Джон Адамс - Путь волшебника
— Где вы были? — спросил Уильям Ланчестер. — Мы прождали всю ночь.
Джон Аскгласс не желал, чтобы все узнали, будто в Англии нашелся колдун сильнее его. Задумавшись на мгновение, он ответил:
— Во Франции.
— Во Франции! — удивился Уильям Ланчестер. — Вы видели тамошнего короля? Чем он занимается? Замышляет новую войну?
На этот вопрос Джон Аскгласс дал, в общем-то, обычный для волшебника уклончивый ответ. Затем поднялся в свои покои и уселся на пол, налив воды в серебряное блюдо. Король обратился к очень важным помощникам — таким, как западный ветер и звезды, — и попросил, чтобы ему показали, по чьей же воле он угодил в расщелину. В блюде появилось изображение углежога.
Джон Аскгласс приказал оседлать коня, свистнул собак и поскакал к лесной поляне.
Тем временем углежог обжарил на костре головку сыра, которую дал ему добрый елемозинарий, и ушел искать Черныша, поскольку поджаренный сыр его поросенок любил, как ничто в этом мире.
В его отсутствие явился Джон Аскгласс со своими собаками. Он внимательно осмотрел поляну в поисках хоть какой-то подсказки относительно случившегося. При этом король размышлял, с чего бы это такой могучий чародей вздумал поселиться в лесу и зарабатывать на хлеб тяжким трудом углежога. На глаза ему попалась головка сыра.
Общеизвестно, жареный сыр — искушение, перед которым немногие люди в силах устоять, будь они углежоги или короли. Джон Аскгласс рассудил следующим образом: он властитель всей Кумбрии, значит, лес принадлежит ему, следовательно, этот сыр тоже принадлежит ему. Поэтому он присел у костра и съел все без остатка, позволив собакам лишь облизать себе пальцы.
И тут вернулся углежог. Он уставился на Джона Аскгласса и на пустые листья лопуха, где только что лежал его сыр.
— Ты?! — возопил он. — Это ты! Ты съел мой ужин! — Он схватил короля за грудки и хорошенько встряхнул. — Почему? Почему ты так поступаешь?
Джон Аскгласс не промолвил ни слова, чувствуя, очевидно, за собой определенную вину. Он решительно высвободился из рук углежога, вскочил на коня и умчался с поляны.
Тогда углежог снова отправился в аббатство Фернесс.
— Этот злодей вернулся и на этот раз слопал весь мой сыр! — сказал он елемозинарию.
Монах печально покачал головой, скорбя о греховности бренного мира.
— Хочешь, я дам тебе еще сыра? — предложил он. — И хлеба в придачу.
— Кто из святых отвечает за сыр? — хмуро спросил углежог.
— Думаю, святая Бригитта, — отвечал елемозинарий, поразмыслив немного.
— Где я могу увидеть эту госпожу? — допытывался углежог.
— В Бекермете ее церковь, — подсказал монах и объяснил бедолаге, как найти дорогу к нужному храму.
Вот так углежог заявился в Бекермет и, войдя в церковь, грохотал утварью по алтарю, орал, — в общем, наделал шума, так что святая Бригитта с тревогой посмотрела с небес и поинтересовалась, не может ли она чем-то помочь.
Углежог долго расписывал свои злоключения и происки неведомого врага.
Святая Бригитта выразила сочувствие, а потом сказала:
— Все же боюсь, я не тот помощник, который тебе нужен. Я покровительствую дояркам и молочникам. Я помогаю маслу сбиваться, а сырам созревать. Но я не имею никакого отношения к странному человеку, съевшему твой сыр. С просьбой покарать воров и вернуть украденную собственность обычно обращаются к святому Николаю. А есть еще святой Александр Команский, который заботится об углежогах. Может быть, — с надеждой закончила она, — ты помолишься кому-то из них?
Но углежог и слушать не желал о том, чтобы искать нового святого.
— Ты обязана заботиться обо всех нищих, грязных оборванцах — таких, как я! — настаивал он. — Сотвори чудо!
— Но, быть может, — сказала святая Бригитта, — этот человек не думал оскорбить тебя молчанием? Вдруг он немой?
— Э, нет! Я видел, как он разговаривал с собаками. Они слышали голос хозяина и радостно виляли хвостами. Ты святая? Так займись своим делом. Обрушь ему на голову Бленкатру!
— Нет, — вздохнула Бригитта. — Этого я, конечно же, сделать не вправе. Но он, безусловно, согрешил, лишив тебя ужина. Думаю, следует преподать ему небольшой урок. Совсем небольшой.
В это время Джон Аскгласс со своей свитой собирался на охоту. На конюшню забрела корова. Она подошла прямо к королю, садившемуся в седло, и завела долгую проповедь на латыни о греховности воровства. Потом конь повернул голову к хозяину и торжественно провозгласил, что вполне разделяет мнение коровы и просит прислушаться к ее словам.
