Сергей Заяицкий - Рука бога Му-га-ша
Мертвая тишина царила кругом.
«Должно быть, мы пришли в какой-нибудь порт, — подумал Жак, — но тогда почему же вообще так тихо? Даже не слышно, чтоб грузили уголь».
— Пароход остановился? — спросил Жак.
Он не получил никакого ответа.
Мысль, что он остался один в этом мраке, привела его в такой ужас, что он вскочил, обливаясь потом.
Тяжелая рука снова толкнула его.
Он лег и несколько успокоился.
— Вы не голодны? — спросил он, желая намекнуть, что как будто пора и поесть.
— Я голоден, — спокойно отвечал голос, — но мне нечем наполнить пустоту моего живота.
— А вы говорили, что вам принесут еще? — пролепетал Жак.
— Слова человека пыль, разносимая самумом. Завтрашний день — ночь без луны. Я жду давно…
— И ничего?
— Ничего.
— А почему так тихо кругом? — дрожа всем телом, проговорил Жак.
— Разве у меня есть глаза и уши там наверху?
Они ждали еще очень долго. Никто не нес пищи. И все та же мертвая тишина царила в непроглядном мраке.
VII
ОДНОРУКИЙ БОГ
Луна взошла такая яркая, а звезд на небе было так много, что кругом было видно так же далеко, как в полдень. Скалы, темно-красные днем, теперь казались совсем черными. Только тот их бок, который был обращен к луне, горел серебром. За этими скалами тянулась пустыня, и слышно было, как там выли гиены и плакали шакалы. В другую сторону уступами шли вниз густые заросли, переходившие в огромный тропический лес. И в зарослях и в лесу тоже пробуждалась ночная жизнь.
Иногда откуда-то издалека доносился могучий голос льва.
Этот голос был очень страшен, но храбрый Алэ не затыкал своих украшенных ракушками ушей. Он мог спокойно слушать этот голос, сулящий смерть. Ему не было страшно: он слышал его каждую ночь с тех пор, как стал слышать.
Храбрый Алэ был черен, как грозовая туча. Еще только тридцатую ракушку нанизал он на свое ожерелье, а уже племя признало его своим вождем, ибо никто не мог дальше и вернее бросить копье, ни у кого не было таких быстрых ног и могучих плеч. У Алэ был глаз зоркий, как у орла, когда тот с высоты неба высматривает на земле добычу.
Сейчас Алэ сидел, скрестив ноги, под огромным баобабом, который был старее самых старых гор.
Рядом с ним в высокой траве лежал Чатур, старый воин, борода которого была седа, а лысина покрыта глиной, чтобы защитить голову от солнца.
Чатур уже не мог бы задушить пантеру, как бывало прежде.
Пальцы его рук страшно распухли и напоминали корни дерева. Он все время слегка шевелил ими, словно боялся, что они вдруг застынут. Много лет жил Чатур, и каждый раз, видя как заходит солнце за землю, прощался с ним. Думал, что не увидит утра. Но дух жизни крепко сидел в нем, должно быть, сросся с его черным телом.
В стороне, на поляне виднелись тростниковые хижины, напоминавшие стога сена.
И Алэ и Чатур молчали.
Чатур перебирал ожерелье из ракушек, висевшее у него на шее. Когда ему исполнился год, мать повесила ему на шею это ожерелье; на нем была тогда всего только одна ракушка.
Теперь этих ракушек было так много, что никто в племени не мог сосчитать их.
Вчера еще Чатур прибавил одну ракушку, ибо солнце взошло еще раз из-за вершины Острой горы, а это значило, что еще один год минул.
Он лежал и смотрел на луну, слегка прищурившись, так ярок был ее блеск.
Алэ, казалось, был полон мрачных раздумий.
Брови его хмурились и ноздри раздувались, словно он чуял врага.
От времени до времени он поглядывал вниз на огромные заросли.
Далеко-далеко над лесом трепетало еле заметное алое зарево. Иногда словно какой-то гром доносился оттуда и тотчас смолкал.
Алэ, спокойно слушавший голос льва, затыкал уши, когда слышал этот гром.
— Сегодня слышно лучше, — пробормотал он наконец.
Чатур не торопился отвечать. Старик, который торопится, смешон. Разве мудрость и медлительность не одно и то же?
— И зарево сегодня ярче, — проговорил он. Они снова замолчали.
Из одной хижины донесся резкий крик ребенка.
— У Магуры родился четвертый сын… Это он кричит? — спросил Чатур.
Алэ кивнул головой. Магура была его жена.
— Он лучше бы сделал, если бы умер сразу, как только увидал свет солнца, — прошептал Алэ, снова покосившись на зарево.
— Не говори так, — остановил его Чатур, — что ты знаешь?
