Анатолий Маев - Генетик
— Вы интересовались, где Шнейдерман, Восторгайло, Вараниев? — снова заговорил «полуфранцуз-полуеврей». И опять решительно указал в сторону статуй.
Макрицын статуй не увидел. Вместо них взору ясновидящего предстало трио гитаристов-гигантов, стоявших внутри огромной стеклянной банки. В музыкантах он без труда опознал товарищей, несмотря на то что на каждом из них был костюм аквалангиста, маски и… войлочные тапки. Впереди руководителей партии, но вне посудины, на огромной перьевой подушке, на четвереньках лицом к залу расположилась обнаженная Ангелина Павловна. Под аккомпанемент Шнейдермана она ностальгическим голосом исполнила «Я все еще его, безумная, люблю». Сразу же Восторгайло ответил романсом «Вы полюбить меня должны». Слегка прикусив нижнюю губу, томным взглядом полуоткрытых глаз незабвенная экс-супруга Еврухерия посмотрела на старика и пропела «Не искушай меня без нужды». Зазвучала гитара Вараниева, и заведующий идеологическо-теоретическим отделом на высочайшем эмоциональном подъеме прохрипел «В крови горит огонь желанья».
Рана на сердце по причине расставания с Ангелиной Павловной в последние годы Макрицына почти не беспокоила, но и не зажила окончательно: ему сделалось больно. В этот момент совершенно неожиданно вновь зазвучала гитара. Еврухерий посмотрел на бывшую супругу. Их глаза встретились, и Ангелина Павловна голосом, полным тоски и сожаления, запела «Я обратно вас не позову».
— Увлеклись вы прослушиванием, однако, Еврухерий Николаевич. Давно ли страсть к романсам питаете? — вкрадчивым голосом полюбопытствовал Семен Моисеевич, до того безмолвно наблюдавший за «коренным москвичом». — Не в первый раз, позвольте заметить, слушаете эти романсы, а насколько внимательно! Любопытно, однако, согласитесь, почему последнее произведение, Ангелиной Павловной столь проникновенно исполненное только что, тогда, возле осины, в репертуар не вошло, а в сегодняшний репертуар вошло?
— Да мне эти романсы, как ракам зеркала заднего вида! Не вошло… Вошло… Не вошло… Вошло… — раздраженно ответил Макрицын, повернувшись в сторону космополита, — а ей это еще боком выйдет! Стыд и совесть потеряла!
— Потрясен вашими словами, — с серьезным видом произнес «полуфранцуз-полуеврей», вытаращив глаза на «коренного москвича», — глубочайший смысл несут! Вы не в первый раз шокируете меня репликами поистине высочайшего философского уровня. Но вы категоричны в суждениях, Еврухерий Николаевич. А в философии это неприемлемо. Философ, категорически настаивающий на своем мнении, — это уже психиатр. Кстати, вы знаете, чем они отличаются от своих пациентов? Не знаете? Что ж, я вам скажу: наличием медицинского образования. Вы же, друг мой, по институтам жизнь не транжирили, насколько мне известно. Следовательно, психиатром быть не можете — оставайтесь философом! И как философу, позвольте вам возразить: считаю, что задний вид нередко бывает предпочтительнее переднего. И чаще всего именно в той ситуации, когда стыд и совесть абсолютно неуместны. Ну не нужны совершенно! Собственно говоря, как и ракам зеркала заднего вида.
Семен Моисеевич почесал икроножную мышцу носком гусарского сапога, после чего элегантным, едва уловимым движением рук подтянул шорты и, глядя в потолок, продолжил рассуждать:
— Подумаешь, барышня в стиле «ню»… А может быть, у нее сценический образ такой? Ничего необычного в этом нет. Имею удовольствие сообщить, что Ангелина Павловна состоит на должности ведущей артистки «Театра эротики и морали». М-м-м-да… — разочарованно произнес космополит, — получается, огульно вы женщину оговорили! Доказательств у вас против нее никаких не имеется и иметься не может! Потому что задний вид впереди сидящей публике недоступен без зеркал заднего вида, которые в антураж не вошли. И боком ей ничего выйти не может!
— Ничего не понимаю, — недовольно признался Еврухерий, — проще можете сказать?
— Могу, — не задумываясь, подтвердил «полуфранцуз-полуеврей». Он неожиданно сел на пол по-турецки и, подняв указательный палец, произнес:
— Что раком вошло, то боком не выйдет!
— Как это не выйдет?! — рассвирепел Макрицын.
— Что, простите за любопытство, и откуда выйти должно? — издевательски прозвучал вопрос Семена Моисеевича.
