Артур Дойль - Затерянная земля
У меня снова появилась тревога за дядю. Я осторожно допытывалась, но все попытки были напрасны. Я решила заботиться о нем с удвоенным вниманием.
Помешать ему силой или передать его в руки врачей я не решалась. Я понимаю, что это отчасти было слабостью, но я хорошо знала, что подобное вмешательство вызвало бы у него моментальную психическую катастрофу.
Минувшая осень здесь была очень сырая, а здоровье дяди уже сильно расстроено. Целыми днями работал он в сарае, и свет огня через маленькое окошко проникал во мрак ночи.
К обывателям он не имел вообще никаких отношений. Все испытывали перед ним суеверный страх. В сарай он не пускал никого, кроме одного немого, бывшего искусным механиком.
Так прошло четыре недели. Наконец, дядя стал обращать на меня внимание. Он стал страшно заботлив, спрашивал о моих нуждах, был очень любезен. Однажды дядя запер ангар и отправился в горы. Вернулся он поздно вечером. Вечер был прекрасен и тих, каких было мало в прошлую осень.
Когда дядя предстал передо мною, глаза его возбужденно сверкали.
— Поди-ка сюда, Наденька! — сказал он, и повел меня к ангару.
Была ночь. Слабый свет фонаря падал на каменистую дорогу. Собака тихо следовала за мною.
Дядя Алексей долго возился со сложным замком. Я ему светила, дрожа в своей шубке от холода и волнения. Наконец, дверь отворилась и мы вошли. Сначала я ничего не могла разглядеть. Но вдруг вспыхнул ослепительный белый свет, исходивший из небольшого аппарата, снабженного сильным рефлектором, и на некоторое время ослепил меня.
Когда я огляделась, то увидела перед собой что-то вроде чудовищной птицы с широко распростертыми крыльями.
Я видела перекладины, изготовленные из прочного дерева, блестящие части металлических рычагов; взглянула на тонкое строение мотора — медь, сталь, латунь; панели корпуса и крыльев из какой-то неизвестной прочной материи.
В центре конструкции блестела большая дутая ось, на которой были подвешены два небольших трех-четырехместных купе, закрытых окнами из целлулоида.
Дядя Алексей не счел меня достойной детальных объяснений; он стоял выпрямившись и, подняв руку, с гордостью глядел на свое дело. Мы долго молчали.
— Душечка! — сказал тихо дядя; его голос смягчился, стал нежным, каким я прежде его не слыхала. — Душечка, вот дело моей жизни!
Я помню, как в душе у меня возникло живое и сильное чувство глубокого сострадания к этому бедному старому ребенку, голос которого дрожал от волнения и веры в свою мечту. Я видела в душе тщетность его безумных начинаний.
А дядя Алексей продолжал:
— Наденька! Наденька! Ты мужественна душой. Ты любишь своего бедного, сумасбродного дядю? Ведь ты дозволишь ему на некоторое время оставить тебя? Лишь ненадолго, дорогая моя?!
От испуга у меня перехватило дыхание. Я вскрикнула.
— Как дядюшка! Что ты говоришь? Ты хочешь один?..
— Один, — глухо сказал дядя тихим, но решительным голосом, — машина, правда, поднимает четверых, но я возьму груз.
— Ох, дядюшка! Прими во внимание свой возраст! Тебе нужен покой, уход. А тут такие опасные опыты. Пусть даже она и полетит, но малейшая ошибка, неосторожность, неосмотрительность, и ты заплатишь за это жизнью! — с горечью заметила я.
— Никакой неосмотрительности, никаких ошибок, — холодно сказал дядя. Он был рассержен и оскорблен. — Я не боюсь даже смерча, если он пойдет в том же направлении, что и машина. Э, да что ты знаешь, что понимаешь? Посмотри!
Он отворил настежь противоположные ворота и погасил свет. Мы стояли в глубокой темноте. Я видела только высь небесного свода, усеянного большими блестящими звездами. Вдруг север горизонта ожил, запылал, море зеленых огней поднялось из-за гор. Высоко, высоко протянулись они до самого зенита, погасли и снова родились из неизвестного источника, пропадая в глубинах небесного пространства.
Такого восхитительного северного сияния я еще не видала. И в этом странном зеленоватом свете резко вырисовывались контуры фантастической машины.
Дядя поднял свою худую правую руку.
— Лететь к таинственному северному сиянию! Подниматься в магическом огне, в огне, который не жжет! Достигнуть того недоступного места, которое смеется над человеческими усилиями! Ни Андрэ, ни Вельман! А я, Алексей Платонович Сомов!
У него вырвался неприятный смех, который заставил меня похолодеть. Я боялась припадка.
