Анатолий Маев - Генетик
— Нет, вы точно меня за дурака считаете! Говорите так, чтобы я ничего не понял. Вы можете еще проще сказать?
Макрицын продолжал недоумевать, а Семен Моисеевич вдруг обнял его за шею. И до того фамильярность показалась ясновидящему неприятной, что вспыхнувший гнев вызвал приступ удушья. Попытка освободиться успехом не увенчалась. Еврухерий почувствовал, как давление вокруг шеи нарастает, уже почти перекрыв поступление воздуха в легкие, и рывком попытался освободиться. Раздался характерный звук рвущейся ткани…
Глава двадцать вторая
Голова ясновидящего дернулась в сторону, и поступление воздуха полностью прекратилось. Задыхаясь, Еврухерий рванулся вперед, но чудовищной силы удар головой в третий раз за ночь сотряс и остановил тело. С широко открытым ртом Макрицын метнулся в другую сторону и… упал с кровати. Удушье мгновенно исчезло. Он вскочил, подбежал к выключателю и зажег свет. Учащенно дыша, в полном смятении от непонимания происходящего, ясновидящий стоял в семейных трусах, босой, с выпученными от ужаса глазами.
Монотонно тикал будильник, легкий ветерок через форточку залетал в комнату, тревожа покой недавно выстиранных и отглаженных Тамарой Ивановной гардин. Тусклый свет электрической лампочки бросал укороченную тень Еврухерия на видавшую виды тумбочку и край кровати. Подушка и одеяло валялись на полу, а простыня отсутствовала. Вместо них на старом комковатом полосатом матрасе валялась раскрытая ученическая тетрадь, а чуть поодаль лежал простой карандаш.
Немного отдышавшись, Макрицын сделал шаг и с удивлением обнаружил простыню на себе — ее ослабленная петля обвилась вокруг шеи, но неудобства не доставляла. Освободившись от нее, Еврухерий с ненормально колотящимся сердцем сел на кровать. Сильно болела голова: обследование рукой засвидетельствовало три шишки, две из которых торчали на лбу.
«Меня избили и пытались задушить», — мелькнула догадка в сознании.
Он поднялся и мягким, крадущимся шагом вышел из спальни. Бесшумно обследовав квартиру и ничего подозрительного не обнаружив, Макрицын проверил входную дверь, но признаков взлома не нашел. Вернулся и вновь опустился на кровать.
— Странно… — произнес он, разглядывая исписанную необычным образом тетрадь: буквы располагались вверх тормашками, слова шли справа налево и, ко всему прочему, поднимались снизу вверх. — Почерк-то мой, но я никогда ничего подобного не писал.
Это было чистой правдой: Во-первых, Еврухерий Николаевич Макрицын действительно после окончания школы никогда и ни в каких целях не использовал ученические тетради. Привычка держать таковую на тумбочке возле кровати принадлежала Тамаре Ивановне: иногда она просыпалась среди ночи, чтобы по свежей памяти отразить интересный сон. В силу того, что последние несколько недель ночной покой женщины был не по годам крепок, белые в полоску страницы оставались чистыми. Ну а во-вторых, ясновидящий если что и писал, то уж точно не столь замысловатым образом.
«Коренной москвич» отложил рукопись в сторону и направился в ванную, где несколько минут продержал голову под струей холодной воды. Боль от ушибов слегка притупилась. Еврухерий осторожно вытер волосы полотенцем, после чего поставил на плиту чайник. Тарелка с оставшимися в ней блинами одиноко стояла на журнальном столике. Рядом без признаков особой любви со стороны владельца валялись пожилые брюки с лавсаном и мятая, несвежая рубашка. Медленно, по причине плохого самочувствия, Макрицын оделся и присел на оказавшийся поблизости стул. Он все еще пребывал под впечатлением утреннего кошмара, пытаясь понять, что же случилось. После недолгих раздумий версия о покушении отпала окончательно, а других мало-мальски правдоподобных объяснений произошедшего не возникло.
Завтракать совершенно не хотелось — аппетит отсутствовал. Выпив один за другим два стакана крепкого чая, Еврухерий вернулся к тетради. Он вертел ее в руках до тех пор, пока не заметил, что напечатанные на задней обложке афоризмы известных людей оказались перевернутыми. Тогда и записи предстали в нормальном виде. «Коренной москвич» порадовался тому, что одной загадкой стало меньше, и углубился в чтение. Периодически отрывая глаза от таинственных строк, он ненадолго задумывался и вновь возвращался к тексту.
После того как все двадцать четыре страницы были прочитаны, Макрицын, невзирая на ранний час, позвонил Ганьскому и попросил разрешения нанести ему визит. Но перед тем как выйти из дома, он решительно вырвал из тетради и уничтожил несколько листов, начинавшихся заголовком «Кемберлихин и Шнейдерман».
