Изумрудный шторм - Дитрих Уильям
– Лувертюр был очень болен. Может, он просто бредил?
Моя новая знакомая призадумалась, а затем пожала плечами.
– Но лоа, наши духи, они должны знать. Так ты хочешь понять, американец, что Лувертюр хотел сказать твоей жене?
– Разумеется.
– Тогда идем. Будешь танцевать с Эзули Данто, черной соблазнительницей лесов и вод.
Глава 27
Я, пятясь, выбрался из хижины, и Сесиль последовала за мной. Она подобрала мою лампу и зашагала на звук барабанов тяжелой неспешной походкой. Я двинулся следом. Подобно всем другим моим проводникам, эта женщина довольно уверенно пробиралась через лабиринт канав и мелких островков, но двигалась она гораздо медленнее, останавливаясь время от времени и пытаясь отдышаться, со свистом и всхлипываниями, и насекомые жужжали в такт ее дыханию. Я ждал, когда мы пойдем дальше, и немного нервничал, поскольку понимал, что приглашен не на праздник, а на испытание.
Деревья вибрировали в такт барабанному бою.
– Кажется, за нами кто-то наблюдает, – пробормотал я.
– Да это просто бака, – отмахнулась колдунья. – Маленькое такое чудовище.
– Маленькое что?..
– Они всегда следят, в темноте. И диаб тоже. Дьяволы. Нельзя позволять, чтобы они забрали тебя с собой.
– Легко сказать… А как это сделать?
– Просто всегда держись правильного пути. Ты ж не где-нибудь, а в Гаити.
«То, что ты ищешь». Я старался держаться поближе к Фатиман, и край ее юбки задевал за мои лодыжки. Лес казался каким-то зловещим и недружелюбным, словно я прошел через портал в подземное царство. В кустах что-то шуршало: я чувствовал, что там кто-то есть, кто-то следит за нами, – но ни разу никого не разглядел.
Сесиль тихо хихикала.
И вот я увидел в просвете между стволами отсветы пламени и понял, что мы приближаемся к источнику барабанного боя. Узкая грязная тропинка расширилась и наконец превратилась в хорошо утоптанную дорогу, пролегающую между двумя рядами столбов, похожих на фонарные. Я поднял голову – сперва мне показалось, что столбы эти украшены наверху цветами или лентами, но нет, там были подвешены за ноги черные петухи. Горло у каждого было перерезано, и вся кровь вытекла из тела.
– Бедняки съедят их завтра, – заметила Сесиль.
И вот мы вошли в этот храм на вырубке. Стены его образовывали плотно обступившие со всех сторон деревья, а потолком служила конусообразная крыша из веток и соломы. В центре этого сооружения красовался толстый столб высотой футов в пятнадцать, напоминающий по форме фаллос. По меньшей мере человек сто выстроились по периметру этого храма: все они не сводили глаз со столба, взирая на него с тем же благоговейным трепетом, с каким церковные прихожане где-нибудь в Филадельфии взирают на алтарь. Пламя костра освещало темные лица. Все присутствующие, словно завороженные, раскачивались в такт барабанному бою. Напротив входа сидели четверо мужчин, которые и создавали эту музыку – били в барабаны, плоские и широкие вверху и суженные книзу, сделанные из натянутых на деревянные палки шкур. В руках у других музыкантов были странные уплощенной формы колокольчики, дудки из бамбука и деревянные треугольники, по которым стучали палочками. Ритм пульсировал в такт биению сердца.
– Ну вот, теперь ты видишь вуду, – сказала Фатиман. – Это старейшая на свете религия. Возникла с появлением на Земле человека. – Она взяла погремушку из тыквы, встряхнула ее, и я услышал, как стучат семена внутри. – А эта штука называется «эйсон». Я должна подготовить это место для появления Эзули.
И она начала двигаться по периметру, принимая приветствия одетых в накидки верующих и потряхивая своим инструментом, в ответ на что они низко кланялись ей. А потом все начали пританцовывать, отбивая тот же ритм босыми ногами; церемония наэлектризовывалась, словно заряжалась от генератора, который я некогда построил в Акре. Казалось, даже в воздухе ощущалось легкое покалывание. Все мои чувства обострились до крайности, и я стал слышать какие-то отдаленные шепоты и видеть в темноте.
Сесиль приняла чашу, в которой, как я решил, была святая вода. Кланяясь, она символически предложила отпить из нее всем четырем сторонам света, а затем три раза вылила часть воды на землю: у столба, потом у входа в святилище, а затем – что показалось особенно странным – у моих ног. Неужели меня решили принести в жертву? После этого старая колдунья заговорила на креольском наречии. Толпа отвечала ей, но я разобрал лишь несколько слов. А потом мне вдруг показалось, что я услышал имя одного из богов вуду, которое упоминала Астиза. Теперь воспоминания о старой Африке причудливо смешивались с историями католических святых: упоминались Маву, Босу, Дамбалла, Симби, Согбо и Огу. Но вот старуха остановилась и начала рисовать на земляном полу какие-то знаки. Если церковная община предназначена для вселения христианских заповедей в души паствы, то эти рисунки, решил я, по всей видимости, должны помочь призвать сюда богов вуду.
