Парфюм в Андорре - Корецкий Данил Аркадьевич
Когда мы поравнялись, дама ослепительно улыбнулась и резко распахнула балахон. Под ним ничего не было. Только тут я заметил у входа стыдный флажок — желтый треугольник на голубом фоне.
Это тоже могло быть инсценировкой, тщательно, до деталей продуманной и надлежаще обеспеченной…
Хватит, черт побери! Ты же сходишь с ума! Напуганный, загнанный человечек, отчаянно спасающийся от воображаемых врагов, бесследно исчез. Я медленно приходил в себя. Эка куда меня занесло! Совершенно незнакомый район. Проклятье! Я повернул обратно.
Женщина неправильно расценила мои намерения и, призывно улыбаясь, пошла навстречу. Вполне приличный вид, гордая посадка головы, царственная походка. Никогда не подумаешь! Я вспомнил Клайду, и внутри все похолодело. Она опять раскрыла балахон, я выругался и перешел на другую сторону улицы. Пресса называет таких постельными животными, сетует, что их становится все больше и больше. Ничего удивительного — подобный промысел гораздо выгоднее серой, скучной, малооплачиваемой работы. К тому же позволяет обзавестись полезными связями, нужными знакомствами. А что касается этической стороны… Я обернулся.
По улице неторопливо шла блестящая дама, модная, строгая и неприступная. Одежда, конечно, в полном порядке, высокомерно вздернутый подбородок, безукоризненные манеры. На меня она взглянула холодно и презрительно, давая понять, что только невежда может бесцеремонно пялиться на незнакомую женщину. Именно такой знают ее родственники, соседи, друзья, поклонники, муж… Счастливы не гуляющие по окраинам и не умеющие читать чужие мысли! Двойная и тройная мораль — повседневная, парадно-выходная, для особых случаев — всегда представлялась мне самым отвратительным на свете, гораздо более мерзким, чем явный, неприкрытый порок. Особенно теперь…
Нет, так продолжаться не может! Сейчас опять навалятся мысли о Клайде, воспоминания, нахлынет тоска, апатия… Я привык чувствовать себя предателем, недаром за квартал обхожу детей: стоит зазеваться, и мигом появляется плоская картина с языками пламени, пенистыми волнами, паровозными колесами и отчаянно-умоляющим взглядом ребенка, в помощи которому ты отказываешь. Но, оказывается, быть преданным не менее тяжело.
Плюнуть и рвануть в Роганду, разом решив все проблемы! Все? Увы, только одну — ничего не опасаться: я невидимка, когда не делаю свое дело. А что до остального… Ни лема, ни зеленый дым не помогут, так уж по-дурацки я устроен. Вот если бы вытравить из себя разную чепуху — принципы, убеждения, долг, совесть… Но чем тогда я буду отличаться от несчастных постельных животных?
Смеркается. Время. Я направился к центру. Противоестественный вид исколотого мириадами точек неба внушал парализующий биологический ужас, возникающий где-то на клеточном уровне. Недаром так скакнуло количество потребляемого алкоголя, наркотиков. И самоубийств.
Душно, люди вокруг нервные и взвинченные, много пьяных. Самочувствие отвратительное, и, что самое скверное, нет уверенности в себе.
Поведение Т. в предстоящей ситуации моделировалось компьютерами по всем правилам теории игр. Следовало, как обычно, нащупать варианты, дающие положительный эффект при любом, даже самом неблагоприятном раскладе. Но сделать это не удалось. Все зависело от меня, а я совершенно не готов к разговору.
Т. жил в старом многоквартирном доме, и, поднимаясь по пахнущей мочой лестнице, я вспомнил те веселенькие коттеджи, которые строили в самых заповедных и живописных местах мясники, торгаши и прочие оборотистые дельцы.
Перед высокой резной дверью с облупившейся краской я на секунду остановился и попытался настроиться нужным образом, на минуту мне даже показалось, что это удалось. Звонок тренькнул едва слышно, и тут же щелкнул замок. В дверном проеме стоял крупнейший философ планеты, специалист по логическим системам, автор сотен статей, десятков монографий и фундаментальных учебников, основоположник официально признанной доктрины о принципах этической допустимости. Маленький лысый человечек с нездоровым лицом обезьянки, в мешковатом, не очень свежем домашнем халате.
