Владислав Кетат - Стать бессмертным
Последнюю фразу Лена говорит с такой спокойной уверенностью, что хочется верить каждому её слову. И я верю.
Наконец, мы у Беляева на лекции. Начали, разумеется, без нас, но мы не в обиде. Сидим на последней парте, где нас никто не видит. Через ряд — должно быть, самый великовозрастный слушатель, которого я приметил ещё в прошлый раз — лысый мужик за пятьдесят.
— Есть один безотказный способ элегантно и без потерь свернуть роман, — вещает Беляев, — им пользуются в основном девушки, но для вас он тоже вполне приемлем. Всё очень просто — необходимо дождаться очередной ссоры, заявить, что вы друг другу не подходите, и всё такое, а после исчезнуть из виду минимум на месяц. Прошу обратить внимание, что ссоры надо именно дождаться, а не спровоцировать её самому, тогда по формальному признаку виновником разрыва будете не вы, а она…
Как вы уже, наверное, поняли, сегодняшняя лекция посвящена тому, как надо закруглять затянувшийся роман. Я слушаю в пол уха, в смысле, в полголовы. Остальную половину заполняет своими комментариями Лена.
— Честно говоря, я всегда так и поступала, когда хотела от кого-то избавиться, — говорит она, — сто раз так делала, и всегда срабатывало.
— А я вот, ни разу никого не бросал, — признаюсь я, — но со мной так поступали не раз и не два.
На Ленином лице появляется гримаса, выражающая крайнюю степень удивления, которое можно перевести примерно как: «Да ну?» или «Врёшь, собака!»
— Ага, скажи ещё, что за всю жизнь ты переспал только с одной женщиной, — провоцирует она меня, а я, дурак, ведусь.
— Это не так, — спешу оправдаться я, — я переспал с… — но слова почему-то застревают у меня в горле. Я замолкаю.
— Ну, давай, колись. — Лена нетерпеливо треплет меня за рукав. — Сказал «б», говори и «лядь».
— Шестнадцать, — после короткого подсчёта в уме, на выдохе говорю я.
— Так, значит, шестнадцать, — Лена удовлетворённо потирает ладошки, — делим боевой счёт на число пи, отнимаем одну, получается примерно четыре. Маловато, конечно, Алексей Германович, но не смертельно.
— Вообще-то, их было пять, — чувствуя невероятный стыд, говорю я, — считая тебя.
— Йес! — Лена хлопает в ладоши, да так, что в её сторону оборачиваются недовольные слушатели. — Если ты не против, — шепчет она, — я не буду говорить, со сколькими молодыми и не очень людьми я имела близкие отношения. Идёт?
— Идёт, — бурчу я.
— Не сердись, дядя Фёдор…
— Не сержусь я, просто…
Лена мягко целует меня в щёку.
— Какой же ты ещё ребёнок, Алексей Германович…
В это время Беляев плавно переходит к случаю, когда роман закруглился без вашего на то согласия, то есть, когда его закруглила противоположная сторона.
— Если же бросили вас, то знайте — её уже не вернуть! Запомните это, как «Отче наш». Никакие ваши попытки восстановить отношения не принесут ничего кроме нервотрёпки. Поверьте, гальванизировать этот труп не получится! Это основное. — Рыжов шумно прочищает горло. — Теперь о том, как перенести разрыв с наименьшими потерями. Главное в этом деле двигаться, во всех смыслах этого слова. Перебирать ногами — идти, шагать, бежать, дви-га-ть-ся! И ещё мозгами шевелить, также как ногами. Постоянно о чём-то надо думать, воображать, фантазировать, песни про себя бубнить, но только не о ней!
— При всём идиотизме происходящего, — шепчет Лена мне на ухо, — приходится признать, что Беляевские выкладки по сути своей верны. Не настолько, конечно, чтобы моё мировоззрение начало совершать головокружительные кульбиты и сальто, как это иной раз бывало, но что-то всё-таки в его построениях такое есть.
— Но что бы вы ни делали, — продолжает Беляев, — вас обязательно посетит одно, нет, целых два искушения. Первое — это сон. Вам будет хотеться спать, ведь во сне нет мыслей, нет ничего, чтобы напомнило вам о ней… и вам непременно захочется спать, заснуть надолго, и спать, спать, спать… но ведь всё равно придётся проснуться, а там она, будьте покойны! Первая же мысль будет о ней, так что сорок раз подумайте, прежде чем лечь на боковую. Второе, пострашнее будет, — Беляев делает паузу, — это — алкоголь (сдержанный смех в аудитории). В такие времена хочется употребить прямо с утра (смех всё громче), но нельзя!
