Андрей Мартьянов - Охранитель
— Вы переворачиваете мои представления об Универсуме, мессир де Партене, — вздохнул мэтр. — Пускай, нельзя так нельзя. Дозвольте вас осмотреть и перевязать. Кроме того, где Жанин Фаст и почему вы не разрешили мадам Верене пускать в дом визитеров? Ко мне могли придти постоянные покупатели, за лекарством.
— Жанин я отослал спать: она очень вымотана, хотя старалась не показывать виду. Ответ на второй вопрос очевиден: хватит вам одного зачумленного. Помните, что я рассказывал? Единственный носитель чумы передвигаясь только в пределах своего квартала за световой день обречет на смерть десятки людей. А в том, что кроме меня в городе таковых носителей не один, не два и не три — сомнений не остается. Закон больших чисел, мэтр.
— Что, прошу прощения?
— Понятие из моей реальности: совместное действие большого числа случайных факторов приводит к результату, почти не зависящему от случая. Больных во Франции миллионы. Несколько из них обязаны оказаться в Аррасе на пике эпидемии, приходящемся на февраль-апрель нынешнего года. Что будет дальше — вы знаете.
— Пресвятая Мария Парижская и Сен-Дени, — вздрогнул Рауль. — Преподобный сегодня тоже терзался недобрыми предчувствиями, а брат Михаил по натуре не склонен к унынию — он человек действия, убежденный в благоволении небес. Шевалье… Вы… Вы не могли бы пояснить, что будет дальше? Потом? Например, через год? Вы же всё знаете!
— Нет, — отрезал барон. — Причин несколько. Вы искренний человек и дворянин, знаете цену слову, однако…
Барон упомянул святое, краеугольный камень, нечто нерушимое, не подлежащее сомнению никогда и в любых обстоятельствах. Неизменное вовеки: честное слово благороднорожденного. Воистину великая нерушимая ценность, неоспоримая и не обесценивающаяся. Дороже золота и диамантов.
Партене был циничен донельзя, говоря оскорбительное и обидное:
— Однажды вы сможете не выдержать и разгласите эти сведения вольно или невольно — например, под пыткой. Или увлекшись, в ученой беседе. Во-вторых, вам будет неинтересно жить. Удовлетворитесь тем, что Франция будет существовать и шесть с лишним столетий спустя — вполне благополучная, богатая и процветающая. По сравнению с некоторыми… гм… другими державами.
— Как же будут звать нашего тогдашнего монарха? — попытался отшутиться мэтр, убедившись, что никаких подробностей из его милости клещами не вытянешь. Да и обижаться не время. — Луи? Филипп?
— Николя, — откровенно фыркнул Жан де Партене. — Первый.
— Де Валуа?
— Оставим, сударь. Лучше порадуйте меня новостями из коллегиаты доминиканцев. Его преподобие просил о поддержке, следовательно я обязан знать подробности…
Господин барон непомерно скрытен, однако сам проявляет неумеренное любопытство, заручившись поутру абсолютной поддержкой Михаила Овернского: Раулю было настрого указано отвечать на любые, самые каверзные вопросы, о секретности делопроизводства Трибунала временно позабыть и вообще стараться угодить мессиру Жану, ничем не вызывая его недовольства.
Странная позиция для тертого-перетертого инквизитора сделавшего карьеру в Авиньоне! Главный закон садка со скорпионами, который представляет из себя курия и Папский двор гласит: ни единого лишнего слова. Никому. Никогда. И уж особенно таким как…
Как кто?
Личность Жана де Партене, барона де Фременкур, исходно поставила Рауля Ознара в логический тупик. Судя по манерам, воспитанию, безупречному знанию языков и начитанности этот человек достиг уровня магистра Сорбонны. Что несовместимо с ремеслом военным, а его милость вне любых сомнений обращается с клинком не хуже, чем с собственной рукой. Если в Европе днем с огнем и сворой гончих еще можно найти рыцаря, получившего шапку доктора Семи Свободных Искусств, то человек с юности посвятивший себя наукам и решивший затем влиться в ряды воинства короля — нонсенс. Или — или.
Хорошо, допустим, Партене действительно прошел Дорогами атребатов из некоего умозрительного «будущего» в материальное настоящее — в этом брат Михаил как раз сомнений не испытывал, видимо имея серьезные, подтвержденные опытом, основания верить барону на слово.
Рауль знал о концепции времени как таковой, — чай не варварская и не языческая эпоха, когда время полагалось строго циклическим и считали по урожаям или правлениям римских консулов! Наука на месте не стоит, — просвещенный XIV век на дворе! — но представить себе временной разрыв в целых шесть с половиной столетий Рауль был не в состоянии. Шесть веков тому назад — пожалуйста: мажордом Карл Мартелл, Пипин Короткий, вторжение арабов в Аквитанию! Всё это зафиксировано в летописях! Это было, чему есть неоспоримые свидетельства уважаемых хронистов!