Все придворные и слуги, оказавшиеся на конюшенном дворе, в немом изумлении смотрели на эту сцену. Ничего подобного здесь допрежь не происходило.
— Это же волшебство! — воскликнул Уильям Ланчестер. — Но кто посмел?
— Это я сделал, — быстро сказал Джон Аскгласс.
— Правда? Но зачем?
— Чтобы как можно глубже осознать собственные грехи и заблуждения, — после недолгого молчания ответил король. — Так должен время от времени поступать всякий христианин.
— Но разве вы что-то украли? Тогда зачем?..
— О господи, Уильям! — вскричал Джон Аскгласс. — Ты задаешь слишком много вопросов! Сегодня я не поеду на охоту!
И он поспешил уйти в розарий, чтобы не слушать коня и корову. Но там розы повернули к нему свои алые и белые бутоны и долго, подробно растолковывали обязанности правителя по отношению к беднякам, а некоторые из цветов даже злобно шипели: «Вор, вор…» Он закрыл глаза и заткнул уши пальцами, но к тому времени подоспели охотничьи псы, которые, потыкавшись в лицо хозяина мокрыми носами, сказали, что он их весьма и весьма разочаровал. В конце концов король укрылся в комнатушке под самой крышей замка, но в тот день даже камни, из которых была сложена стена, изрекали строки из Библии, в особенности осуждающие воровство.
У Джона Аскгласса не было нужды спрашивать, кто же виновник его беспокойства — и корова, и конь, и камни, и даже розы настойчиво напоминали о жареном сыре, но король твердо вознамерился выяснить, что же это за поразительный чародей такой и чего он хочет. Для этого он прибегнул к помощи самых волшебных из всех живых тварей — воронов. Часом позже огромная, в добрую тысячу птиц стая, такая плотная, что напоминала черную гору, мчалась по небу. Они закрыли собой всю поляну углежога, хлопая смоляными крыльями. С деревьев слетела листва, человек и поросенок упали в грязь. Вороны изучили все воспоминания и мысли углежога, выискивая отголоски колдовства, а для пущей уверенности заглянули в мысли и воспоминания Черныша. Мудрые птицы узнали, о чем думали человек и свинья, еще будучи в чреве своих матерей, узнали, о чем они будут думать, отправляясь в мир иной. И нигде не обнаружили даже следа магии.
Когда они улетели, на поляне появился Джон Аскгласс; сложив руки на груди, он хмурился. Неудача воронов его глубоко разочаровала.
Углежог медленно поднялся с земли и ошарашенно огляделся. Вряд ли лесной пожар смог бы причинить больше ущерба. С деревьев осыпались ветки, а все вокруг покрывал толстый слой черных как смоль перьев.
— Отвечай немедленно, почему ты мне досаждаешь? — в гневе закричал он.
Но Джон Аскгласс не промолвил ни слова.
— Я обрушу Бленкатру тебе на голову! Я сделаю это! — Углежог ткнул грязным пальцем в грудь короля. — Ты знаешь, что я могу!
На следующий день углежог стоял под стенами аббатства Фернесс еще до рассвета. Перехватил елемозинария, который направлялся к отцу-настоятелю, и принялся жаловаться:
— Он вернулся и уничтожил мой лес. Все вокруг стало черным и безобразным!
— Какой ужасный человек! — сочувственно воскликнул добрый монах.
— Кто из святых отвечает за воронов?
— За воронов? Ни один, насколько я знаю. — Елемозинарий задумался. — Вроде бы у святого Освальда был прирученный ворон, в котором он души не чаял.
— И где мне искать его святость?
— У него есть новопостроенная церковь в Грасмире.
Вот так углежог оказался в Грасмире, а там начал кричать и бить по стенам подсвечником.
Святой Освальд высунулся с небес и окликнул его:
— Что вопишь, как резаный? Я не глухой! Чего тебе надо? И поставь подсвечник на место! Он дорогой!
Бесконечное терпение святого Кентигерна и святой Бригитты объяснялось тем, что при жизни они вели кроткую и благочестивую жизнь монахов. Но святой Освальд был королем и воином, слепленным из совсем иного теста.
— Елемозинарий из аббатства Фернесс утверждает, что ты любишь воронов, — объяснил причину прихода углежог.
— Люблю — это слишком сильно сказано, — ответил святой Освальд. — Да, в седьмом веке одна такая птица имела обыкновение сидеть у меня на плече. Она до крови клевала мне ухо.
Углежог расписал подробно, как безмолвный человек портит ему жизнь.
— А может, у него есть причина поступать так? — ядовито заметил святой Освальд. — Не бил ли ты часом о стенки его дорогими подсвечниками?
