Ник Ришелье - Дневники Пирамиды
Он ещё раз мне улыбнулся и сказал, усаживаясь на место:
— А Арсения дома нет, он сейчас у бабушки. Но ты ведь и не к нему пришёл, так?
Я кивнул. Меня смущал едва уловимый акцент в его голосе. С одной стороны он вроде бы иногда «окал», а с другой — старался протягивать гласную «а» и проглатывать окончания слов, как делают москвичи. Тогда я, конечно, этого не знал, как знаю теперь, и потому не мог догадаться, что он специально переучивал себя говорить на московский манер. В его возрасте, должно быть, это давалось нелегко, и потому он время от времени сбивался на свой родной поволжский акцент.
— Присаживайся рядом, Иван, — Юрий Данилович указал на диван и вытащил из-под журнального столика коричневый бумажный пакет с белыми матерчатыми ручками, точь-в-точь такой, в каких обычно продавали картошку, ведь в те времена полиэтиленовые пакеты были роскошью (хотя вряд ли такое положение вещей можно назвать плохим).
Я сел. Тут в комнату вошла Виктория Альбертовна с чашками чая на подносе и поставила их на столик.
— А вот и моя ученица, — кивнул Юрий Данилович в сторону директрисы, между тем вытаскивая из пакета какие-то таинственные свёртки, источавшие слабый сладковатый запах. — Как ты думаешь, Ваня, что это?
Я посмотрел сначала на Викторию Альбертовну, так неожиданно представшую в образе ученицы, потом на её учителя, затем сказал с вопросительной интонацией в голосе:
— Артефакты?
Тут уже Юрий Данилович удивлённо поднял брови и мельком взглянул на Викторию Альбертовну. Она едва слышно хихикнула.
— Это я ему сказала. Но он способный мальчик, правда?
— Правда, — помолчав, сказал Юрий Данилович и посмотрел на меня внимательно. Под его взглядом я поёжился.
Он развернул первый свёрток, в котором оказалась маленькая каменная чёрная статуэтка обнажённой женщины. Он повертел её в руках и поставил на стол рядом с чашками. Я смотрел на статуэтку и не мог оторвать взгляда. Выточенная из чёрного мрамора с редкими светлыми прожилками, высотой всего с ладонь, она была как живая — настолько точно неведомый художник прочертил в камне все детали женского тела. Только точёная красивая грудь не вздымалась от дыхания, да воздух не шевелил волосы. Мне очень захотелось погладить её по голове, и я погладил. Протянул руку, провёл по каменным холодным волосам, окаймлявшим её голову пышной копной. И на мгновение мне почудилось, что глаза маленькой каменной женщины сверкнули двумя тёплыми жёлтыми искорками, будто солнце отразилось в них. Впрочем, может быть, так оно и было? Не знаю.
— Правда, — ещё раз сказал Юрий Данилович, наблюдая за моими действиями. — Молодец, Вика.
Она сидела напротив нас и улыбалась. Он вдруг спросил меня:
— Ваня, а ты знаешь, кто это? — он кивнул в сторону статуэтки.
Я помотал головой. Откуда мне было знать? Я только по причёске этой женщины мог понять, что она египтянка, ну, наверное, царица какая-нибудь. Кто там у них из цариц был? Нефертити? Клеопатра? И я наугад скорее спросил, чем ответил:
— Нефертити?
Юрий Данилович улыбнулся и похлопал меня по плечу.
— Молодец, — сказал он, — соображаешь! Это действительно Нефертити. А теперь взгляни-ка вот сюда.
Он торжественно развернул второй свёрток, аккуратно расправил ткань на столе, и перед нами оказался древний свиток, весь исписанный замысловатыми картинками. В то время я совсем не разбирался в иероглифике, но замысловатые картинки сковывали взгляд даже непосвящённого.
— Ты знаешь, что такое розеттский камень? — спросил Юрий Данилович.
На этот раз я был вынужден грустно покачать головой.
— Не помню.
— Розеттский камень был найден французским капитаном Бушаром в 1799 году близ города Розетты в дельте Нила. Камень уникален тем, что на нём нанесён текст на трёх языках — двух древнеегипетских и древнегреческом. По сути, с него началась расшифровка иероглифических текстов. Сейчас эта базальтовая плита хранится в Британском музее.
Он усмехнулся и продолжил:
— А вот на этом свитке, который ты видишь перед собой, копия текста того самого камня из Розетты.
Я удивлённо посмотрел на него и протянул руку к свитку.
— Тихо-тихо, — резко остановил он меня, — руками его трогать нельзя, может исчезнуть.
— То есть как это? — спросил я, совершенно озадаченный.
— Вот так, он очень старый и может растаять, как прогоревший лист бумаги, стоит только прикоснуться к нему.