— Ерунда получается, товарищ лектор! — подаёт голос наш сосед через ряд. — Пить нельзя, спать тоже нельзя, куда ж тогда крестьянину податься? — И лукаво подмигивает нам, мол, как я его поддел!
Аудитория начинает шуметь (на преподавательской фене «бродить»). Беляев высоко поднимает руку, и гул немного стихает.
— Я же сказал, надо идти! Без сна и отдыха, без допинга и еды…
Я приблизительно начинаю понимать тот механизм, действие которого так бездарно с точки зрения слушателей пытается объяснить этот крупный человек в лиловой блузе. Думаю (почти уверен), что именно он, механизм, погнал меня, куда глаза глядят, примерно год назад, после того, как жена мне пьяному среди ночи объявила об окончании наших с ней отношений.
— …и ещё, не вспоминать последний разговор! — повышает до крика голос Беляев, — не было последнего разговора, слышите, не было!
Ну, как это, не было… был, ещё как был. Длинный и путаный, как и все, должно быть, последние разговоры.
Честно говоря, я ровным счётом ничего из её объяснений не понял, или просто уже забыл. Ни почему, ни куда, вернее, к кому, она от меня уходит, я так и не понял и сначала решил, что это один из её фокусов. Думал, сейчас она прекратит это всё, и мы пойдём домой, посидим, как обычно обсмеём всё на свете и ляжем преспокойно себе спать, а может и не спать, может, у меня даже ещё хватит сил на секс… но она опять начала говорить, опять сбивчиво и непонятно, перескакивая с одного на другое, из прошлого в будущее, из реальности в вымысел.
Она говорила про мужчин, которые у неё были до меня, и от которых она ушла, про то, как надеялась найти во мне то, чего искала в ком-то там ещё, но так и не нашла, поскольку я большой, но ещё очень глупый и ничегошеньки не понимаю…
С каждой минутой разговора мне становилось хуже. Хмель давил на усталые мозги, а откуда-то изнутри, от непонимания и беспомощности, змеёй начинала выползать злость. Я решил разом покончить со всем этим, и попытался её обнять, но она ловко вывернулась, как, наверное, не раз и не два выворачивалась из чьих-то других, домогающихся её рук.
— Уходи, — сказала она и заплакала. — Я не могу с тобой жить.
И я пошёл. Не помню точно куда, и уж совсем не помню, зачем.
Вот так. Потом, конечно же, выяснилось, что у неё был роман с одним мужиком с работы, который зарабатывал в восемь раз больше меня (это она мне сказала). Разумеется, кроме зарплаты у него был богатый внутренний мир и цель в жизни и много чего ещё, коего у меня нет, и никогда не будет.
Официально мы развелись через два месяца, и с тех пор я видел её только один раз — этим летом, в августе, недалеко от института. Представить не могу, каким ветром её занесло в наши края. Она была одна, но я не подошёл. Просто поглядел издалека и всё.
Выглядела она прекрасно, должно быть, только вернулась из отпуска. Мне показалось, что она слегка похудела, или это просто загар придал её рукам и лицу некоторую худобу. Через пару минут она уехала на маршрутке в сторону Курского вокзала, а я остался стоять, там же где и стоял.
— Эй, ты где? — Лена снова трясёт меня за плечо. — Кого вспомнил?
«Какой смысл врать?» — думаю я.
— Бывшую жену.
— Понятно. — Лена делает паузу. — Если тебе интересно, я ревную.
— Извини.
— Извинения приняты. А твой Беляев неё так прост, как мне казалось вначале, и ещё, он нас заметил.
Смотрю на лектора, и действительно, он нет-нет да бросит в нашу сторону изучающий взгляд.
«Наверняка Лену рассматривает, — думаю я, — кобель старый».
— Итак, сегодня нас с вами стало ясно, что представляет из себя процесс расставания, и с чем его едят, — говорит Беляев с интонацией, обычно означающей скорое завершение занятия, — разумеется, это не означает, что мы разобрали все возможные случаи, но, думаю, многое из того, что я вам сегодня рассказал, запросто может с вами произойти.
Аудитория издаёт громкое синхронное «Ну-у-у-у». Беляев улыбается.
— Разумеется, я никому из вас этого не желаю, но, как говориться, предупреждён — значит вооружён…
— И очень опасен, — вставляет Лена.
— …домашнего задания сегодня не будет, — продолжает Беляев, — но из этого вовсе не следует, что вы должны перестать упражняться в искусстве страсти нежной! Так что, вперёд, мои бесстрашные гоблины! Топите всех, кто попадётся вам на пути!
В зале слышится смех и редкие аплодисменты. Широко улыбающийся Беляев театрально раскланивается. «Вот что ему было нужно, — думаю я, — артист погорелого театра» Аудитория ещё некоторое время аплодирует, а потом начинает одеваться.