Алэ встал.
— Я хочу посмотреть на них, — сказал он поднимая лежавшее в траве копье. — Ты пойдешь со мною, Чатур?
— Но разве ты не смотрел на них вчера? Разве ты не смотришь на них всякий раз, как земля надевает шапку ночи?
— Я хочу посмотреть на них, — упрямо повторил Алэ и пошел, положив копье себе на плечо.
Чатур медленно поднялся с травы и долго разгибал спину. Потом он крикнул.
— Я иду!
Алэ остановился и подождал его.
Затем они оба направились к скалам, разбросанным в беспорядке у преддверия пустыни.
По едва заметной тропинке стали они подниматься, причем Алэ часто должен был останавливаться и протягивать Натуру руку.
Уже тростниковые хижины были внизу под ними.
Пустыня, усыпанная скалами, казалась при луне морем расплавленного серебра. Черные точки — гиены и шакалы — двигались по этому морю. Но Алэ и не глядел на пустыню.
Поднявшись на самую высокую скалу, он оглянулся назад, в ту сторону, где сияло зарево.
С этой скалы ясно были видны какие-то вспыхивающие огни, снопы искр, взлетавшие иногда на воздух. Гром доносился сюда чаще и звучал еще страшнее.
Чатур сел на камень, ибо устал от подъема, и бесстрастно созерцал даль.
Алэ, стоял, раздувая ноздри, и копье дрожало в его руке.
Казалось, это зрелище производило на него впечатление. Он даже как-то сгорбился на секунду, но затем опять гордо выпрямился.
Там, за лесом, французы строили железную дорогу.
Много неожиданных богатств нашли они в диких недрах знойной Африки. Нужно было проложить в глубину материка прочный путь, чтобы не было задержки для потока товаров и денег. Сотни негров сгоняли они на постройку дороги, которая дошла уже до середины леса. И днем и ночью молоты стучали о сталь, пылали горны мастерских; топорами рубили деревья. Старые баобабы, срубить которые топором было так же мудрено, как срезать сосну перочинным ножом, вырывали динамитом.
Тогда-то по лесу разносился гром, заглушавший на миг и рык льва и вой пантеры и заставлявший содрогаться Алэ.
С каждым днем все ближе и ближе приближались эти грозные огни и этот гром.
Скоро он раскатится над самым ухом Алэ. Тогда белые люди придут с кнутами и погонят его копать землю заступом, а Магуру заставят раздувать меха в кузницах.
При этой мысли Алэ даже задрожал.
Он почувствовал глубокую ярость.
Сам не зная, для чего это делает, он взмахнул копьем и кинул его в зарево.
Алэ дальше всех кидал копье.
Но с этой высоты оно пролетело не больше, чем тростинка, брошенная ребенком.
Оно упало между сухими скалами, казалось, у самых ног Алэ, а издали снова донесся гром, и язык пламени метнулся в небо.
Чатур покачал головою.
Алэ кусал себе губы и ногтями рвал ладони. Он вдруг понял свое бессилие.
Они еще долго оставались на скале.
Чатур, видя, наконец, как страдает Алэ сказал:
— Пойдем.
Вниз итти было легче, чем подниматься.
Луна теперь была ниже, и тени идущих ложились тут не на всю пустыню.
Сойдя со скалы, они обошли деревню и шли молча, не спрашивая друг друга, куда идут. Оба знали.
В стороне возле зарослей стоял большой белый камень, на котором при свете луны чернели слова.
Ни Алэ, ни Чатур не могли прочесть этих слов, но они знали, что там написано:
ЖАН ЛАКТЬЕР
посетил этот край в 1885 году.
Ему помогал бог.
Проходя мимо этого камня, Алэ вздрогнул, охваченный суеверным страхом.
Белый человек, написавший эти слова, указал своим братьям путь вглубь страны. Если бы не он, там за лесом не горели бы сейчас огни и не гремел бы гром. Но о белом человеке нельзя было даже думать, так как даже дума о нем приносила несчастье.
Жрецы боялись тронуть камень.
Алэ и Чатур свернули в густые заросли.
Они шли осторожно, опасаясь змей, хотя те редко жалили ночью. Впрочем, путь их по зарослям не был долог.
На небольшой пустой полянке при свете луны стояло неподвижное странное существо, которое можно было принять за человека-урода. Это и был человек, только из дерева, со страшным квадратным животом, на коротких ногах, с головой, напоминавшей морду собаки.
Одна рука истукана была воздета к небу.
Другой руки совсем не было. Она была словно отпилена в предплечьи, но обрубок ее тоже торчал кверху.
Алэ и Чатур пали ниц перед идолом и долго лежали молча.
Потом они встали и прислушались.
