Александр Пиллаев - Мария в Заповеднике
ГЛАВА XII
Приключения Дермота у Прокурора начались позже, когда Мария уже заманила Магнуса в темноту грота, а там они не могли услышать шум, доносившийся из дома ее дядюшки, – языческие Развалины хранили волшебную тишину! Но сейчас еще, перед входом в «райский шалаш», Магнус с нараставшим вожделением вглядывался в запрокинутое к нему лицо и скоро уже откровенно прелюбодействовал в мыслях.
В этом Магнус не был оригинален – оригинальна и единственна в своем роде была Мария: Магнус даже подозревал, что Мария вообще не из этого племени, в котором женщины выглядели одинаково, особенно после провозглашения в Империи равенства. Редкий империон не обращал внимания на Марию, – и это лишний раз говорит о том, что женщины всего мира в политике должны, прежде всего, бороться и выступать против равенства – и они от этого только выиграют.
Сочетание плеч, коленок, посадка головы, осанка, манеры и движение – все, казалось, было как-то противоречиво у Марии. Зато грудь у нее подымалась, наоборот, очень определенно – и вот уже, в некий счастливый момент любования ею – все ее противоречивое сложение вдруг отлично сходилось с бюстом, и начинала выступать в облике Марии сразу та особенная гармония женского существа, которая предназначена, может быть, разве что для эстетствующих гурманов. К сожалению, зеваки Большой Империи не были избалованы разнообразием на улицах, и поэтому Марии вслед оборачивались даже официально признаваемые Империей малолетние онанисты. Так что уж тут говорить о Магнусе, Истоме, Художнике из Москвы!
– Как бы я хотел быть сейчас дьяволом! – произнес вдруг Магнус, наверное, первое, что пришло ему в голову.
–- Отчего же? – шепотом отозвалась Мария.
Магнус с чувством повел носом перед собой.
– Я бы, может быть, был смелее, – сказал он.
– Это все противные птицы! Так напугали нашего... моего гостя!
Мария любила насмешку.
– Да, птицы противные, – согласился Магнус, вглядываясь. – Но ведь... я не о птицах...
– Что такое, Магнус? – Мария блеснула глазами и полуприкрыла их – знак, что всегда зовет к действию.
– Я ведь, в известном смысле, миссионер, а у меня теперь один только грех на уме, – пошел Магнус в атаку.
Мария отодвинулась дальше в грот.
– Мне кажется, я догадываюсь, что у вас на уме, – едва слышно ответила Мария. – Но мы сейчас – в священном месте, и не надо об этом говорить вслух.
Магнус заметно приободрился.
– Да-да, конечно, дорогая, милая, странная моя Мария, – прошептал он, – я буду молчать, я молчу уже с тех пор, как впервые увидел тебя, мне это нетрудно, я уже привык без слов любоваться тобой, но...
– Иди сюда, иди ко мне, красивый мой иностранец! – прервала его Мария, еще на шаг углубившись в грот. – Скажи мне, мой дорогой, что тебя беспокоит? Ты хочешь обидеть свою странную Марию? Почему ты ей говоришь: «но»?
Магнус опять к ней приблизился и все так же шепотом объяснил:
– Моя миссия в том, чтобы помочь вашему народу сохраниться в невинности... Что скажут те, кто критикует меня?
– Скажут, что Магнус грубиян! – Мария как бы обиделась. – Скажут, что Магнус перепутал невинность народа с невинностью женщины...
– О! Я обожаю тебя, Мария! – поспешно прошептал Магнус, следя, как она входит в тень. – Куда же ты? Подожди, не исчезай! Я только хотел сказать, что я не имею права оставить в Империи детей! Я не могу разбавлять святую кровь богоспасаемого народа наследственностью цивилизованного варвара!
– Иди же сюда, мой милый, приди ко мне, – сказала Мария из темноты, – В этом все вы одинаковы, что здесь, что там. Что в проклятых, что в богоизбранных странах мужчины одинаково не желают нести ответственность за свое потомство. И чего только они не придумают ради своего спокойствия! Но ты, Магнус, поистине велик! Ничего подобного, наверное, не приходилось еще слышать ни одной женщине на Земле! Это действительно веское оправдание перед небом, если ты католик, как все теперь в Москве, чтобы воспользоваться контрацептивом... Но Мария, которую ты полюбил с первого взгляда, тебе этого не разрешит, она не хочет, чтобы ты погубил свою душу из-за нее – нет, Магнус, она днем и ночью мечтала заполучить твое естество таким же незащищенным, каким его создал Демиург. Иди же ко мне... – Мария подала ему из темноты свою тонкую руку. – Ничего не бойся. В первый раз, говорят, дети не родятся.
– О боже! Ты девственница? – вскричал Магнус. – Мария! Любовь моя..!
Он схватил предложенную ему руку и был немедленно вовлечен в сырую кромешную тьму. Мария вела его несколько шагов, потом высвободилась и вдруг сразу пропала куда-то.
– Где же ты? – едва прошептал Магнус, памятуя, наверное, не только о просьбе Марии молчать здесь, но и о сумасшедших птицах.