Часто встречающееся несоответствие облика масштабу внутреннего мира творца всегда меня поражало, но сейчас поразило другое: Тобольган знал, кто я и зачем пришел.
— Вот вы какие, — медленно проговорил он, внимательно рассматривая меня холодным, пронизывающим взглядом. — Внешность истинная или результат трансформации?
Держался Тобольган очень уверенно и чувствовал себя хозяином положения: в кармане он тискал маленький, но достаточно мощный пистолет, из которого собирался, когда подойдет момент, выстрелить себе в голову.
— Что с вами? Неужели нервы? Не ожидал! Я представлял прищельцев начисто лишенными эмоций!
Пот у меня на лбу выступил от напряжения: удалив патрон из патронника, я так и не смог разрядить обойму. В подобном состоянии не следовало сюда приходить — дело могло принять скверный оборот.
— И неправильно. — Хорошо хоть голос оставался спокойным. — Эмоции у нас обычные. Можно войти?
Тобольган отступил в сторону. Любопытство в нем пересиливало страх. В первую очередь он оставался ученым, исследователем.
— И в другом вы ошибаетесь. — Cтараясь держаться как можно непринужденнее, я сел в кресло. — Нет у нас ни захватнических планов, ни своекорыстных устремлений. Про «мозговые лагеря» тоже чушь. Если бы не эта звездная чехарда, мы бы вообще не появились — тут вы правы.
— Однако! Вы читаете мысли? Впрочем, чему удивляться — высшая цивилизация! — Я и не подозревал, что великий Тобольган так пропитан сарказмом. — Это трудно?
— Не очень, но требует колоссальных затрат нервной энергии. И по моральным соображениям допустимо только в строго ограниченных случаях.
— Сейчас как раз такой случай? — съязвил Тобольган.
— Да. Но чтобы это вас не угнетало, я предоставлю вам возможность заглянуть и под мою черепную коробку. Тогда вы быстрей все поймете и поверите наконец, что никто не собирается вас похищать. И может быть, оставите в покое свой пистолет. Расслабьтесь!
Когда я окончил передачу, то ощутил, что иссяк окончательно. Тобольган сидел молча, не открывая глаз. Предстояло переварить очень многое, но раз он сумел вычислить даже мой приход, значит, подготовлен больше других и ему будет легче.
— Как называется ЭТО? — Последнее слово он выделил.
— Сближение галактик. Они соприкоснутся чуть-чуть: периферийные спирали пройдут друг сквозь друга. К сожалению, ваша звездная система попадет в зону контакта.
— А есть вероятность, что Навоя не пострадает?
— Ну… Если при прохождении не произойдет прямых столкновений звезд и планет, если гравитационные возмущения не поломают орбиты и не сорвут атмосферу, если… Словом, вероятность около трех процентов.
— С учетом закономерности неблагоприятных последствий шансов практически нет. — Тобольган не оставлял места иллюзиям. — Значит… сколько времени у нас в запасе?
— Это определяется многими факторами. От трех до пяти лет, может, чуть больше.
— И тут вмешиваетесь вы. Идея сама по себе прекрасна… Вы подыскали подходящую звездную систему и прекрасную планету, так сказать, Навою-II, все это очень благородно… Но есть одна маленькая загвоздка. — Тобольган поднял указательный палец. — Сколько человек вы успеете эвакуировать?
— Около пятидесяти тысяч. — Я уже понял, куда он клонит.
— Всего-то?! Но население Навои составляет полтора миллиарда!
— Лучше спасти часть, чем потерять целое. — Я говорил уверенно, как будто этот вопрос не был самым больным в навойской проблеме.
— Несомненно. Но как отобрать эту самую часть?
— Пропорционально численности отдельных групп населения, чтобы сохранить социальную структуру общества. — Вот сейчас и начнется самое главное.
— Какого общества? — Тобольган привстал, как сеттер, почуявший дичь.
— Не понимаю. — Я постарался произнести это как можно естественнее.
— Сейчас поймете! — Он встал и заходил по комнате. — Почему вы пришли за мной? Тут неподалеку живет мой коллега — Мейзон. Он бездарность, тупица, его труды — сплошная компиляция и плагиат, но он не меньше меня хочет жить. К тому же у него жена и трое детей. Кстати, ваши благодеяния распространяются на близких? Вот видите! А я одинок! Почему же вы не хотите сохранить пропорции социальной структуры за счет этого бедняги?