* * *— А я грешным делом подумал, не случилось ли что с тобой, — сказал ученый, встречая гостя. И, сопровождая в гостиную, добавил: — Я через пару дней улетаю в Англию: пригласили лекции прочитать. Готовлюсь к поездке. Между прочим, несколько раз звонил тебе, но ты все где-то пропадаешь. А что это с тобой? Похоже, накануне ты лбом стену пробивал.
Вопрос Ганьского остался без ответа.
Присутствие в квартире Залпа и Кемберлихина оказалось для Еврухерия неожиданным. Со словами «На, взгляни» ясновидящий передал Аполлону тетрадь.
Едва прочитав половину страницы, Ганьский обратился к Макрицину:
— Ты совсем ничего не можешь сказать по поводу рукописи?
«Коренной москвич» ответил без промедления:
— Совсем ничего. Проснулся утром и на кровати нашел. Дома один был.
— Почерк твой?
— Мой, — уверенно подтвердил ясновидящий.
Аполлон Юрьевич закрыл глаза и круговыми движениями слегка растер виски, после чего встал и прошелся по комнате.
— Друг мой! Едва открыв тетрадь, я обнаружил поразительные вещи. Определенно могу сказать, что писал ты справа налево — это отчетливо видно по наклону и соединениям букв. А раз так, то получается, что еще и снизу вверх. Самое же удивительное и невероятное заключается в том, что все это указывает на поразительный факт: буквы ты писал перевернутыми. Как тебе удалось? Тем более каллиграфическим почерком? Зачем? Настоящая загадка!
Кемберлихин с Залпом подошли к Ганьскому посмотреть на текст.
— Неправдоподобно! — под впечатлением увиденного произнес Федор Федорович.
Аполлон Юрьевич снова приступил к чтению. По мере того как он углублялся в содержание, лицо его становилось все более напряженным. Он несколько раз глубоко вздохнул, нервно перебирая пальцами, закурил сигару. Ученый вгрызался в текст, многократно возвращаясь к уже прочитанным отрывкам.
— Это невероятно! Не-ве-ро-ят-но! — повторял Ганьский, изучив рукопись и пристально глядя в глаза Еврухерию. — В той части, что касается меня, — абсолютная правда! Пойдем…
Они подошли к книжному шкафу.
— До сегодняшнего утра здесь лежали мои дневники.
Ученый указал рукой в сторону пустых полок, на которых не успевшие покрыться пылью прямоугольные пятна четко указывали места, где хранились отчеты о научных работах за многие годы. Затем Аполлон Юрьевич подвел Еврухерия к небольшой плетеной мусорной корзине и произнес одно слово: «Смотри». Ясновидящий увидел осколки какой-то посуды. Ганьский пояснил, что это и есть разбитая чашка Петри, после чего достал из мусора два небольших пузырька, на одном из которых было написано «преципитант», а на другом «рН до корректировки».
— Постарайся хоть что-нибудь вспомнить! — попросил он.
— Странный ты, — с легким недоумением молвил Макрицын. — Я же сразу сказал: проснулся и на кровати нашел тетрадь, а откуда она — не знаю.
— Ты кому-нибудь показывал ее или говорил о ней? — плохо скрывая тревогу, поинтересовался ученый.
Вопрос обидел ясновидящего.
— Ты что, Аполлон, меня за идиота считаешь?
Ганьский немного успокоился и дружелюбно произнес:
— Да, действительно, иногда у меня слово впереди разума бежит. Извини, виноват, не хотел тебя обидеть.
— Ладно, я не сержусь. Ты мне только скажи: про тебя там правда, что ли?
— К моему величайшему сожалению, Еврухерий, да.
— Получается, Марина шпионила за тобой? — вздохнул ясновидящий.
Ганьский опустил голову и задумался.
— Именно так, сколь ни горько это признавать, — тихо ответил ученый. — Я чувствовал последние пять-шесть лет что-то неладное и… ругал себя за излишнюю подозрительность. Если бы не моя привычка держать наиболее важные результаты исследований в голове, в Москве появился бы нобелевский лауреат в лице господина Зайцевского.
Кемберлихин и поэт оставались безучастными свидетелями разговора, пока Аполлон Юрьевич не обратился к Александру:
— Уверен, что для тебя тут много чего интересного найдется. Ознакомься.
Залп, листая страницы, изредка усмехался и высказывался вслух:
— Никогда о подобном племени не слышал. Занимательно. Подозреваю, что людишки тамошние на клюкве разбогатели… С определением любви категорически не согласен… Женщину никогда и ни при каких обстоятельствах не ударю — здесь явный перебор…