Ответа не было/
– Где же ты, дорогая? – еще раз произнес Магнус шепотом. И вдруг из темноты медленно позвали:
– Иди же ко мне, я жду тебя...
Магнус сделал в том направлении лыжный, предусмотрительный шаг.
– Здесь я, – опять прошептала темнота, – иди смелей. Твоя Мария ждет тебя, вот наше ложе.
Магнус преодолел еще два лыжных шага, пробуя ногой землю, чтобы не упасть куда-нибудь, и вдруг ткнулся коленом о каменный угол.
– Ты здесь? – прошептал он любовно.
– Я жду тебя... – ответила темнота где-то у него под носом. Магнус вытянул руку, наклонился вперед и пошарил по поверхности.
– О, Мария! – прошептал он, наткнувшись рукой на холодную голую коленку, которая вздрогнула.
Он осторожно повел рукой вниз до ступни и осторожно повел также вверх. Рука миновала колено, коснулась нежнейшей кожи бедра. Магнус почувствовал, как в страхе сжалась от его прикосновений девственница.
– Мария! Как же так? Почему мне такое счастье? – Никто ему не ответил.
Магнус нашарил рукой другую ногу и так же проследил ладонью весь путь от колена до подъема и обратно по нежнейшему и потеплевшему бедру. Магнус оперся о ложе и, придвинувшись ближе к одуряюще обнаженным ногам, стал ласкать их со всей нежностью, на какую только у него достало опыта. Ноги оказались худы, но с прелестными впадинами и выступами сухожилий у колен и лодыжек. Здесь Магнус не мог не вспомнить, как ему уже хотелось немедленно целовать такие же вот ноги там, у протоки, когда он наблюдал из кустов за Марией и обнаженной дочкой Министра, юной Ольгой. Это воспоминание помогло Магнусу дорисовать в воображении вид обнаженной в темноте перед ним, и страсть его стала неудержимой.
Магнус склонился, одарил поцелуем обе коленочки своей девственницы и осмелился наконец коснуться ее тела повыше. Ладонь в темноте, как намагниченная, сразу опустилась на мягкие волосы, под которыми словно была укрыта норушка с крохотным зверьком, что дрожал там теперь. Магнус подумал, что так, сразу, зверек еще умрет, пожалуй, от страха. Он отнял руку и проскользил ею дальше, к груди. Все здесь судорожно приподнялось на вздохе. Грудь оказалась тяжелой, породистой – в чем Магнус ни разу не сомневался, часто наблюдая за Марией со стороны с вожделением. Он опять представил мысленно двух русалок на берегу протоки в лесу и вспомнил, что и Ольга могла бы не стесняться своей груди, но ему вдруг стало совестно за эту измену в помыслах перед девушкой, замерзавшей теперь в испуге около первого в ее жизни мужчины, и Магнус отогнал от себя мысли о тонкой, с тяжелой грудью Ольге, вначале с сожалением, а когда встало перед ним ее ...лиственничное лицо, то уже – с легкостью.
Вдруг Магнус вспомнил, что ни разу еще не поцеловал девственницу в губы, лицо или шею, но решил, что здесь не его вина, что ему поневоле пришлось в темноте начать с тех мест, которыми обратилась к нему в первую очередь сама девушка: может быть, так ей было менее страшно – зажмурившись и без движения, без объятий и поцелуев, ожидать то, что должно было рано или поздно с ней произойти. Магнус еще только укрепился в этой своей догадке, когда обнаружил руки девственницы, в сладком ужасе закрывающими лицо. Магнус коснулся губами пальчиков и немедленно сразу же – нежных косточек кисти. Он почувствовал, что скоро ему станет плохо от воздержания, и он решил действовать, уж коли ему это было теперь позволено. Магнус осторожно взял ее ноги и нежно раздвинул, стараясь не нагрубить и не вспугнуть – но ноги все же испуганно едва не соединились обратно: каждое движение выдавало в ней чистое, не тронутое существо. Магнус подумал совестливо: ведь для кого-то же она была предназначена? Что же это я делаю?! И ничто уже не могло его удержать над разверзшейся под ним в кромешной тьме ласкою...
Нельзя сказать, чтобы Магнус рухнул туда, как в пустоту, – скорее, при падении своем, он ударился о выступы скал: ему не без труда довелось преодолевать стойкое сопротивление... Он даже немного обиделся на Марию, что она как бы оставила его одного штурмовать девичью крепость, ничем не помогала ему. Магнус, казалось, бился над обездвиженным телом, которое только и оставило себе за труд, что глубоко дышать всей грудью, на даже не пискнуло от боли или хотя бы сожаления в минуту своей исторической потери. И только лишь Магнус преодолел священное сопротивление и погрузился со страстью в завоеванное тепло, как он уже ничего с собой поделать не смог и, от долгого нетерпения, излился в любовницу с таким изобилием, что невольно опять вспомнил о возможном потомстве, сразу усомнившись в справедливости слов Марии, будто бы в первый раз не зачинают, – он и сам не мог понять почему, но какое-то необъяснимое раздражение на Марию росло у него в груди...
