Джен Коруна - Год багульника. Кровавая луна
— Эй, ты чего такой невеселый? От отца нагоняй получил?
Лунный эльф резко отвернулся.
— Он сказал, что я еще слишком молод, чтобы участвовать в битве, — зло проговорил он. — Сказал, что я останусь тут, с женщинами и детьми! А я ведь обещал Йонсаволь, что буду помогать тебе!
Сигарту стало безмерно жалко молодого эллари, хотя, конечно, в чем-то князь Рас-Сильвана был несомненно прав.
— Иштан, послушай, — примирительно начал он. — Может, так действительно будет лучше… Ведь рано или поздно тебе предстоит стать старшим велларом. Кто будет править городом, если тебя убьют, а?
Веллар выдернул плечо из-под руки хэура, на скуластом лице отразилось страдание напополам с упрямством.
— Вот и отец мне то же самое говорит! Такое впечатление, что вы все сговорились!
— Да никто ни с кем не сговорился, — попытался успокоить его Сигарт. — Просто каждый должен заниматься тем, что он умеет лучше всего. Воины — воевать, веллары — служить Эллар, князья — править.
— Да, да, я уже все это слышал, — раздраженно отмахнулся Иштан.
Его светлые брови злобно сдвинулись, лицо стало холодным и упрямым — точь-в-точь, как иногда бывало у Моав. Все еще стоя на некотором расстоянии от хэура, он протянул ему сверток.
— В общем, я хочу вернуть тебе твой подарок… Мне он не пригодится.
Сигарт чуть заметно улыбнулся и отвел его руку.
— Ты никогда не угадаешь, что и когда тебе сможет пригодиться. Оставь его у себя: мне это будет приятно.
Иштан подозрительно взглянул на него. Сигарт положил руки ему на плечи.
— А теперь давай топай к себе, и чтобы больше я не слышал от тебя глупостей.
Еще раз окинув его недоверчивым взглядом, лунный эльф развернулся и пошел по коридору. Сигарту показалось, что походка его стала чуть-чуть веселее, а может быть, ему просто хотелось так думать.
***
Хэур провел в Рас-Сильване полторы луны. Зима здесь была более мягкой и приятной, чем на севере. Время от времени шел легкий снежок; мороз, если и был, то незлой. День становился все длиннее и длиннее, и скоро в воздухе запахло весной. Хотя все вокруг было еще покрыто снегом, что-то подсказывало — она совсем близко! Вскоре снег начал таять, зазвенела капель, из-под зимнего покрова выглянули первые цветы. Веселые улыбки все чаще освещали лица эльфов, их ясные голоса не смолкали теперь на улицах до позднего вечера. Светло и безбедно текла и жизнь нового Хэур-Тала — казалось, темная власть Моррога не имеет силы над крепостью, благословенной самой Эллар. Сигарт понимал, что это только затишье перед бурей, отдых накануне кровавой битвы, и он наслаждался им сполна. Его сны стали легкими и спокойными — голос убитой эльфы больше не тревожил хэура. Лишь однажды Сигарт вновь услышал его.
В ночь перед выходом к берегам Ин-Ириля ему приснился странный сон — словно он блуждает ночью по таинственному лесу среди высоких деревьев, чьи стволы светятся изнутри как стеклянные. Этот свет был ровным и незамутненным, как пламя свечи, и только в одном из лесных исполинов темнела чья-то фигура. Ноги сами понесли хэура к этому дереву… Когда он подошел, кора разорвалась, как тонкая ткань, и навстречу ему шагнула фигура в серебристом плаще. Это была Моав! Низкий капюшон скрывал лицо, но Сигарт узнал бы ее из тысячи! Будто не шагая, а плывя по воздуху, она приблизилась к нему и откинула капюшон на плечи. Лунные волосы волной раскатились вокруг бледного лица.
— Ан синтари Эллар, Иннарис! — произнесла она, поднимая на Сигарта прозрачные синие глаза.
Хэур вздрогнул — сколько раз он слышал во сне этот голос, проклиная его, пытаясь заглушить, а теперь его сердце сладко замирало от одного произнесенного им слова!
— Моав, это ты! Ты простила меня?! — он сделал шаг к эльфе, но она выставила руку, останавливая его.
— Тебя ждет тяжелая битва, — в ее голосе послышалась грусть. — Много воинов найдут свою смерть на берегу Ин-Ириля, но слава о тех, кто рассеял тьму, будет жить вечно. Власть Моррога велика, а тьма способна задушить огонь в сердцах, но велика и сила Эллар.
Она посмотрела прямо в лицо Сигарту.
— Когда угаснет последняя надежда, взгляни в лицо Эллар… — тихо произнесла она, немного помолчав.
