Царская невеста - Елманов Валерий Иванович
– Мыслил, такие вести лучше пьяным принимать, – честно покаялся он мне после. – У меня тоже была раз однова деваха, да ее за другого выдали, так я нажрался и спать, а на другой день ни о чем боле и думать не мог, окромя головы, что болит. Нешто я знал, княже, что ты в такой раж войдешь.
Нет, поначалу хмель меня почти не брал. Вот ничуточки. Совсем. Затем разобрало, но я еще соображал, причем достаточно хорошо, чтобы ухитриться ускользнуть от надзора своего стременного.
И на опушке леса я оказался неслучайно. Просто взбрело в голову, что раз все кончено, то мне лучше всего уйти в какие-нибудь отшельники, построить себе избушку и жить подле поместья моей возлюбленной – увы, бывшей, – чтобы иметь возможность хоть изредка и издали, но любоваться ее красой. Строительство избушки, разумеется, я вознамерился начать прямо сейчас – имеется в виду, заготовку подходящих бревен.
Но потом мне пришла в голову здравая мысль, возможно, что последняя из здравых в эту ночь: «А ведь все мои усилия напрасны. Жена царя навряд ли станет проживать в отчем поместье. Даже после развода и то оказаться тут Маше не суждено – только монастырь. Это что же получается? Я ее больше не увижу? Так оно получается?! То есть судьба меня лишает даже этого?!» – растерянно спросил я сам себя и, сбитый ее коварным ударом, нанесенным по-подлому, из-за угла, в изнеможении брякнулся на пожухлую траву, угрюмо уставившись вверх и тупо глядя в распахнутое звездное небо.
«Правда, все это правда, – сказал Маугли опечалившись. – Я плохой детеныш, и в животе у меня горько».
Ему легче. А у меня горечь на душе. Ядовитая такая. Как желчь.
Да что же это такое?! На секунду нельзя расслабиться, как вновь на полу, а в ушах звонкий голос судьи: «Один, два, три…» Соперник торжествует, зрители орут: «Добей его, добей!», а я, распластанный, слушаю счет: «…четыре, пять…»
Это уже второй нокдаун, если не третий. Так нельзя. Чего доброго, закончат поединок досрочно за явным преимуществом. Не моим, разумеется.
«…Шесть, семь…» – назойливо звенит в ушах.
Надо вставать, Костя. Ну чего ты?! Я все понимаю, но нельзя же валяться, как выжатая тряпка, а то судьба и впрямь вытрет об тебя ноги. Вытрет и… правильно сделает. С тряпкой иначе не поступают. Она только для этого и создана. Только ты-то не тряпка! Ты – человек! Кажется, это звучит гордо? Вот и докажи.
Я до крови прикусил губу.
«…Восемь…» – произнес невидимый судья, но я уже поднялся. Пошатываясь, с ошалевшей, еще кружившейся от пропущенного удара головой, но я стоял на ногах, а это главное. Никаких белых полотенец! Или полотенцев – как правильно? Словом, никаких рушников! Я не сдамся! Никогда! Только если… Хотя нет, даже тогда я уйду непобежденным. Просто матч останется неоконченным, и все. Мы – с Урала! Мы не проигрываем!
Ангельская кротость незамедлительно стала из меня куда-то испаряться. Взамен ее накатывала дьявольская свирепость вкупе с сатанинской яростью и злобой. Жалел я только об одном – кругом ни души и набить хоть кому-то рожу по причине полного отсутствия оных представлялось нереальным. Рыжий брехуняка, как гонец с худыми вестями, был наиболее перспективным кандидатом на избиение, но возвращаться в терем мне тоже не хотелось. Категорически. А нахлынувшие чувства настойчиво продолжали требовать выхода. Что делать?
Но тут, по счастью, кто-то подозрительно зашуршал в кустах поблизости. Мне вспомнилось самое первое утро пребывания в этом мире, когда я, вооружившись какой-то суковатой дубинкой, с тревогой ожидал появления из малинника страшного дикого зверя. Но это тогда «с тревогой», а вот сейчас он пришелся бы как нельзя кстати.