Голова Еврухерия явно покидала своего обладателя — он не понимал космополита…
— А по какой, собственно говоря, причине вы столь недружелюбно настроены по отношению к Илл-Анне? Вам-то она, согласитесь, плохого ничего не сделала, — спросил космополит, не дождавшись ответа.
— Я про Ангелину Павловну, — уточнил ясновидящий.
Семен Моисеевич сочувственно посмотрел на собеседника:
— Если вы касательно Ангелины Павловны, позвольте заметить, что вы вперед забегаете: Восторгайло колеблется — возраст, видите ли. Забудьте ее, уважаемый. Дело прошлое, дни минувшие…
— Как забыть-то, — грустно возразил Макрицын, — когда она перед тобой вон голая на корточках?
— Где? — удивленно взвизгнул визави.
— Да что вы, издеваетесь, что ли, в самом-то деле?! — повышенным тоном ответил ясновидящий и кивком указал прямо перед собой.
— Вы, Еврухерий Николаевич, в любой обнаженной женщине, стало быть, Ангелину Павловну видите? — заключил Семен Моисеевич.
Выдержав небольшую паузу, так и не дождавшись пояснений Макрицына, «полуфранцуз-полуеврей» неожиданно восторженно изрек:
— Боже мой! Насколько же вы неординарно мыслящая личность! Только сейчас начинаю понимать вас и с пиететом признаю: я с вами полностью согласен!
— В чем? — проревел Еврухерий, которого откровенное глумление космополита успело вывести из себя.
Семен Моисеевич, разглядывая Макрицына в упор, убежденно произнес:
— Все они Ангелины Павловны. Только весят по-разному.
То ли захотелось лишний раз взглянуть на зазнобу, то ли по другой какой причине поднял глаза Еврухерий и застыл от изумления: на том же самом месте, где только что была Ангелина Павловна, явилась ему обнаженная Илл-Анна с косынкой на шее. Только на этот раз она не стояла на четвереньках, а сидела на полу, сосредоточенно щелкая черными и белыми костяшками деревянных счетов, лежащих на коленях. На заднем плане Макрицын обнаружил стоящими в банке Ганьского, Кемберлихина и Залпа, читающего стихи. Саксофон-альт Ганьского и ренессансная блокфлейта Кемберлихина сопровождали поэта невероятно грустной, трогательной мелодией.
Лицо ясновидящего застыло в гримасе ужаса, что не ускользнуло от внимания космополита.
— Не был бы я свидетелем, ни за что бы не поверил, — проникновенно произнес Семен Моисеевич, — что вид обнаженной барышни может вызвать столь неадекватную реакцию взрослого человека. Складывается впечатление, что перед вами не Илл-Анна, а, скажем, сумасшедшая большевичка с наганом в руке.
— Я только что Ангелину Павловну видел, — уверенно произнес Макрицын. — А сейчас там…
— Послушайте, уважаемый, вы ненароком настойку мухоморов не принимаете? Я, право, даже и не знаю, чем еще можно объяснить ваши галлюцинации.
Собственная голова окончательно перестала принадлежать Еврухерию. В его восприятии и до того не совсем понятная речь космополита перетекла в совершенно не связанные между собой предложения. Голос Семена Моисеевича смешался с другими, незнакомыми Макрицыну голосами — командными, испуганными, женскими, пронзительными, противными, кричащими, мужскими, истерическими… И вскоре все это переросло в гул. Словно загипнотизированный, «коренной москвич» неподвижно сидел с широко открытыми глазами, взор которых застыл, устремленный на статуи…
* * *Велик выбежал из-за кафедры. Вождь уже ничего не говорил. Характерные движения головы прекратились, но обезумевшие, выпученные глаза и тремор рук указывали на то, что человек не в порядке. Обильно покрывший кожу пот под лучами софитов делал зловеще перекошенное лицо еще более страшным, асимметрично поделенным на участки блеска и теней. Прерывистое дыхание перешло в клокочущее, слышимое на расстоянии. И раздался душераздирающий крик. События развивались стремительно: Велик спрыгнул со сцены и с разбегу ударил головой в лицо одного из делегатов. Затем схватил за уши его соседа, вцепившись попутно зубами в нос, чудом не откусив. Несчастный, истекая кровью, вырвался и в шоковом состоянии побежал к боковому проходу мимо многочисленных корреспондентов, сопровождаемый бесчисленным количеством вспышек. А Вождь уже успел разорвать юбку на даме бальзаковского возраста, оставив потерпевшую лежать на полу в обморочном состоянии.
Делегаты массово вскакивали с мест и торопились к выходу, создавая давку, роняя пожилых, наименее устойчивых товарищей, и это приводило к заторам. Ситуация усугублялась нагромождением треног, сумок и прочей бесшабашно расставленной и разбросанной корреспондентской утвари.
