Андрей Ветер - Волки и волчицы
— Да, философия способна дать человеку счастье и даже свободу, — ответил бывший гладиатор. — Но «способна дать» не означает «даст». Требуются и наши личные усилия.
— Ты хочешь поспорить? — Гай раздражённо повысил голос.
— Нет. Сегодня я не расположен к спору. Я лишь хотел отвлечь тебя… Какие у тебя планы? — спросил Теций. — Не хочешь ли отправиться со мной? Я иду в мою школу.
— Какие у тебя там дела? Что там происходит?
— Завтра некоторые из моих гладиаторов участвуют в играх, так что сегодня у них последняя трапеза. Многие любопытствующие приходят поглазеть на это застолье. Некоторые владельцы школ даже взимают входную плату с посетителей. Гладиаторов никогда не кормят так обильно, как перед предстоящим на следующий день боем. Любые кушанья, дорогие вина… Это — настоящий спектакль… Я всегда ненавидел эту трапезу.
— Должно быть, многих возбуждает сознание того, что они видят перед собой людей, которые через несколько часов, возможно, погибнут на арене, — задумался Гай.
— Да, посетители могут сидеть за одним столом с гладиаторами, слушать их разговоры, смотреть на их слёзы, стиснутые зубы, закрытые глаза. Разрешается даже трогать гладиаторов. А ведь многие из них — настоящие смертники, так как приговорены к бою, победить в котором у них нет ни шанса, и об этом всем хорошо известно… Да, как же любит народ поглазеть на то, как одним из обречённых вино развязывает язык, а других повергает в молчаливую меланхолию. Есть и такие, которые словно не понимают, что завтра они в последний раз увидят восход солнца, настолько велика их уверенность в себе. Эти гибнут чаще других… Да, последняя трапеза — находка для алчных устроителей игр. Даже на последнее соитие гладиатора с женщиной могут поглядеть любопытные граждане и послушать, о чём шепчет мужчина в такие минуты. Для этого сделано специальное окошко. Если б ты знал, сколько всякого сброда трётся возле этих окошек, сколько спермы набрызгано на стенах… В мою бытность гладиатором я почти никогда ничего не ел перед боем и на трапезы заглядывал только для того, чтобы поддержать моих товарищей. Теперь я также прихожу перед каждым боем сказать им обнадёживающие слова. Ведь я обучаю их искусству боя для того, чтобы у них был шанс выжить. И моё присутствие там — лучшее доказательство того, что с арены можно не только вернуться живым, но и вознестись на такие высоты славы, о которых наши верховные правители могут только мечтать. Слава римского гладиатора превыше всякой иной славы. Уж я-то знаю…
— Пожалуй, я не пойду с тобой, — решил Гай. — У меня и без того испортилось настроение. Прогулка не пошла мне на пользу.
— Я пригласил туда сегодня твоего Давида. Он умеет хорошо говорить о загробном мире, о вечной жизни. Быть может, он вселит спокойствие в моих бойцов.
— Всё равно не пойду. Прощай, мой друг.
— Мне бы не хотелось, Гай, чтобы ты пребывал в столь угнетённом состоянии духа.
— В конце концов это пройдёт, — отмахнулся юноша. — Доброй ночи.
Паланкин мутной тенью уплыл в глубину улицы. Теций повернул налево и пройдя через кособокий переулок, усеянный осколками упавшей с крыши черепицы, вышел к Портику Наций, вдоль которого выстроилось множество гранитных статуй высотой в два человеческих роста, изображавших различные народы. Разглядывая изваяния, Теций задумался и невольно сбавил шаг. Эти каменные фигуры, столь сильно отличавшиеся одно от другого чертами лиц, украшениями, оружием и деталями нарядов, всегда нравились Тецию. Особенно привлекал его гигант с крупными негритянскими губами, обезьяньей челюстью и выпученными глазами. Скульптура напоминала ему погибшего на арене темнокожего друга, которого Теций искренне любил за кротость, столь несвойственную гладиаторам.
Вдруг из-за окутанных тьмою колонн до него донёсся звук, похожий на тихий стон.
— Есть там кто? Помощь не нужна ли? — крикнул Теций.
— Проваливай, шагай отсюда, — послышался в ответ грубый голос.
— А пусть подойдёт, — сказал кто-то другой, — может, поживимся содержимым его кошелька. Пока что нам не попалось ничего путного.
Не успел Теций отреагировать на эти слова, как перед ним появились, выстроившись полукругом, пять мужчин в тёмных, сильно изорванных и дурно пахнувших одеждах. Увидев злой блеск глаз и тускло сверкнувшие ножи, Теций сразу смекнул, что перед ним стояли разбойники, каких в Риме было превеликое множество и с какими он сталкивался уже не раз в узких переулках.
