Сыщик Бреннер - Шенгальц Игорь Александрович

— Почему тогда первой ко мне пришла она?

Петра сразу поняла, о чем я спрашиваю, и нисколько не удивилась вопросу.

— Мы кинули жребий. Выпало ей.

— Но хотела прийти ты?

— Хотела я. Но так было честно. Ты ей тоже нравишься.

— Но не так, как тебе?

— Не так.

Я помолчал. Развивать тему дальше не стоило. Ведь я только что услышал признание в любви. Самое настоящее.

— Петра, вам надо уехать. Я постараюсь снять ошейники. Нужно бежать, но я не могу бежать с вами. Фридрихсград — опасное место на ближайшее время. Денег хватит, чтобы добраться до одного моего старого товарища. Живет он в трехстах километрах к югу, адрес я напишу. Он приютит, пока все не уляжется. Будем надеяться, что в ориентировки вы не попали и сумеете покинуть город. Никому не доверяйте, ни с кем не общайтесь. И главное, не рассказывайте о нашем знакомстве.

— Кира… мы никуда не поедем!

Я понял, что она не шутит. Она это обдумала и приняла решение. За себя и за сестру.

— Завтра тут начнется такое… — Уже чувствуя, что проигрываю, я попытался надавить на нее. Нет, я мог приказать, и Петра бы подчинилась без единого слова. Как солдат подчиняется генералу. Но тогда — и я это знал — наши отношения изменились бы навсегда.

— Мы остаемся! Ты не сумеешь снять ошейники сам, такая попытка убьет нас. Мы не знаем, у кого из них ключ. Не стоит рисковать. Ради Лизы.

И я промолчал. Не стал настаивать. Смалодушничал. Побоялся рискнуть. Побоялся потерять.

— Пойдем спать. Тебе нужно отдохнуть.

И вновь я не стал сопротивляться и подошел к диванчику. Раздеваться не стал, снял лишь обувь. Петра уселась в ногах и начала массировать мне уставшие стопы. Я сам не заметил, как заснул. Мне ничего не снилось. Я просто провалился во тьму.

XXXVII

Адди

Распорядок дня императора планировался следующий: пробуждение — семь утра, далее необходимые утренние процедуры, а в девять часов — завтрак в кругу семьи, затем подготовка к церемонии и ровно в полдень — проезд через город, посещение собора, затем возвращение в резиденцию, а вечером — торжественный прием для лучших людей города. Для простого народа по столь торжественному поводу на центральной площади будут накрыты столы — тоже своего рода традиция, весьма чтимая горожанами, и вечером, как стемнеет, обещали праздничный фейерверк.

Программа стандартная. Примерно так обычно и проводил Карл Александрович свой день, приезжая во Фридрихсград. Но делал он это не слишком часто, так что праздниками народ не избаловал. Но и революцию в этот распорядок впихнуть было сложно. Я вообще не видел предпосылок для попытки переворота. В народе было спокойно, ни о каких волнениях или мятежных настроениях я не слышал ни от Семенова, ни от Грэга, а уж от их взоров вообще мало что могло скрыться. Поговаривали, правда, об активизации провокаторов, но без поддержки народных масс все провокаторы — пустое место.

Несмотря на все это, Ульбрехт Рихардович Серафимов выглядел вполне уверенно. Не знаю, спал ли он ночью или обдумывал в сотый, тысячный раз планы на следующий день, но когда я утром вышел в холл, то застал «вождя» за работой. На столике перед ним лежали три переговорника, которые по очереди трещали сигналами вызовов. Серафимов командовал, отдавал приказы, ругался и кричал на своих невидимых собеседников. Жизнь кипела!