Я так и не понимал до конца, что делаю здесь, но ритм барабанного боя все убыстрялся, а участники церемонии все сильнее раскачивались. И вот, наконец, они начали танцевать и затянули монотонную песню, продолжая двигаться по кругу цепочкой, которая извивалась как змея. Они отпивали из той же чаши, из которой пил я, и хором повторяли на креольском призывы Сесиль к богам. Танцы эти носили величавый, даже торжественный характер, в них не было ничего варварского или сексуального, а сама хореография отличалась тем же сложным рисунком, что и котильон, который танцевали на балу в особняке Рошамбо.
Черные руки тянулись ко мне, зазывали, и я нехотя присоединился к этому хороводу – я не то чтобы танцевал, но раскачивался и старался двигаться в такт, чувствуя себя страшно неуклюжим и скованным. Негры добродушно улыбались, видя эти мои попытки. Потом по кругу пустили еще одну чашу, и я пил горьковатую жидкость просто из вежливости. На сей раз вкус уже не казался мне таким уж противным, но во рту словно все онемело. Я ощутил страшную жажду и отпивал из чаши еще и еще.
Время остановилось – во всяком случае для меня. Я даже не понимал, как долго длился этот танец: казалось, что всего секунду и одновременно – вечность. Мелодия настолько глубоко проникала в плоть и кровь, что я вдруг почувствовал, что сам становлюсь музыкой. Звуки ее превратились в мостик, соединяющий реальность и сверхъестественное, а потому эта мелодия действительно зазывала духов из другого мира.
Затем толпа вдруг расступилась, словно ее растолкала некая невидимая сила, и на утоптанном полу лесного храма возникла новая фигура. Я оступился и ахнул. Это была моя проводница, таинственная молодая женщина из болот, только на сей раз она сняла капюшон, и роскошные черные волосы каскадом опускались вниз, доставая ей до талии. Она шагнула вперед, к центральному столбу, с грацией оленя. Глаза у нее были огромными, темными, губы – чувственными, шея – высокой и стройной, а взгляд – просто завораживающим. Было в ней нечто от зверя, нечто дикое, необузданное, капризное и норовистое, как у породистой лошади.
– Эзули… – пронесся по толпе ропот.
Нет, конечно, она никак не могла быть богиней! Это была молодая женщина, играющая эту роль. Только мне в нынешнем моем не совсем трезвом состоянии казалось, что она плывет, а не идет, и вся светится изнутри, испускает загадочное сияние. Вот она подошла к столбу, дотронулась до него, и между плотью и деревом вспыхнула яркая искра – так что я даже подпрыгнул на месте. Я был заворожен, загипнотизирован, очарован; все мои мысли исчезли, уступив место чувствам.
При виде красивых женщин я всегда глупею, как заметил Джубаль.
Загадочное создание прислонилось спиной к столбу. Красавица повернула голову и улыбнулась всем присутствующим, но в особенности – мне. Во всяком случае, все ее внимание было обращено на меня. Я смотрел на нее разинув рот, но затем спохватился – все же надо держаться с достоинством. Астиза была красива, но красота этой женщины превосходила все на свете. Она будто светилась изнутри, как Мадонна, была словно выточена из мрамора, как статуэтка святой; она казалась хрупкой и изящной, как венецианское стекло. Судя по цвету кожи, это была мулатка, но этот цвет отличался каким-то особенным золотистым отливом, напомнившим мне о янтаре или меде небесном – последнее, видимо, объяснялось плавной текучестью ее движений. Каждая черта ее лица была само совершенство, отчего красота эта казалась почти неестественной, что одновременно и привлекало, и отталкивало. Эзули была идолом, и прикоснуться к ней человеку было невозможно, немыслимо. Улыбка у нее была ослепительной, а когда она подняла руки над головой, уперлась одной ногой о столб и откинулась назад, ее груди приподнялись, а спина изогнулась дугой, и она предстала во всем своем неземном величии. Где же они нашли такую красавицу? Но, вполне возможно, она и не девушка вовсе, а самая настоящая Эзули во плоти и крови. Или же просто мне, осушившему три чаши со снадобьем Сесиль, привиделось это волшебное создание? Я не мог отвести от нее взгляда и только теперь вдруг заметил, что тело ее искусно и соблазнительно задрапировано тогой, складки которой легки, тонки и почти прозрачны, как шелковистая паутина.
