Элис Хоффман - Паноптикум
– Опытные кладбищенские воры лучше бы с этим справились, – посетовал возница, ибо даже он, при всем своем криминальном прошлом, чувствовал себя не в своей тарелке.
– Ну так станем кладбищенскими ворами, – угрюмо отозвался Эдди.
– А как, позволь спросить, мы попадем в подвал?
Эдди показал вознице ключи, которые дала ему Коралия, и тот ухмыльнулся.
– Вижу, я недооценивал тебя, братишка. Не буду уж спрашивать, откуда они у тебя.
Они договорились, что в этот день – но никогда больше – будут действовать сообща, а потом забудут об этом и никогда не станут об этом говорить.
– Зачем зашивать рот убитому? – спросил Эдди, когда они ехали на место преступления.
– Это знак, предупреждение. «Не задавай лишних вопросов».
– Так поступили с Ханной, утонувшей девушкой.
– У нее не было никакой нитки, я же видел.
– Ее вытащил один добрый человек. Его тоже убили – возможно, как раз за это.
– Наверное, он все-таки знал что-то, что ему знать не полагалось. Или убийца думал, что он знает.
Эдди вспомнил рассказ отшельника о том, как он наблюдал за человеком, застрявшим в болоте. Может быть, это и был тот, кто бросил Ханну в воду?
– Если даже и так, меня это не остановит, – заявил Эдди.
– Не сомневаюсь. Ты же упрямый, – усмехнулся возница.
– Это у нашего народа в крови. Если бы мы не были упрямы, нас всех давно бы уже уничтожили.
Упрямство Эдди проявлялось, в частности, в том, что он не желал примиряться с вердиктом врача, согласно которому его правая рука могла навсегда остаться неполноценной.
В настоящее время, однако, травма давала о себе знать, и Эдди спрятал камеру в шкаф. Ее отсутствие он ощущал даже острее, чем невозможность действовать сломанной рукой.
Он не ожидал, что возница окажется таким общительным и здравомыслящим.
– Ты, похоже, в себе уверен, – заметил Эдди. – Мы знакомы достаточно давно, и я думаю, пора уже мне узнать твое настоящее имя.
Возница бросил на него хитрый взгляд.
– Зови меня Истмен, это вполне настоящее имя. Не хуже, чем Эдди, во всяком случае. Имя не имеет значения. Бог знает, как призвать нас к себе, когда решит, что уже пора, и это главное.
Остальную часть пути они в основном молчали и думали каждый о своем. Эдди боялся оставлять Митса наедине с волком и запер его в лошадином стойле, теперь у него в ушах стоял жалобный скулеж, которым пес его провожал. Но на улицах Бруклина мысли обоих неизбежно обратились к тюрьме на Реймонд-стрит. Это было старое викторианское здание с башней, сырое и невыносимо холодное. Там, по слухам, сидели самые отъявленные преступники, а крысы были самыми крупными и злобными во всем Нью-Йорке.
– Я уже отсидел свой срок, – размышлял возница, – и лучше покончу с собой, чем опять пойду за решетку. Пять лет жизни псу под хвост. Сидишь там, смотришь на реку, и тебе кажется, что ты никогда уже не выйдешь на волю. Когда мы покончим с сегодняшним делом, я, наверное, запишусь в армию. Для такого человека, как я, там самое место.
– А как же ты обойдешься без трубки? – спросил Эдди, постаравшись обозначить пристрастие собеседника к опиуму как можно эвфемистичнее.
– Не хочу больше быть рабом вредных привычек. Переключусь на джин.
Оба рассмеялись.
– А ты что собираешься делать? – спросил Истмен.
– Как только выполню то, что обещал, вернусь к Коралии – если она примет меня. – Он заметил недоверчивое выражение возницы. – Думаешь, не примет?
– Я думаю, решать будет не она.
– Должна она, и будет она, – отрезал Эдди.
– Перед этим тебе придется как-то избавиться от него, – заметил возница. – Я его хорошо знаю: он своего не отдаст.
Все утро Коралия не отходила от окна. Она успела вернуться с Манхэттена до того, как пришел отец, но человек, нарушающий установленные Профессором правила, рано или поздно обречен понести наказание.
– Ты что-то нервничаешь сегодня, – заметила Морин. Они жарили пончики, чтобы подать их к чаю «живым чудесам», и Коралия так энергично шлепнула тесто на сковороду, что масло брызнуло во все стороны и едва не обожгло их.
– Весенняя лихорадка, – объяснила Коралия.
Морин искоса бросила на нее взгляд.
– И это все?
Коралия постаралась отвлечь внимание служанки от состояния ее нервной системы с помощью комплимента.
– Я плохой повар, не то что ты. Как ты ни старалась меня научить, все без толку.
