Но па влажной от пота коже они выделялись сухой полоской. Голос у нее был ровный, невыразительный.
— Дрю, — сказала она, — Дрю, что же нам теперь делать?
Дрю разглядывал свои руки. Руки фермера, из которых сухой, вечно голодный ветер, что никогда не может насытиться доброй, плодородной землей, выдул ферму.
Дети, спавшие сзади, проснулись и выкарабкались из пыльного беспорядка узлов, перин, одеял и подушек. Их головы появились над спинкой сиденья.
— Почему мы остановились, пап? Мы сейчас будем есть, да? Пап, мы ужас как хотим есть. Нам можно сейчас поесть, папа, можно, а?
Дрю закрыл глаза. Ему было противно глядеть на свои руки.
Пальцы Молли легли на его запястье. Очень легко, очень мягко.
— Дрю, может, в этом доме для нас найдут что-нибудь поесть?
У него побелели губы.
— Милостыню, значит, просить! — отрезал он. — До сих пор никто из нас никогда не побирался. И не будет.
Молли сжала ему руку. Он повернулся и поглядел ей в глаза. Он увидел, как смотрят на него Сюзи и маленький Дрю. У него медленно обмякли мускулы, лицо опало, сделалось пустым и каким-то бесформенным — как вещь, которую колошматили слишком крепко и слишком долго. Он вылез из машины и неуверенно, словно был нездоров или плохо видел, пошел по дорожке к дому.
Дверь стояла незапертой. Дрю постучал три раза. Внутри было тихо, и белая оконная занавеска подрагивала в тяжелом раскаленном воздухе.
Он понял это еще на пороге — понял, что в доме смерть. То была тишина смерти.
Он прошел через небольшую прихожую и маленькую чистую гостиную. Он ни о чем не думал: просто не мог. Он искал кухню чутьем, как животное.
И тогда, заглянув в открытую дверь, он увидел тело.
Старик лежал на чистой белой постели. Он умер не так давно: его лицо еще не утратило светлой умиротворенности последнего покоя. Он, наверное, знал, что умирает, потому что на нем был воскресный костюм — старая черная пара, опрятная и выглаженная, и чистая белая рубашка с черным галстуком.
У кровати, прислоненная к стене, стояла коса. В руках старика был зажат свежий пшеничный колос. Спелый колос, золотой и тяжелый.
Дрю на цыпочках вошел в спальню. Его пробрал холодок. Он стянул пропыленную мятую шляпу и остановился возле кровати, глядя на старика.
На подушке в изголовье лежала бумага. Должно быть, для того, чтобы кто-то ее прочел Скорее всего просьба похоронить или вызвать родственников. Наморщив лоб, Дрю принялся читать, шевеля бледными пересохшими губами.
«Тому, кто стоит у моего смертного ложа.
Будучи в здравом рассудке и твердой памяти и не имея, согласно условию, никого в целом мире, я, Джон Бур, передаю и завещаю эту ферму со всем к ней относящимся первому пришедшему сюда человеку независимо от его имени и происхождения. Ферма и пшеничное поле — его; я также коса и обязанности, ею предопределяемые. Пусть он берет все это свободно и с чистой совестью — и помнит, что я, Джон Бур, только передаю, но не предопределяю. К чему приложил руку и печать 3-го дня апреля месяца 1938 года Подписано: Джон Бур. Kyrie eleison!»[2]
Дрю прошел назад через весь дом и остановился в дверях.
— Молли, — позвал он, — иди-ка сюда! А вы, дети, сидите в машине.
Молли вошла. Он повел ее в спальню. Она прочитала завещание, посмотрела на косу, на пшеничное поле, волнующееся за окном под горячим ветром. Ее бледное лицо посуровело, она прикусила губу и прижалась к мужу.
— Все это слишком хорошо, чтобы можно было поверить. Наверняка здесь что-то не так.
Дрю сказал:
— Нам повезло, только и всего. У нас будет работа, будет еда, будет крыша над головой — спасаться от непогоды.