От взгляда васильковых глаз Сигарту стало не по себе. Ему показалось, что этот взгляд проникает прямо в душу, выворачивая ее наизнанку, выхватывая из ее глубин все мысли и чувства. Но это длилось всего мгновение — серебристая ткань снова скрыла лицо Моав. Она медленно развернулась и стала удаляться по направлению к дереву со все еще разверстой корой: еще миг — и она сомкнется, поглотив хрупкую фигурку… Сигарт вздрогнул и порывисто шагнул за эльфой — с тех пор, как он узнал свою судьбу, ему не давал покоя один вопрос.
— Моав! — крикнул он ей вслед. — Любила ли ты меня?! Любила ли таким, как я есть? Или отдала свое сердце, только чтобы помочь новому Хэур-Талу? Скажи мне правду! — в его голосе слышалась отчаянная мольба, словно в просьбе заключенного, желающего знать свой приговор.
Моав обернулась, но ее уста хранили молчание. Вместо ответа она снова приблизилась к Сигарту, медленно подняла лицо и взглянула прямо ему в глаза. Сердце хэура замерло. Тогда она подошла еще ближе и, притянув его к себе, поцеловала в губы, и поцелуй ее был сладок, как сама любовь. Невыразимый покой сошел на сердце Сигарта, ослепляя, оглушая и обезоруживая его, смешиваясь с давно забытым ароматом цветов…
Когда он проснулся, небо румянилось первым лучом рассвета. Сигарту казалось, что он еще никогда не чувствовал себя таким счастливым. Предстоящая битва уже не страшила его, а душа была полна надежды.
Глава 9. Марш на север
Это утро выдалось особым. Оно было тихим, ясным, исполненным какой-то светлой торжественности. Звук копыт звонким перестуком разносился в воздухе, мчался по улице, опережая всадника. Прошло еще немного времени, прежде чем показался он сам: старший веллар Рас-Сильвана выехал на площадь. Под его седлом четкой рысью выгарцовывал конь белоснежной масти; по особой, горделивой осанке и красоте пропорций в нем безо всяких сомнений можно было узнать лиафа. За ним, держась на расстоянии в полкорпуса, трусила еще одна оседланная лошадь — ее серебристая шерсть лоснилась в лучах утреннего солнца, отливая белесым жемчужным блеском.
Увидев одинокую фигуру у фонтана, Лагд направил коня к ней. Вторая лошадь покорно двинулась за ним.
— Ну что, ты готов, воин севера? — спросил веллар, подъезжая к Сигарту.
Тот сидел на каменном бордюре посреди площади. На нем снова был походный костюм. Единственное, что он согласился принять от своих радушных хозяев — это тонкую кольчугу; она была перекинута через руку хэура. Небо над площадью нежно розовело.
— Давно готов, — ответил Сигарт, щуря серые глаза. — Говорили, выходим с первым солнцем.
Веллар улыбнулся легкой светлой улыбкой — казалось, его ждет не военный поход, а веселая прогулка.
— Будь снисходителен — эллари собираются медленнее, у них ведь одной только одежды сколько. Пока выберешь…
Сигарт окинул быстрым взглядом изысканный костюм лунного эльфа — темно-синий с тонкой серебряной вышивкой в виде листьев и ветвей, он гармонировал с мастью коня, но не того, на котором он сидел, а второго, с пустым седлом — его шерсть была разве что чуть темнее, чем вышивка на костюме эллари. Этот цвет показался хэуру до боли знакомым. Он присмотрелся повнимательнее.
— Или эльфийские кони все одинаковые, или я уже где-то видел этого зверя…
Лагд печально опустил голову.
— Он пришел в город в тот же день, что и ты — следом за душой Моав, — он на миг тяжело умолк. — Я ведь сам ходил с ней к морю за ним…
В груди Сигарта что-то судорожно дернулось, как бывало каждый раз, когда он слышал имя маленькой эльфы. Лагд спешился, взял коня под уздцы и вместе с ним подошел к хэуру.
— Лиафы признают лишь одного хозяина — этот конь не понесет ни меня, ни кого другого. Моав была единственной, кого он слушался, но я подумал, раз ее душа теперь принадлежит тебе, то, возможно…
Не договорив, он протянул повод Сигарту.
— Надеюсь, он принесет тебе больше удачи, нежели ей.
Не смея поднять глаза, хэур молча взял повод из рук веллара. Конь отрывисто фыркнул и дернул головой, пытаясь вырваться, но в следующее же мгновение замер и навострил уши, будто заслышав знакомый голос. Сигарт не успел и пошевелится, как лиаф потянулся к нему, вытянув длинную гибкую шею, уткнулся мордой ему в волосы и заржал — тихо и жалобно, словно пытаясь вызвать свою хозяйку из того плена, что держал ее душу. Сердце Сигарта сжалось — точно ребенок, зовущий мать в темноте! Его ладонь легла на теплый лоб лошади.
— Прости меня, — тихо сказал он, — прости…
Словно поняв необратимость случившегося, лиаф обреченно понурил голову; его темные, отливающие лиловой синевой глаза стали грустными. Несколько мгновений конь и хэур стояли неподвижно; Сигарт тихо гладил серебристый лоб лошади. Тишину нарушил Лагд.
