Дочь Господня - Устименко Татьяна Ивановна
Конрад гневно сжал кулаки. Он спешно поднялся на ноги, прикрываясь полотенцем:
– Да уж, про звезду ты точно подметила. В постели ты настоящая звезда – ляжешь, руки ноги раскинешь и… спишь! Может, ты вообще – фригидная?
Я зашипела и выставила острые ногти. Вервольф обидно заржал.
– Все бабы – неисправимые дуры! – припечатал он. – Черт бы побрал и вас, и эту проклятую любовь!
– Все, ухожу! – я вскочила, стягивая с дивана замурзанную простыню и заворачиваясь в нее наподобие сари. – Глаза бы мои тебя не видели…
– Тебе их выколоть? – мило предложил свою помощь вервольф.
Я высокомерно задрала подбородок, величественно развернулась, демонстрируя полное пренебрежение к его идиотским шуточкам, наступила на край простыни и нелепо шлепнулась на пол.
– Куда ты пойдешь, растяпа? – хмыкнул Конрад. – Уйду я. А ты, – он посмотрел на меня просительно, – не глупи уж совсем-то. На улицах небезопасно. Я схожу, разведаю обстановку, да спокойно подумаю, что нам делать дальше. Нас, наверное, сейчас все стригои ищут. Так что сиди здесь тихо как мышка и даже носа наружу не высовывай!
Вервольф спешно оделся и жалобно взглянул на меня, надеясь, что я успокоюсь и одумаюсь. Но я оставалась непреклонной. Широкие плечи Конрада уныло обвисли. Он бросил в мою сторону прощальный взгляд и вышел из квартиры.
Между тем Конрад и не собирался уходить излишне далеко. Всего-то до ближайшей пиццерии. Он пребывал в самом пасмурном расположении духа. Время обеда уже миновало, и он, справедливо рассудив, что голодный желудок – плохой советчик для разбитого сердца, заказал бутылку темного рома и мясную лазанью. Объективная реальность есть не что иное, как бред, вызванный недостатком алкоголя в крови. Поэтому, дожидаясь горячего, он бессмысленно таращился в окно, опрокидывая в рот рюмку за рюмкой. Доказано, все события в судьбе среднестатистического мужчины закономерно взаимосвязаны между собой: живешь – хочется выпить, выпьешь – хочется жить. Но сегодня этот принцип дал сбой. Или, что более вероятно, Конрад оказался не такой уж стандартной личностью.
Унылая погода полностью соответствовала царящему в душе унынию. Снегопад, изрядно смешанный с дождем, возобновился. Серое, какое-то мокрое небо, сильно смахивающее на куски рыхлого, безнадежно отсыревшего картона, без устали сыпало крупными холодными каплями, ассоциировавшимися в воображении Майера с унизительными плевками проклятых стригоев. «Будто все хляби небесные разверзлись, ополчившись на бренную землю! – выспренно подумал вервольф, скатываясь в пьяную философию. – Или, может, это Бог нас оплакивает…» Залитое в пустой желудок спиртное подействовало на него, точно удар обухом по голове, замечательно прояснив мысли, но полностью обездвижив ноги. Раньше алкоголь влиял на Майера совсем по-другому. Обычно опьянение приносило с собой безудержную тягу к авантюрам и самым разухабистым выходкам, начисто отключая способность к любым, даже примитивным мыслительным процессам. О пикантных подробностях часто затягивающейся на несколько дней гулянки вервольф нередко узнавал лишь после ее окончания, выслушивая воспевающие его безбашенность комментарии друзей, да замечая явную панику в глазах барменов и официантов. Но сегодня все сложилось иначе.
Водка всегда оказывает весьма благотворное воздействие на мужской организм, особенно если выпита она женщиной. Но сейчас Конрад пил один. У спиртных напитков имеется еще одно особо ценное качество – она способна лучше любого визажиста и косметолога повышать женскую привлекательность в глазах мужчины. Но, как назло, произошло обратное: ароматный ром не только не только не повысил рейтинг Селестины в закосевших глазах Конрада, а наоборот, грубо сбросил ее с ранее занимаемого пьедестала. Вервольф разозлился.