Что я вообще знал о Серафимове? Только то, что он создал целую философию плебса. Он считал, что любой люмпен без образования и способностей вполне может управлять государством, делая это не хуже, чем император, которого с детства готовили к столь важной роли. Как-то давно я даже прочел один его трактат на эту тему и запомнил фразу, чем-то поразившую меня до глубины души: «…Человек, рожденный и воспитанный в низших слоях общества, ничуть не отличается от самого изысканного эстета, разве что не умеет столь красиво формулировать свои мысли, облекая их в доступные для понимания предложения. По сути же каждый любит и ненавидит одинаково. А чувства — это то, что отличает человека от животного. Значит, обладая одинаковыми по силе чувствами, все люди обладают одинаковыми правами. Только животные, коим не дано чувствовать ничего, кроме самых примитивных инстинктов, ниже нас. Жизненная лотерея, забросившая кого-то на самый верх социальной лестницы, а кого-то в самый ее низ, это лишь случайность. Задача любого цивилизованного общества изменить эту случайность, превратив ее в закономерность. Нужно выстроить все в правильном, логическом порядке. На пользу народу и правому делу…»

Только вчера, узнав о существовании прибора для определения человеческого потенциала, я понял, что имел в виду Серафимов, написав эти слова. Но ведь потенциал — это лишь возможное будущее. Определив талант у ребенка, скажем, к рисованию, нельзя быть уверенным, что он станет великим художником. Здесь важно еще собственное желание, усердный труд, а талант — лишь одна из составляющих.

Нет, я не хотел бы, чтобы за меня кто-то решал с самого начала, кем мне предстоит стать. Я предпочитал сам творить свою судьбу, пусть и совершая ошибки, хотя и понимал при этом, что чаще всего человек идет на своем жизненном пути туда, куда ведет его дорога, а не туда, куда хочет идти он сам. И все же…

Ночью нас никто не побеспокоил. Я прекрасно отдохнул за эти часы и, проснувшись, почувствовал себя бодрым и полным сил.

Сейчас с утра многое казалось яснее и проще. Пусть Серафимов мечтает о революции, это его проблема. Не думаю, что он получит всенародную поддержку, а уж уничтожить тайную армию стрелков, пусть даже вкупе со «страусами», регулярные войска империи уж как-нибудь смогут. Мне же придется сделать вид, что я играю по их правилам. А после… будет видно. У меня постепенно начал формироваться собственный план действий.

На революцию Серафимова я не возлагал особых надежд. Максимум, чего он может добиться, — это испортить городу праздник. Но совершить что-то большее? Сомнительно. Однако я не хотел допустить и малых потрясений.

Что меня беспокоило на самом деле — это технологии, к которым получил доступ Серафимов. Пока я знал только о трех устройствах: капсула для выращивания копий людей, прибор для выявления талантов (впрочем, сегодня он вряд ли пригодится) и самое главное — механический «страус». Даже если предположить, что ничего большего у Серафимова нет, то и этого с лихвой хватит, чтобы устроить знатный переполох.

Едва я заглянул в холл, как Марта поманила меня за собой.

— Вас хочет видеть товарищ Ястреб, — пояснила она.

Марта отвела меня в смежный коридор, примыкающий к той части дома, где выделили комнату нам, и остановилась перед дверью с тусклым номером «11».

— Ястреб ждет внутри! — коротко сообщила она и ушла.

Я негромко постучал и тут же получил приглашение войти. Дверь слегка скрипнула, в комнате царила полутьма, портьеры на окнах были задернуты, только масляная лампа в углу освещала помещение.

В центре комнаты стоял стол и два стула. На одном из них сидел Дитмар Кречетов, а на втором — белокурый мальчик, совсем еще ребенок, лет шести на вид. Мальчик с очень сосредоточенным видом ел манную кашу из тарелки и даже не обернулся, когда я вошел.

— Знакомьтесь, Бреннер, это Адди — ваш подопечный. Адди, этот серьезный господин — Кирилл Бенедиктович Бреннер. Он будет присматривать за тобой.

Мальчик оторвался от каши и чуть исподлобья взглянул на меня. Было в его взгляде нечто странное, далекое. Отчего-то хотелось отвести глаза в сторону и не смотреть на это аккуратное личико.

— Очень приятно, господин Бреннер, — сказал Адди. — Рад нашему знакомству!

Даже говорил он не по-детски серьезно, четко отмеряя каждое сказанное слово. Я что-то неразборчиво буркнул в ответ. Адди мне определенно не нравился. Кречетов говорил, что мальчик обладает неким особым умением. Но что это за умение? Насколько он в нем силен? И что это дает мне?..

Внешне мальчик выглядел здоровым и румяным. Не ребенок — картинка!