Никита Велиханов - Рандеву с йети
Вступительные экзамены прошли как дурной сон. Баллы Ирина получила очень даже неплохие — только по сочинению была четверка (ей потом объяснили, что без блата пятерок по сочинению не бывает) и по английскому тоже. Ира привыкла ехать на старом запасе, а с языком так нельзя. Перед самым экзаменом она психанула, выяснив, что все ее товарищи по несчастью минимум по году отзанимались с репетиторами, причем с репетиторами с этого же самого инъяза, что, конечно, поднимало их шансы на поступление. Она вообще чуть было не ушла с экзамена, но какой-то парень, из своих же, из абитуриентов, буквально силой впихнул ее в дверь экзаменационной аудитории, и она, как ни дрожали коленки, получила свое заслуженное «хорошо».
Ясное дело, с двумя четверками она бы никуда не прошла, но помогли, как ни парадоксально, родители, а вернее — справка о том, что Ира круглая сирота. На сирот существовала какая-то особая квота, и вот под эту квоту Ирина как раз и попала и была зачислена на первый курс.
В тот день, когда должны были вывесить списки, Ирина провалялась в постели до десяти часов. Тетка давно ушла на работу, в доме было тихо, и, главное, никуда не нужно было бежать. Предыдущие несколько месяцев были сплошь заполнены какой-то сумасшедшей суетой. Сперва экзамены в школе, потом — изо дня в день и из ночи в ночь — зубрежка, и, что ни утро, длинные московские концы в библиотеку и обратно, и перезвон со знакомыми, малознакомыми и вовсе почти незнакомыми людьми, которые могли одолжить нужную книгу, подсказать, где найти нужную информацию, или просто объяснить — как проходят вступительные в МГУ. Потом экзамены, сплошной недосып и дурацкие теткины расспросы про то, кто и что отвечал и о чем спрашивали саму Ирину: а ты, а они тебе, а ты что, и с непременными дурацкими комментариями. И вот сегодня наконец все решится. Все решится.
Сон сегодня ей тоже снился не совсем обычный. На время экзаменационной суеты привычные сны куда-то все подевались, то ли времени ночью на них не хватало, то ли Ирина слишком выматывалась за день, но снилась все больше какая-то дребедень, мелкие бытовые сценки, и только перед каждым экзаменом — трава, вода, цветы, легкий ветерок и предощущение полета. Сегодня тоже все начиналось как бытовая сценка, кто-то у кого-то что-то украл, вроде бы на базаре, потом скандал, ругань, злые лица, гонят по улице вора, потом уж не вора, а кошку, кошка мечется от стены к стене, но все двери закрыты, и ни одного дерева, на которое кошка могла бы залезть. Ирина идет по улице навстречу и хочет кошку защитить, и протягивает ей руки; кошка медленно, недоверчиво, как-то боком, вприпрыжку подходит к ней, прыгает на руки и оказывается неожиданно тяжелой, и обхватывает ее руки лапами, и выпускает когти, и начинает шипеть и поворачивать голову, и Ирина знает, что лицо у нее, у кошки, уже не кошачье, и заставляет себя проснуться, чтобы тут же провалиться в другой, более спокойный сон. Где длинная проселочная дорога, и столбы, столбы, столбы, и ветреный солнечный день, и летят желтые листья с ясеней, и почему-то очень грустно, но и хорошо, и спокойно, и идти легко, и хочется вот так идти, не останавливаясь, пока не настанет ночь.
Ночь, однако, не настала, а настало утро, и нужно было, конечно, и впрямь вставать и идти на станцию метро, ехать в университетский корпус на Воробьевых горах, узнавать результаты. Но вставать прямо сейчас никак не хотелось, Ирина лежала и придумывала, что станет делать в том случае, если поступила, и что — если не поступила. Если не поступила, нужно будет рано или поздно устраиваться куда-нибудь на работу. Но это потом, а сначала она обязательно съездит в Саратов, зайдет на кладбище — Ира давно уже убедила себя, что там лежат не родители, но успела настолько сродниться с этими неведомыми ей людьми, о которых кроме нее все равно позаботиться некому, что даже про себя называла это — «сходить к родителям». А если поступила? Тогда все равно сначала в Саратов, а еще купить сегодня же тетке что-нибудь очень дорогое и красивое, колечко или сережки, или пойти в самый дорогой магазин и купить французские духи. Настоящие французские духи. Денег у Ирины, естественно, не было, но это только так кажется. Денег у нее теперь куча, потому что с сегодняшнего дня она взрослая, а значит, те деньги, которые выручены за квартиру и лежат на книжке, можно брать и распоряжаться ими по своему усмотрению. И на Саратов. И на то, чтобы в случае — тьфу, тьфу, тьфу — купить тетке духи. И вообще, наверное, нужно с ней поделиться — все-таки сколько у нее жила. Отдать ей половину. Там было, кажется, что-то около тридцати тысяч долларов. Отдам пятнадцать. Она, конечно, и так баба не бедная, но лишними-то не будут. И — спасибо ей за все. Дальше буду сама решать, где жить, что делать и куда себя девать.