Но будущее? Будущее, где запросто можно встретить Бэконовские «повозки без тварей борзо влекомые нутряным напором»? Махины на воздусех плывущи? Чудо-лекарства, излечивающие за день-другой от чумы?
Это разум принимать отказывался.
Или все-таки это не будущее, а другой мир из цепочки аристотелевской «бесконечности», которую Аристотель сам же и опроверг?
Между прочим Жан де Партене признался, что верует во Иисуса Христа, пускай и отправляет «Восточный» или византийский обряд. Брат Михаил утром от этого факта беспечно отмахнулся и настоял, чтобы барон все-таки кратко исповедался и принял причастие — не помешает, а Церковь Константинопольская хоть и раскольничья, но создана апостолами и в ересь не впала. Так что давайте сын мой, кайтесь — я православных уже исповедовал в Сербии, и ничего, спаслись…
Откуда знаю, что спаслись?
Оттуда.
Доминиканец небрежно ткнул пальцем в потолок.
…А вы Рауль прогуляйтесь пока за дверь: таинство как-никак.
Спустя кварту брат Михаил вышел из помещения аптеки задумчивым, но приободренным. Тогда-то и было дано распоряжение ничего от мессира барона не скрывать.
… — О чем задумались маэстро, на середине нотной строчки? — размышления Рауля прервал голос его милости. Пальцы делали свое дело почти без участия разума: раздвинуть рану, вычистить от остатков гноя, промыть, поставить новый дренаж. Как славно, уже и не подкравливает, а выделения прозрачные: зараза исчезает буквально на глазах! — Не обращайте внимания, это первая строфа из сонета малоизвестного, но очень хорошего стихотворца грядущих времен. Вы чем-то озабочены, мессир Ознар.
— Вскоре начнут звонить Повечерие, — мэтр покосился на едва приоткрытые ставни аптеки. Смеркалось, тусклый свет пасмурного дня сменялся траурным пурпуром надвигавшейся тьмы. — Жди гостей.
— Трость в доме найдется? — деловито осведомился барон. — Двигаться мне пока трудно, но я смогу спуститься в подвал. Хотелось бы послушать откровения комтура де Лангра. У меня есть отдельный счет к храмовникам. Хотелось бы его оплатить и закрыть.
В глазах Жана де Партене сверкнула льдисто-голубая, холодная-прехолодная искорка. Страшная искорка, нечеловеческая.
— Вам-то что они сделали, сударь? — искренне удивился Рауль, сделав вид, будто не заметил синеватого огонька в зрачках барона. Магией, впрочем, тут и не пахло: некая внутренняя, неизвестная мэтру сила.
— Из-за них мне пришлось убить старого и проверенного друга. Не думайте, мэтр Ознар, что Дороги ведут только в Аррас. Однажды они привели меня в подвалы парижского Тампля. Векселя доселе не оплачены.
— Не дергайтесь, — Рауль легонько ткнул локтем в грудь его милости, пытаясь не выказать собственного волнения. — У меня ланцет в руках, а рядом бедренная становая жила! Ваша, между прочим! Еще полдюйма и векселя пришлось бы передавать наследникам!
Барон угрюмо замолчал и до окончания перевязки не произнес ни слова.
* * *Черная крытая повозка остановилась не на Иерусалимской, а на улице Сен-Обер, с которой был еще один вход в дом. Арриго ди Джессо спрыгнул с козел, постучал как условлено — тук-тук, тук.
Дверь приоткрылась, на пороге стоял Рауль со свечой в руке.
— Привезли?
— Да, да, — нетерпеливо сказал Арриго. — Быстрее, никто не должен заметить!
Любезничать с Сигфруа де Лангром не стали: руки комтура связаны за спиной, на голове грубый холщовый мешок. Судя по недовольному мычанию, рот заткнут кляпом.
Не задохнулся бы — именно в этом смысле мэтр и высказался.
— Не учите меня обращению с пленниками, — огрызнулся сицилиец. — Первый раз, что ли? Куда вести, показывайте!
Подвал был ярко освещен — свечи, лампы с серебряными отражателями-зеркальцами. Братья ди Джессо молча кивнули барону де Фременкур, не выказав удивления его присутствию: преподобный наверняка оповестил. Ролло фон Тергенау остался наверху, в аптеке, ждать брата Михаила.
Де Лангра усадили на тяжелый деревянный стул, приткнули в угол. Танкред ди Джессо взял принесенную с собой сумку, подошел к одному из пустующих столов и начал раскладывать инструменты, способные довести до сердечного приступа любого гуманиста и филантропа.