Я решительно потянул саблю из ножен и, не колеблясь ни секунды, подался на звук. В те минуты мне мечталось лишь об одном – пусть это непременно будет медведь. Волк или кабан сейчас для меня мелковаты, не говоря уж о рыси. Не те габариты. К тому же это будет нечестный поединок – у них же никаких шансов. Нет, мне подавай масштаб, фигуру, личность. У медведя хоть будет надежда, пускай и несбыточная. Но шорох удалялся, и я побрел на звук, шатаясь и спотыкаясь, вопя на ходу:
– Эй вы, бурые, крупно-пегие! Отниму у вас рацион волков и медвежьи привилегии. Ну где ж вы, заразы, куда подевались-то?!
Треск ломаемых где-то впереди веток стал громче и отчетливее. Судя по всему, медведь, волк, или кто бы там ни был, ничуть не сомневался, что я так и сделаю, и скоренько пытался утащить свой рацион в нору, берлогу или куда-то еще.
– Ну идите сюда, родненькие! Лучше по-хорошему выползайте, а то, если догоню, вам же хуже, – угрожал я и вновь затянул Высоцкого: – «Покажу вам «козью морду» настоящую в лесу, распишу туда-сюда по трафарету – всех на саблю намотаю и по кочкам разнесу… Не один из вас будет землю жрать, все подохнете без прощения…»
Но перепуганная лесная дичь не реагировала ни на слова песни, ни на мои прямые требования выйти в конце концов из своих укрытий и потягаться в честном бою один на один.
– Сабли испугались?! – орал я им. – Так я и без нее вас прихлопну! Мне голых рук хватит!
В подтверждение своих обещаний я действительно засунул ее обратно в ножны – как только не промахнулся – и шел, угрожающе выставив вперед руки. Ветви деревьев, явно симпатизировавшие моему невидимому противнику, пытались задержать мою неумолимую поступь – сбили с головы шапку, цепляли за волосы, но я упрямо брел и брел дальше, продолжая оглашать окрестности своим свирепым неистовым ревом и вызывая на бой любого.
В те минуты мне было решительно наплевать, что сухая почва под ногами давно сменилась какой-то чавкающе-хлюпающей грязью. Я шел напролом и под конец уже и сам не понимал, куда именно бреду, а главное – зачем. Клокочущая лава злости и ненависти, ярости и желания драться, причем именно сейчас, сию же минуту, плавно трансформировалась, постепенно застывая на холодном октябрьском ветру, сжимаясь в ледяные комки и образовывая пустоту, на этот раз ничем не заполнявшуюся.
В себя я пришел как-то сразу, вдруг, потому что нежданно-негаданно оказался на краю той самой полянки. Тот же туман загадочно клубился, высовывая языки-кольца-щупальца и нежно облизывая грязный, весь в какой-то тине, ряске и ошметках, сафьян моих сапог. Старик вырос словно из-под земли. То никого – и на тебе. Был он, как и год назад, одет в просторную белую рубаху с незатейливой вышивкой на вороте и подоле. В руках неизменный посох.
– Эва, яко ты ныне разошелся, – мягко попрекнул он меня. – Негоже столь много пить, коль за помощью идешь.
– Какой помощью, дедушка?! – Я почесал затылок, пытаясь припомнить его имя, но это оказалось мне не под силу, и печально повторил: – Ну кто мне сейчас поможет? Меня теперь никакая сила не выручит и ни одно чудо не спасет. Да и нет их, чудес, на белом свете. Повывелись. Остались сплошные пакости и гадкие неожиданности… Думаешь, камень твой – чудо? Как бы не так! – И я зло засмеялся. – Когда-нибудь придут сюда ученые мужи со своими…
– Говоришь, нет чудес? – строго перебил меня старик и посоветовал: – А ты на сапоги свои глянь.
Я глянул. Ничего особенного. Грязные, конечно, по самую щиколотку, а так сапоги как сапоги.
– Ты же сюда пришел с той стороны, где отродясь тропы не бывало, – пояснил он. – Трясина там непролазная. В народе ее так и кличут – Чертова Буча. А ты чрез нее перемахнул ныне, да так лихо – даже портов не изгваздал. Это как?
Я пожал плечами, неуверенно предположив:
– Наверное, все-таки есть тропа. Просто о ней никто не знает. Малюсенькая такая, у-у-узенькая. А мне просто повезло, что я на нее вышел и никуда не свернул.