Где тетка хранила документы, Ира знала. В платьевом шкафу, за коробками с обувью, в небольшой жестяной коробочке из-под каких-то доисторических конфет. Не то чтобы тетка сама ей эту свою похоронку показала, она всегда все ото всех прятала — и от своих мужиков, и от Ирины тоже. Но таланты разведчика в Ирине проснулись, очевидно, не к старшим курсам университета. Стены в доме были тонкие, а звуки, которые издавала тетка, когда в очередной раз, думая, что Ира уже спит, лезла в свою заначку то ли что-то взять, то ли, наоборот, положить на место, были весьма специфическими: шкаф скрипел, шуршали по полу картонные коробки со старой рассохшейся обувью; как скрежещет плотно пригнанная крышка жестянки, когда ее открывают — тоже ни с чем не спутаешь; а потом — сиплый шорох перебираемых бумажек. Как-то раз, когда тетки не было дома, Ирина уже наведалась в шкаф, просто чтобы удостовериться, что интуиция ее не подвела. Коробку она открыла, увидела стопку всяческих бумаг, не то депозитов, не то акций, она тогда в этом не разбиралась, какие-то документы, загранпаспорт — дальше копать она не стала, а просто положила коробку на место, все как было, и закрыла шкаф. Незачем было любопытствовать.
Любопытствовать и сегодня было незачем. Нужно было просто найти книжку, поехать с ней в банк и снять деньги. И сделать тетке сюрприз. Потому что сама тетка ни за что ей книжку не отдаст — и еще, чего доброго, перепрячет. Не из жадности. Из опасения, что потеряет, отнимут, и так далее. И будет воспитательная беседа с уговорами на два часа.
Ирина встала, как была, в одних трусиках, с постели, прошлепала босыми ногами в теткину комнату и открыла скрипучий шкаф. Коробки с обувью одна за другой выстроились в шаткую пирамиду. Жестянка из-под древних конфет, где на верхней крышке кукольно-пухленький мальчик в матроске и девочка, тоже пухленькая, только еще более кукольная, рассматривали книжку с картинками, перекочевала из дальнего угла к Ирине в руки. Она не стала уходить далеко и вскрыла коробку прямо здесь же, на полу. Банковская книжка, против ожидания, лежала почти сверху, приткнувшись под теткин паспорт и под Ирино свидетельство о рождении. Свой паспорт, не так давно полученный, Ирина держала у себя, в портфеле, памятуя, что отец в свое время всегда имел документы при себе и иногда этак полушутя журил маму за то, что бегает по городу безо всяких опознавательных знаков. В нашей стране так нельзя — его слова.
Ирина достала банковскую книжку, закрыла жестянку и почти автоматически, повинуясь чисто детскому возбужденному чувству восторга от того, что она теперь без пяти минут миллионерша, открыла книжку на первой странице, где были с потугами на каллиграфию выведены ее фамилия, имя и отчество, а потом на второй, где должна была в одну аккуратную строчку значиться сумма ее нынешнего состояния. И оторопела. Потом перелистнула еще одну страничку, и еще, пока, наконец, на предпоследней, не уткнулась глазами в остаток суммы на счете — триста пятьдесят семь долларов США, и цифры прописью, 63.
* * *26 июня 1999 г. Москва. 9.56.
Дорожка в заколдованном, хоть и не запертом на замок садике в центре Москвы оказалась из утрамбованной коричневато-розовой гранитной крошки — простенько и со вкусом, подумала Ирина. И грязи нет, и неизбежных на асфальте лужиц тоже не бывает. Ирина сделала несколько шагов к стеклянной двери и тут вдруг почувствовала, что за ней наблюдают. Не с улицы — она оглянулась, прежде чем ступить за ворота, и никого ни справа, ни слева не заметила. Из окон? Тоже вряд ли — тогда ощущение не было бы настолько острым — как будто наждаком по коже. Она остановилась и присела, как будто для того, чтобы поправить ремешок на босоножке. А сама украдкой обежала глазами два быстрых полукруга. Ну, так и есть. В дальнем и от калитки, и от двери конце маленького садика, удивительно удачно укрытая выступом стены соседнего дома, деревьями и кустами, стояла сплошь увитая плющом беседка, и в этой беседке сидел — судя по размерам фигуры, угадывавшейся сквозь плотные, словно воском облитые темно-зеленые листья, сидел там капитан Виталий Юрьевич Ларькин, криминалист-эксперт и визионер-любитель.