«Да что она о себе возомнила? – риторически вопрошал отвергнутый рыцарь, обращаясь к стремительно пустеющей бутылке. – Тоже мне, нашлась цаца, уж и пальцем ее не тронь! А я, между прочим, многих до нее трогал, и ничего – все рады были!» – и он на некоторое время погрузился в путаные воспоминания, пытаясь сосчитать всех своих бывших подружек. В итоге Конрад пришел к выводу, что хоть женщин у него и вправду было много, но такие, как Селестина, ему еще не попадались. Каждому из нас жизнь дает единственный шанс обрести свою настоящую, неповторимую и большую любовь, но мы торопимся и глупо размениваем ее на множество маленьких. Осознавший эту истину вервольф уже отверг свою прошлую привычку мелочиться, постановив с истинно мужской прямолинейностью – отныне все или ничего! Или Селестина или… геройская смерть от стригойских клыков! На меньшее он не согласен. При этом он как воочию увидел душещипательную картину: вон он сам – храбрейший из храбрых и обиженнейший из обиженных возлежит в шикарном гробу, а рядом горестно рыдает строптивая рыжая экзорцистка, лишь после его гибели осознавшая, какого бесподобного рыцаря она лишилась! При этом Селестина заламывает свои белые руки и отчаянно голосит: «Ой, прости меня, дуру безмозглую!» Но тут, конечно, по принципу: «Привезли его домой, оказался он живой», Конрад восстает из гроба – живее и красивее прежнего, благодушно раскрывает объятия и с возгласом: «Я добрый, я всех прощаю!», принимает на свою грудь раскаявшуюся и зареванную возлюбленную… Конрад даже пьяно прослезился от столь умильной картинки. Но мечта оставалась мечтой…
Объевшийся райских яблок ворованного наслаждения, вервольф сейчас испытывал адские муки совести, которая, несмотря на все его бравурные заверения, все же оказалась не настолько гибкой, чтобы сбросить со счетов справедливость упреков Селестины. Конрад был не прав. Ну да, не сдержался – поторопился, накосячил. К тому же его сильно беспокоили вскользь оброненные девушкой слова о снижении ее защиты, вызванной потерей невинности. Но с другой стороны, в пьяной голове Майера прочно засела одна глобальная, невесть где вычитанная фраза, гласящая: «Все, что ни делается – все к лучшему!»
На этой финальной ноте Конрад эффектно упал лицом в давно остывшую лазанью и огласил полупустую пиццерию раскатами громкого, победного храпа.
«Все, что к лучшему, то не делается! – мрачно размышляла я, облачившись в рубашку Конрада и бездеятельно слоняясь по его просторной квартире. – И где этого балбеса черти носят?»
Красивые напольные часы в холле пробили шесть вечера. Я буквально озверела от затянувшегося отсутствия своего любимого насильника и столь же затянувшегося ожидания. Я сварила себе кофейник крепкого мокко и влила в него рюмку коньяка, а в холодильнике нашлись сыр и ветчина. Сидя за круглым кухонным столом, я меланхолично жевала бутерброды, чутко прислушиваясь, не хлопнет ли входная дверь? За истекшее время я так много раз мысленно переходила от самой страстной любви к самой закоренелой ненависти, что уже перестала понимать саму себя и запуталась окончательно. Конрад был не прав. Но, наверное, и я сама тоже излишне перегнула палку, обличая его поступок так яростно и приравнивая его к самому ужасному злодеянию. Ведь если уж быть предельно откровенной с самой собой, то после произошедшего ночью сближения моя любовь к безалаберному вервольфу только усилилась, приобретя характер всепожирающей страсти. Возможно, это странное ощущение дано понять лишь женщине. Это почти животное, инстинктивное чувство принадлежности овладевшему тобой мужчине, ставшему для тебя всем на свете. Истосковавшись по покинувшему меня возлюбленному, я вполне созрела для прощения и самого нежного примирения, невзирая на все пагубные последствия столь явного плотского греха. Греха, от которого – будто предвидя его возможность – меня издевательски предостерегала Андреа. Но Конрад не возвращался.
Женская психика всегда считается явлением непредсказуемым, сумбурным и не подчиняющимся законам обычной, прямолинейной причинно-следственной логики. Этакая неевклидова геометрия ментального пространства. «Что имеем – не храним, потерявши – плачем». Именно эта парадоксальная фраза как нельзя лучше характеризует все странности женского мышления. Обидев Конрада и лишившись его общества, я в полной мере оценила всю силу охватившей меня любви. Да и разве это не самое что ни на есть женское качество – умение любить без оглядки, прощать, утешать и проявлять милосердие? Ибо если ты больше думаешь о предмете своего увлечения до сладостного мига свидания – то это влюбленность, во время свидания – страсть, после свидания – любовь! А я любила Конрада – любила душой и телом…