Но тут небесные огни погасли. Небесный свод был черен, как бархат. Лишь звезды горели во мраке. Я обняла дядю и успокоила его. Он затих. Нежно поцеловал меня в лоб.
— Покойной ночи, Наденька! Обещай мне, что если я не вернусь, то ты пробудешь еще полгода в этом провонявшем смолой гнезде. Только полгода — не больше. Потом можешь свободно уехать. Не ломай над этим голову. Да! Документы в железной коробке. Вот тебе ключ. Денег осталось мало, но на скромную жизнь тебе хватит. Ну, ну, успокойся, душенька! Ведь твой дядя ничего не делает сгоряча, ничего, иначе давно уже мог без нужды сломать себе голову! Хе-хе… Ну, покойной ночи, дорогая моя!..
Он поцеловал меня в лоб. Я почувствовала слезу, капнувшую на мое лицо, первую в моей жизни слезу дяди Алексея.
Я провела страшную ночь. На дворе было тихо — ни ветерка, но в душе моей бушевала буря. Несколько раз хотелось мне броситься к дяде. Был момент, когда я ощутила такое жуткое чувство страха и угнетенного состояния, что вскрикнула. Зачем я тогда не послушалась голоса своего сердца?
Утром я поспешила к деревянной пристройке. И те, и другие ворота были открыты. Кучка туземцев, в суеверном страхе, толпилась в отдалении. Никто не решался заглянуть в ангар. В отчаянии я вбежала внутрь. Пусто! Машина исчезла, а с ней и Алексей Платонович. И вы знаете, что он не вернулся.
Итак, господа, я исполнила то, что хотел от меня дядя. Я ждала его. Каждый день надежда то покидала, то возвращалась ко мне, надежда, что дядя Алексей все-таки появится на моем пороге.
В первое время я думала, что он разбился со своей машиной где-нибудь в окрестностях поселка. В сопровождении Качуа — немого механика, осмотрела я каждую пядь островка.
Потом явилась у меня мысль, что он пропал в море. Мы осмотрели прибрежные воды. Эскимосы на каяках и умияках внимательно прошли залив. Ничего!
Я не нашла никаких следов. Дядя исчез, словно пылающий горн северного сияния втянул в себя воздушную машину вместе с соорудившим ее человеком, и поглотил его, как притягивает и уничтожает огонь ослепленного им мотылька.
Я представляла его — одинокого, старого, больного — в этой арктической пустыне! Мысли эти приводили меня в отчаяние! Ночью меня мучили страшные сны. Но потом это прошло! Явилась тихая покорность судьбе.
Несчастный старик исчез навсегда в пустынях полюса, и я уже оплакала его. Стала думать о возвращении в цивилизованный мир, так как послезавтра будет восемь месяцев с той ночи, как исчез дядя. А теперь, когда я уже перестала надеяться, вы приносите эти его странные и непонятные письма. Когда он их писал? Я не знаю. Но он был жив, коль скоро их писал!
V
История была, без сомнения, чрезвычайно фантастическая. Тем не менее, ничего не оставалось другого, как поверить, что мы не игрушки тяжелого сновидения очаровательной девушки.
Мы осмотрели сарай. Посетили светличку профессора в доме эскимосского миссионера, где до сих пор валялись груды специальной литературы, смятые наброски и планы, а также инструменты и орудия, как в мастерской механика.
Фелисьен предпринял со мной и Надеждой прогулку на западный берег острова Упернавик.
Мы хотели осмотреть знаменитую птичью гору, величайшую в северной Гренландии. Тысячи, нет, миллионы морских птиц гнездятся здесь в отверстиях крутых скал. Целые тучи их летают с моря к скале и обратно, и волны покрываются тысячами птичьих тел. Каждый вид образует отдельную колонию, заселяющую определенный этаж скалы и с жаром отстаивающую свое становище. Стаи красивых гаг, чаек-буревестников издают отвратительный своеобразный крик, усиливающий суматоху этого птичьего Вавилона.
Туземцы в пору гнездования гаг собирают в огромном количестве яйца и увозят в поселок то, что не могут съесть на месте.
Шум этой громадной птичьей колонии похож издали на глухое несмолкаемое ворчанье.
Дул сильный, северо-восточный ветер, и временами шел мелкий снег. Вчера ночью было 18 градусов мороза.
Надежда была еще бледнее, чем обычно, и молчалива. Когда мы возвращались, она не смогла уже подавить своего волнения и обратилась ко мне с просьбой.
— Я должна сегодня поговорить со Снеедорфом. Не могли бы вы оказать мне небольшую любезность?
— Все, что будет в моих силах.
— Я хочу кое о чем попросить Снеедорфа. Он очень любезен и, вероятно, не откажет… Но все же обещайте мне, что поддержите мою просьбу.
