Артур Дойль - Затерянная земля
И он схватился за то, что было ближе всего под рукой и знакомо ему — стал отбивать от глыбы кремня осколок за осколком. Изо дня в день и при слабом свете солнца и в тумане, сидел он, закутанный до бровей в шкуры, у входа в свое жилье и дробил кремень за кремнем. Он не давал себе отдыха, глядя, как они дымились в колючем морозном воздухе. Груды осколков и щебня росли вокруг него, а он все дробил и дробил… Так прошел первый день. Солнце, далекое, тусклое и холодное, как кусок льда, закончило свой небесный путь и опустилось к краю земли за нескончаемыми снежными полями; надвинулась ночь с северным сиянием и крупными мерцающими звездами; каменное жилье Младыша занесло снегом, и только темная дыра, из которой тянуло теплом, говорила о присутствии там живых существ.
Стадо северных оленей прошло мимо по скрипучему снегу; они шли, понурив покрытые инеем морды, останавливаясь и испуская странный, хриплый, гортанный звук pay, — это их разговор. А северное сияние полыхало над Ледником и разливалось по небу, словно чей-то безумный, беззвучный смех. Большая Медведица хмуро мигала, то показывая все свои звезды, то прячась за морозной дымкой.
На другой день, едва забрезжил свет, Младыш опять уселся у входа своего жилья и без устали, безнадежно, бил камнем о камень; лицо у него совсем застыло, и только ноздри продолжали вздрагивать и раздуваться. Бешеная работа согревала его, но это был единственный результат. А бедная Маа думала, что холод заколдовал его.
Но Младыш продолжал трудиться. Раз огонь был где-то внутри камней, — значит, можно было и выгнать его наружу! Где-нибудь да сидел же он, и пусть даже таково проклятое счастье Младыша, что камень с огнем должен попасться ему в руки последним из всех, и пусть камней тут хватит на целый век, все равно: Младыш состарится, одряхлеет за этой работой, а своего добьется! Когда запас камней истощался, он принимался таскать к своему жилью новые и перекатывать туда из ближних мест все глыбы, какие только можно было сдвинуть с места, а потом разбивал их. Но огонь все не появлялся. И лютая зима прошла.
Летом Младыш насобирал камней отовсюду, где только мог их найти, и перед его жильем вырос целый каменный холм. Все лето он только и делал, что бродил под холодным проливным дождем да отыскивал и таскал домой камни, камни и камни, чем, в конце концов, довел до слез даже терпеливую и сдержанную Маа. Она и дети без устали собирали запасы, хотя на их острове уже не осталось почти ничего съедобного. Ручные звери тоже были съедены. Как же быть? Чем жить? Младыш не дотрагивался до своего охотничьего оружия, и когда Маа смотрела на него влажными глазами, отвечал ей каким-то чужим, неузнающим взглядом. Он сильно изменился, — грязный, заскорузлый, весь в каменной пыли и облепленный щебнем чуть не до самых бровей; одинокий глаз дико сверкал воспаленным белком, а в пустую впадину другого глаза набились грязь и пыль. Порою ему и самому начинало казаться, как Маа, что мороз вселился в его душу. Но на следующую зиму он все-таки добыл огонь! Однажды он, по обыкновению, сидел и разбивал камни, одурев от запаха гари, который начал действовать на него одурманивающе, — его так и клонило ко сну, хотелось спать, спать без просыпу… Вдруг под руки ему попался камень, который сразу дал крупные искры. Младыш ударил по нему еще, посильнее, и из камня так и брызнул огонь голубыми искрами, целые снопы искр, которые, прежде чем погаснуть, извивались некоторое время в воздухе огненными змеями. Огонь! Огонь!
Младыша обдало жаром; его охватила смертельная усталость, и пришлось ему посидеть с минуту не шевелясь. Руки его бессильно повисли, он не смел повторить удар и, умоляюще поводя глазом вокруг, остановил его на солнце, которое тускло блестело вдали, словно жмурясь от холода, потом он окинул взглядом весь засыпанный снегом остров и белый, пустынный Ледник. Никогда еще Младыш не видел всего своего мира так ясно, как сейчас; теперь он впервые узрел этот мир — каков он есть. И глубоко вздохнул.
Затем Младыш опять ударил по камню и опять увидел, как посыпались на снег крупные, словно живые, искры; они падали и потухали, оставляя в снегу маленькие углубления с черной угольной точкой на дне. Младыш раза два всхлипнул; слабость овладела его сердцем: слишком резким был переход от полной безнадежности к счастью, которому он все еще не смел поверить. Но огонь был реальностью. И Младыш встал, сосредоточенный, охваченный важностью минуты, и, едва переводя дух, быстро сложил костер. Он еще с тех пор, как хранил огонь в первобытных лесах, знал, что для этого требуется: трут, чтобы поймать искру и дать ей разгореться в огонь, и топливо, чтобы поддерживать огонь. Через несколько минут костер горел ярким пламенем.