К счастью, дел было много, и Морин некогда было докапываться до истины. К тому же вскоре ей надо было становиться у входа в музей в качестве билетерши. За Коралией никто не следил, и в назначенный час она смогла беспрепятственно выйти во двор. Эдди был уже там и прятался за кустом гортензии. Морин добавляла в почву уксус, чтобы усилить синеву, и цветы сливались с голубым небом. Как только Коралия увидела его, она испытала то же чувство, какое охватывало ее перед прыжком в речную воду: внутри нее что-то раскрывалось и наполнялось трепещущим ощущением земли и воздуха. Она подошла к Эдди и встала рядом с ним на газоне. Ему казалось, что она пахнет солью и какими-то очень вкусными леденцами. Коралия же сразу воспринимала его целиком – форму его рук и головы, широкие плечи, темные глаза с золотистыми искорками, которые смотрели на нее так, словно она не была монстром от природы и не жила как монстр.
Возница оставил свою коляску на улице в стороне от дома и присоединился к ним в саду. Чтобы выполнить то, что они задумали, нужны были двое мужчин с сильными руками и крепкими желудками. Коралию охватил страх, когда она представила себе, что может произойти, если отец их увидит, но она взяла себя в руки. Они прошли на кухню так, как человек погружается в сон: сначала медленно, потом одним махом. Эдди вслед за возницей спустился по крутым ступеням в подвал. Они не знали, сколько у них времени в запасе и скоро ли Морин вернется из билетерской будки, так что дорога была каждая минута. Коралия закрыла дверь между лестницей и кухней, чтобы у того, кто заглянет на кухню, не возникло никаких подозрений. Эдди быстро отпер оба замка, и они зашли внутрь.
– Лучше не глазей по сторонам, братишка, – проговорил возница, – а то еще решишь, что попал в ад до времени.
Они прошли прямо к деревянному ящику и сняли его со стола. Рядом лежала огромная рыбина, ее рыбья кровь стекала в ведро. Лед подтаял, и вода вытекала из самодельного гроба. Эдди старался не смотреть на выстроившиеся на полке черепа самых разных размеров и на человеческого зародыша с уродливыми конечностями и выростами на лице, плававшего в банке с бледно-желтым формальдегидом.
– Делай свое дело и не обращай на все это внимания, – советовал возница.
Они вдвоем вынесли гроб из подвала и поднялись по лестнице, причем возница шел впереди, так что на Эдди легла основная тяжесть. На кухне Эдди заметил чашки и тарелки, швабры и тряпки в углу, скатерти и салфетки, сладости, приготовленные к чаю. Но среди этих мелочей повседневной жизни его мысли обратились к более мрачным предметам – крови, несчастью и людям, со спокойной совестью зашивающим человеческую плоть грубыми нитками. Не успел он привести мысли в порядок, как они были уже в саду, и от яркого света у него заслезились глаза. Синие гортензии заполонили сад, и казалось, что небо опустилось на землю. Коралия наградила его мимолетным поцелуем и прошептала, что отдала ему свое сердце. Как она собиралась жить без сердца, было неизвестно, но она улыбалась. Он вспомнил, как увидел ее впервые на том же самом месте, и ему показалось тогда, что он знает ее уже тысячу лет. И сейчас у него было точно такое же ощущение. В отдалении слышались голоса посетителей, выстроившихся в очередь у входа в музей, и пронзительные крики хищных чаек, круживших над ними. В саду слышался запах соломы, доносившийся из львиных клеток в расположенном по соседству Дримленде, и кисловато-соленый запах моря, всегда ощущавшийся при отливе. Они, не мешкая, вынесли ящик на улицу и погрузили в повозку. Согласно плану, Коралия должна была свалить вину на Истмена, который по завершении операции собирался бесследно исчезнуть. Она потерянно глядела им вслед, и Эдди подумал, что зря они оставляют ее здесь, но в это время возница крикнул, чтобы он не тратил времени даром. Эдди забрался на козлы, Истмен пустил коня галопом. Обернувшись, Эдди видел фигуру девушки из реки, которая затем появилась у него дома, как нежданная мечта, которую невозможно отпустить.
Они гнали во весь опор, чтобы поскорее покинуть Кони-Айленд, и на мосту конь был уже в мыле. Проехав болото, они остановились и заодно решили проверить состояние груза. Жара стояла изматывающая, оба они взмокли, сняли шляпы и закатали рукава.
– Давай я посмотрю, – предложил Истмен, когда они собирались снять крышку с гроба. – Я навидался всякого, и еще одна страшилка мне не навредит.
Эдди был благодарен ему за предложение, но сказал, что это его долг. В конце концов они сняли крышку вдвоем и с содроганием увидели бледное безжизненное тело девушки. Молитву они тоже прочитали вместе, словно и в самом деле были братьями, а затем продолжили путь. Эдди давно уже убедился, что большинство людей противоречивы по натуре и судить их трудно. Он предпочитал оставить это на Божье усмотрение. Он знал только одно: если бы ему случилось сражаться на поле боя, он хотел бы, чтобы возница был рядом. Мозес Леви говорил, что люди видят то, что хотят видеть, и цель фотографии – показать неопровержимую правду о мире, а также его красоту.
