Карен Стрит - Эдгар Аллан По и Лондонский Монстр
– Я даже еще не родился, когда он был заключен в тюрьму, – сказал я в темноту дрожащим, точно пламя свечи, голосом.
Легкое дуновение сзади змеиным языком коснулось моей шеи. Казалось, голос Уильямса сочится в самое ухо:
– Занятно слышать подобное от внука женщины, чьи притворство и обман отправили в Ньюгейт вместо нее самой человека, ни в чем не повинного.
Я резко развернулся, чтобы схватить его, но позади не оказалось никого. Должно быть, я не сумел сдержать возгласа разочарования: смех врага – а может, и самого дьявола – раздался из следующей усыпальницы.
– Если все это и правда, она наверняка не раз жалела о том, что натворила.
– Боюсь, я знаю больше, чем вы, мистер По, и ваше предположение не имеет ничего общего с действительностью.
– Откуда вам знать? Вы никогда не видели моей бабушки и не можете знать, что было у нее на уме, – с отчаянием возразил я.
– Чарльстон. Двадцатое июля тысяча семьсот девяносто восьмого года. Ровно сорок два года назад. Поразительное совпадение. Можно сказать, роковое.
Мое сердце замерло. Чарльстон… Там бабушка в последний раз вышла на сцену. Там ее видели в последний раз. Там она, предположительно, умерла.
– Объяснитесь, Уильямс.
– Виновные умирают ночью в своей постели, сжимая руки призрачных исповедников, а губят их грехи, в которых они не смеют признаться.
Голос Уильямса вновь прозвучал сзади, и я описал фонарем широкий полукруг, но за спиной не было никого. Я вновь развернулся, попятился в коридор и прижался спиной к стене, светя фонарем то направо, то налево, однако его слабый свет не мог совладать со сгустившимся надо мной мраком. Несмотря на могильный холод, по спине стекла струйка пота. Казалось, Уильямс одновременно был везде и нигде.
– Мне жаль, что все так скверно вышло с вашим отцом и вашей семьей, но зачем вам мучить меня? Прошлого ведь не воротишь вспять, и…
Голос Уильямса оборвал меня:
– Спросите себя, мистер По, как можем мы избавиться от жаждущего возмездия призрака, которого не запереть в четырех стенах и над которым не властно само время?
Проклятие Уильямса повергало в ужас, но то, что возникло передо мной в свете фонаря, тут же многократно затмило его. Сердце замерло в груди: с каменного пола, поблескивая, взирал на меня глаз. Человеческий глаз! Я не мог противиться его гипнотической мощи. Он влек к себе – ближе, еще ближе… И в тот самый момент, когда я наклонился и протянул руку, чтобы схватить это жуткое око, раздался быстрый топот, и прямо над моей головой в камень с громким лязгом врубился металл. Я бросился на липкий от влаги пол, чтобы избежать второго удара, но клинок свистнул в воздухе, крылатой фурией кинувшись за мной. Я перекатился вбок, острие коснулось спины, рассекло ткань и обожгло плоть – сперва льдом, а затем пламенем. Чудовищный вой, отраженный каменными стенами, эхом раскатился по подземелью, и стремительная волна тьмы увлекла меня в глубины вечной ночи.
* * *Зловонные испарения сгустились вокруг. От каменного пола веяло сыростью. Когда мне удалось открыть глаза, я увидел неяркий свет и ощутил запах крови.
– По?
Голос звучал еле слышно. Чьи-то пальцы коснулись плеча. Я с трудом сел.
– Уильямс…
– Это Дюпен.
Мой разум был затуманен, пальцы правой руки – крепко стиснуты. Разжав кисть, я вновь наткнулся на взгляд того самого глаза, грубо вырванного из глазницы. Я ахнул от ужаса, но тут же понял, что это та самая брошь, изображавшая чарующие темно-синие глаза миссис Фонтэн, украшавшая жилет Уильямса во время спиритического сеанса на Бейхем-стрит, а сейчас спасшая меня от неминуемой смерти – это последнее обстоятельство отчего-то казалось вполне закономерным.
Я спрятал искусственный глаз в жилетный карман.
– Уильямс вооружен шпагой или кинжалом. Он пытался убить меня, но, по-моему, рана не опасна.
– Позвольте взглянуть, – шепотом сказал Дюпен, поднимая фонарь.
Я повернулся к нему спиной.
– Вам повезло, – сообщил Дюпен. – Клинок проник сквозь одежду, но едва оцарапал плоть.
Я развернулся к нему. Выражение его лица оказалось столь же мрачным, как и тон.
– Простите, – сказал он. – Мне ужасно жаль. Я погнался за Вальдемаром, но он, казалось, был одновременно повсюду. Потом я услышал ваш крик, бросился на звук и увидел Уильямса над вашим недвижным телом. Я обнажил оружие, но Уильямс выбил у меня из рук фонарь. Он совсем запыхался; я ударил на слух, и клинок вонзился в его тело, но не могу сказать, была ли рана смертельной. В ответ он дико замолотил кулаками, я потерял равновесие, ударился головой о край полки… Словом, ему удалось уйти.
Он поднял фонарь и принялся вглядываться в темноту.
– Вы опасаетесь, что он выжидает момента для нового нападения? – прошептал я.
– Он мог воспользоваться возможностью и сбежать, но не исключено, что он все еще поблизости.
– Тогда нам следовало бы поскорее покинуть это место.