Сначала Младыш дал искре упасть на сухую губку трута, которая тотчас же затлела в одном месте; образовалось огненное пятнышко, которое расползалось, чернея в середине и пламенея по краям; тогда он стал осторожно раздувать этот трутовый уголек; тот потускнел, и послышалось шипение. Младыш быстро насыпал на трут стружек и перестал дуть; в ту же минуту показался язычок пламени, маленький голубовато-желтый дух с горячим дыханием, помедлил немножко, то вытягиваясь, то сжимаясь, спрятался и вновь высунулся вместе с дымом, когда Младыш опять принялся дуть. Дул он изо всех сил, и, когда перестал, пламя с жадным треском охватило стружки, и они разом загорелись! Младыш зажег от них ветвь. Вот он — огонь! Младыш держал его в руках и никому не был им обязан; огонь был его, его достоянием, — огонь, огонь!
Маа услыхала чьи-то крики возле жилья, потом радостный рев и пение; земля загудела у нее над головой под чьими-то пляшущими стопами, словно там прыгал медведь, то дыбом, то на четвереньках. Да неужто это голос мужа? У нее помрачился разум, и она выползла наверх в полной уверенности, что пришел конец и Младышу и им всем. Она нашла его на крыше жилья, на которой он отплясывал, размахивая горящей веткой. Увидев огонь, Маа радостно оскалилась и застыла на месте; повернув носки внутрь, она хохотала и жмурилась, словно ослепленная. Она поняла, что случилось. Ну, да, — ее супругу и божеству угодно было создать огонь! Это даже не особенно удивило ее. Чего только он не мог? А как хорошо-то! Маа щурилась на огонь, мигала и смеялась. А Младыш так и бесновался, так и ревел от радости: Маа, Маа! Дети тоже выползли наверх, зачихали на морозе, а, увидя огонь, вытянули шеи и стали придвигаться ближе, не спуская с огня удивленных глаз.
Что за день выдался! Сплошной день, без начала, без конца. Огонь был торжественно освящен жертвоприношением — вяленым мясом и старым салом; первая жертва задымилась на морозном воздухе. Дивный оживляющий чад! Как он радовал семью, разжигая аппетит, суля объедение, забвение — с набитым желудком и ртом!
Огонь набрался сил и жадно лизал дрова всеми своими обжигающими языками, прикрывал добычу всем своим призрачным диким телом, которое вытягивалось, высоко взлетало, расщеплялось на отдельные языки, пряталось и снова высовывалось. Топливо шипело и трещало, огненные языки свирепо дышали, вздувались, гудели и изрыгали дым, который поднимался высоко вверх и свивался в облако.
Чудо да и только! Но величайшим чудом было то, что костер грел, грел не на шутку: от него становилось жарче, чем летним днем и он был ближе, чем солнце. Младыш смотрел, как дети его смеялись, глядя на костер, и как на их грубых, жалких лицах проступало новое счастливое выражение; смотрел, как они тянулись ручонками к теплому огню, желая поласкать его за его доброту, а потом со страхом отскакивали. Не очень-то он подпускал к себе! И Младыш громко смеялся: небось, они живо научатся отличать хорошее от опасного. Маа посматривала на всех; ее радостное лицо, в морщинах, но с молодыми глазами, было озарено огнем. Она уже достала свою работу, которую прервало чрезвычайное событие, и принялась доплетать очередную корзинку.
Вечером огонь был разведен в самом жилье! Костер, разложенный на земляном полу, в первый раз дал им возможность рассмотреть свое помещение; до сих пор они хозяйничали там ощупью. Для семьи, жившей на Леднике, настали новые времена.
Младыш осмотрел чудесный камень, из которого ударами кремня можно было добыть сколько угодно огня. Камень был увесистый, ярко-желтого цвета, блестел на свету и на изломе отдавал запахом сырого лука. С первого взгляда следовало догадаться, что это был настоящий огненный камень[17]. Никогда еще Младышу не приходилось держать в руках ничего важнее и драгоценнее этого камня, порождавшего в нем совсем новую радость обладания, будившего мощное желание господства и удовлетворявшего это желание. Этот камень делал Младыша всемогущим; это было первое сокровище его рода и всего человечества. Теперь Младыш не только раздобыл огонь, но мог, в случае, если бы этот огонь погас, добыть себе его вновь во всякое время! Вот чего не могли обитатели первобытных лесов. У них был только священный костер, который приходилось осторожно переносить с места на место в виде тлеющих головней. Случись тому костру погаснуть, и им не зажечь было его снова. У них не было искры. А Младыш добыл ее. И Младыш решил устроить для своего огнива особое хранилище из самых тяжелых гранитных глыб, какие он только в силах был своротить.