— Достань-ка из-за пазухи свой кошелёк, — велел один из мерзавцев, приглушённо покашливая. — Пожалуй, под твоим шикарным плащом скрывается не один кошелёк.
Но вместо кошелька разбойник получил молниеносный удар длинным лезвием в горло. Никто из грабителей даже не успел сообразить, что случилось, а уже второй из них схватился за шею, издав звериный вой. Не сразу поняли оставшиеся трое, что случилось, но когда Теций шагнул к ним, они увидели в его руке кинжал. Обнаружив, что встретились не с беспомощной жертвой, а с неодолимым противником, уменьшившаяся числом шайка кинулась наутёк. Теций в два прыжка настиг третьего грабителя и проткнул кинжалом его поясницу. Привычным движением бывший гладиатор нанёс удар упавшему человеку под лопатку и прикончил его.
— Вонючие псы, — прошептал он и, помедлив немного, прокричал в темноту: — Вас следовало бы швырнуть на съедение львам!
Теций воткнул пару раз лезвие в землю, чтобы очистить его от крови, и спрятал оружие в ножны.
Он никогда не расставался с этим кинжалом. Клинок был подарен ему однажды императором Клавдием в знак высочайшего восхищения боевым искусством знаменитого гладиатора; на конце рукоятки красовался крупный рубин, вдоль лезвия тянулась тонко выполненная надпись: «Резателю, породнившемуся с победой».
Шагнув к колоннам, Теций позвал:
— Кто здесь? Я слышал чей-то стон.
Никто не откликнулся.
Постояв с минуту, Теций направился дальше и почти сразу наткнулся на неподвижное тело. Перед ним лежала мёртвая девушка. Её туника была разорвана снизу до живота. Под сердцем темнело кровавое пятно.
Весы времени
— Здравствуйте, Алексей Петрович, — Николай Яковлевич сделал пригласительный жест рукой и отступил от двери, — проходите, не стесняйтесь. Давно я вас не видел.
— Да уж, — неопределённо ответил Кирсанов.
— Чем вы так смущены?
— У меня назрели вопросы…
— Вопросы? Это похвально, — засмеялся Николай Яковлевич. — А не драпанёте ли снова после нашего разговора? Помнится, один лишь раз потолковали мы с вами, а вы исчезли надолго. Что же будет после сегодняшней встречи? Надо ведь более откровенную речь вести, но готовы ли вы к этому?.. Ох, сбежите вы опять, струхнёте…
Кирсанов шёл следом за профессором по коридору и тупо смотрел старику в затылок. Волосы на стариковском затылке были совсем белые и всклокоченные. Его облик никак не вязался с привычным представлением о мудрецах.
— Николай Яковлевич, я действительно был напуган и сильно смущён тем, что услышал от вас, — начал Алексей.
— Знаю, понимаю, — покачал головой профессор. — А теперь как же? Разве не боязно?
— Боязно. Но я должен разобраться. Слишком уж невероятными мне кажутся события последних дней. Я встречаюсь с людьми, которые…
— Можете не объяснять, я догадываюсь. Они связаны с вашими прошлыми воплощениями, так? В первую очередь с Римом? Тут и гадать нечего: всему виной ваш «Вечный Город». Мощно вы его слепили, ничего не скажешь! Он-то и всколыхнул во многих глубинную память. Такое иногда случается. Как ни странно, не священные писания обычно пробуждают людей, а произведения искусства, если, конечно, они выполнены должным образом.
— Ответьте мне, — поспешил с вопросом Кирсанов, — кем я был тогда?
— Именно тогда? Вас интересуют только времена античного Рима? Извольте… Впрочем, вы и сами знаете это, иначе бы не подняли такую махину, как «Вечный Город».
— Я не знаю, но лишь предполагаю.
— Ладно. Вас звали Валерий Фронтон, я уже говорил об этом. Я присутствовал при вашей смерти, когда вас отравила Антония. Ваш фильм удивительно точен, грандиозен по своей точности, хотя, как это обычно случается, он пропущен через фильтр вашего нынешнего восприятия мира.
— И что всё это значит? Мои сны — это воспоминания? — с беспокойством спросил Кирсанов. — Вы утверждаете, что я и есть Валерий, но что это означает?
— Это ничего не означает. Для вас это просто есть. Впрочем, из этого можно извлечь кое-какую полезную информацию, как из любого знания истории. Но лучше я скажу не про вас, а про других.
— Почему же не про меня? Меня интересует прежде всего моя персона, мои болячки, моя головная боль.
— Я не могу разжёвывать вам ваши ошибки. Вы сами обязаны понять, на чём вы спотыкались в прошлые разы и спотыкаетесь сейчас, конечно, если это происходит и сейчас… Видите ли, я не возьмусь растолковывать ничего из ваших поступков, хотя из того мира всё видно очень ясно. Но пример других может послужить своеобразной подсказкой, поэтому я могу рассказать кое-что о других людях.