Я зажег свой фонарь от фонаря Дюпена и с трудом поднялся на ноги. Освещая все на своем пути, мы осторожно дошли до лестницы. Я поднялся наверх первым, подождал Дюпена и толкнул дверь, но она даже не шелохнулась. Я попробовал еще раз, молотя по ручке, но дверь оставалась крепко заперта.
– Поднажмем вместе, разом! – предложил Дюпен.
Мы навалились на дверь вдвоем. Дюпен болезненно застонал, но дверь не поддалась.
– Заперто надежно, – сказал Дюпен. – Нужно вернуться к западным воротам – будем надеяться, они не заперты.
Мы вновь спустились вниз. Дюпен при каждом шаге пошатывался от боли. Каждый звук, достигавший моих ушей, повергал меня в ужас – ведь здесь, во мраке, мог скрываться Уильямс, выжидая удобного момента, чтобы убить меня. Однако мы дошли до западных ворот беспрепятственно. Увидев свет, проникающий внутрь сквозь решетку, я воспрянул духом, но тут же увидел на полу ту самую птицу – мертвой. Это внушило мне невыразимый страх. Я встряхнул створку ворот, уже наперед зная, что и этот выход надежно заперт.
– До наступления темноты запасные свечи зажигать не стоит, – сказал Дюпен. – Кроме того, нужно придумать, как запереться в одной из камер на случай его возвращения.
Меня затошнило. Лежать среди костей и трупов, среди неупокоенных душ и скорбных призраков?
– Я не могу. Лучше уж сидеть здесь и снова рисковать встретиться с клинком Уильямса, чем прятаться среди мертвецов. Это уж точно сведет меня с ума.
Огарок свечи, словно дожидавшийся этих слов, догорел и погас, растекшись лужицей воска.
Дюпен кивнул и молча прикрыл глаза – от боли, а может, в раздумьях. Вскоре он заговорил:
– Есть мысль.
С этими словами он направился обратно к лестнице. Я последовал за ним, стараясь держаться поближе и внимательно прислушиваясь, не раздастся ли поблизости шорох. Он подошел к двум металлическим стойкам, соединявшим пол с потолком, поставил фонарь на пол и – неведомо с какой целью – принялся крутить ворот, соединенный с одной из стоек.
– Это катафалк. Вот только работает ли его механизм…
– Не понимаю.
Дюпен на минуту остановился и прижал ладонь ко лбу, затем глубоко вздохнул и вновь принялся крутить ворот.
– Взгляните наверх, По.
Подняв взгляд, я увидел темную фигуру размерами примерно с гроб.
– Тот самый катафалк посреди часовни?
– Да.
Катафалк опускался вниз ужасно медленно, и Дюпен вновь остановился, тяжело дыша.
– Мы сможем взобраться по этой стойке наверх?
– Нет, – ответил Дюпен, снова подняв фонарь. – Эти железные пластины смыкаются за катафалком, скрывая его спуск в подземелье.
– Тогда зачем это все? Чего мы добьемся?
– Следите за катафалком.
Дюпен повернул ворот в обратную сторону, и, подняв фонарь, я увидел, что катафалк поднимается обратно к потолку.
– Поднимемся верхом на катафалке?
– Надежда есть.
Я сменил Дюпена у ворота. Механизм скрипел, точно какая-то древняя махина наподобие Архимедовых катапульт, но в конце концов катафалк опустился на пол. Он был достаточно широк, чтобы на нем уместился гроб со взрослым человеком внутри.
– Очевидно, подниматься придется по одному – второму же придется вращать ворот, – сказал Дюпен.
– Тогда вы – первым, – ответил я. – Вы ранены.
Едва эти слова слетели с моих губ, я почувствовал, как подземелье смыкается надо мной – отсыревшие стены, земля, мрак, твари, питающиеся падалью, сама Смерть… Меня охватила паника. Дюпен тем временем взобрался на катафалк. Как он был похож на покойника! Набрав полную грудь воздуха, я с силой выдохнул – еще и еще, – пока мое дыхание не заглушило все остальные звуки. Взявшись за ворот, я повернул его раз, другой, с каждым выдохом поднимая катафалк выше и выше. В ушах раздался звук хода моих карманных часов – тик-так, тик-так. Каждая секунда звучала громче прежней, и вскоре тиканье сделалось столь же нервным, как и учащенное биение моего сердца. Ладони совсем вспотели от страха и от тяжелой работы. Во мне росло беспокойство, что катафалк вдруг рухнет обратно вниз. Капли пота струились по спине, от каждого шороха и скрипа позади, кожа покрывалась мурашками, а сердце замирало в ожидании свиста рассекаемого клинком воздуха. Плечи начали болеть от непривычных усилий, ладони горели. Катафалк скрипел, металл скрежетал о металл, заставляя стискивать зубы, и каждая новая секунда несла с собой новую муку. Пытаясь ускорить подъем, я крутанул ворот резче, и левая ладонь внезапно соскользнула с него. На миг меня охватил ужас – казалось, будто все потеряно, катафалк сейчас рухнет вниз и Дюпен разобьется о неумолимый каменный пол, но я инстинктивно придержал ворот локтем и вновь ухватился за него обеими руками. Страх придал мне сил, я закрутил ворот как сумасшедший, налегая на него всем весом, и стон от боли при каждом повороте эхом отражался от каменных стен. Наконец катафалк достиг потолка, и я взмолился, чтобы не отказал механизм, управляющий металлическими створками, закрывавшими ведущий в часовню проем.