С этими словами он вытащил ещё один свёрток и извлёк оттуда целую кучу древних свитков, часть из них была обгоревшей по краям, в некоторых просто зияли дыры, то ли прогрызенные когда-то жучками, то ли истлевшие от времени.
Юрий Данилович жестом подозвал Викторию Альбертовну и попросил прикоснуться к свитку.
— Смотри внимательно, — сказал он мне.
Она аккуратно дотронулась до одного из свитков указательным пальцем. И вдруг по папирусу пробежала мелкая дрожь, как по поверхности гладкой воды, кругами расходясь от места прикосновения. Ткань в месте прикосновения поблекла, сделалась прозрачной, и исчезла, образовав на его боку очередную дырку диаметром в пару сантиметров.
— Ух ты, вот это да! — у меня аж глаза загорелись от любопытства, — А можно мне?
Юрий Данилович кивнул, а Виктория Альбертовна улыбнулась, подбадривая меня.
Я протянул руку к таинственному свитку и прикоснулся к нему… Но ничего не произошло. Я отдёрнул руку и смущённо посмотрел на археолога, потом на директрису. Казалось, они были удивлены не меньше моего.
— Возьми его, — попросил Юрий Данилович.
Я осторожно подцепил свиток двумя пальцами. От волнения пальцы мои дрожали, и я выронил ценный артефакт. Тот покатился по столу и упал на пол, разваливаясь на части. Я поспешил собрать их с полу, но не успел даже дотронуться, как кусочки папируса сами собой истлели, не оставив и следа. Я в ужасе наблюдал за происходящим, боясь поднять голову и посмотреть на своих визави.
— Это нормально, — проронил археолог, — не пугайся, Ваня, возьми лучше другой свиток.
Чувствуя, как на лбу выступает холодный пот, я решительно протянул руку и сжал в ладони второй артефакт. Папирус смялся, но и только.
Юрий Данилович и Виктория Альбертовна переглянулись.
— Покажи, — попросил он.
Я раскрыл ладонь. Помятый и изломанный в трёх местах свиток с раскрошившимися краями лежал у меня на ладони, как ни в чём не бывало.
— Вот это да, — сказал учёный и почесал макушку, — интересно.
— Но он даже не посвящённый, — воскликнула директриса, картинно всплеснув руками. На лице её отразилось неподдельное возмущение.
— Кто он? — тупо спросил я.
Вместо ответа Юрий Данилович попросил:
— Ваня, брось-ка мелкий кусочек на стол, вот этот, который с краю.
Я послушно отделил мелкий отвалившийся кусок пергамента на своей ладони и уронил его на стол. Как только древняя материя коснулась современного стола, она вздрогнула, чуть-чуть изогнулась и истлела, словно сгорела в невидимом пламени. Эффект мне так понравился, что я без спросу проделал то же самое ещё с одним кусочком артефакта.
— Ладно, достаточно, — строго сказал археолог, — положи остатки обратно.
Я ссыпал кусочки свитка, окончательно развалившегося в моей руке на части, обратно в тряпичный свёрток. Здесь с ними почему-то не происходило никакого разрушения, наоборот, мне показалось, что с прикосновением к бинтоподобной ткани, должно быть, такой же древней, как и сам свиток, папирус стал прочнее, а помятости на нём изгладились.
— Иван, — серьёзно сказал Юрий Данилович, и у меня внутри всё похолодело, — у тебя есть кое-какие способности к… ммм…, — тут он замялся, должно быть, взвешивая, какую часть правды стоит раскрывать сразу, — одним словом, есть способности к усвоению древних знаний. И я бы хотел тебя пригласить в школу Пирамиды.
— А что это? — спросил я нехотя. Свою школу мне покидать совершенно не хотелось.
Однажды мне предлагали сменить мою школу на школу бокса, но ни я, ни мои родители этого не хотели, и с карьерой великого боксёра я расстался навсегда, впрочем, без сожаления.
— Не волнуйся, — сказал Юрий Данилович, отвечая скорее моим мыслям, чем на вопрос, — это всего лишь небольшой факультатив. Раз в месяц ты можешь приходить на занятие после школьных уроков. Тебе будут давать маленькие порции совершенно иных, новых знаний, никак не связанных со школьной программой. Ты занимался в каком-нибудь кружке в детстве?
Я, конечно, занимался. Пару дней ходил во Дворец пионеров на занятия резки по дереву. Затем пару недель ходил туда же, но в радиокружок. Мне он, пожалуй, нравился, но потом всё как-то не срослось. Ещё два-три дня я ходил в авиакружок, но утомительное елозанье шкуркой по деталькам будущего крыла самолёта надоело мне очень быстро, поэтому и авиаконструктор из меня не вышел тоже. Я бы, наверное, соврал и умолчал о своих неудачных попытках обрести хобби на всю жизнь, но хитрый Юрий Данилович нарочно косвенно назвал меня взрослым, тем самым возвысив меня в моих собственных глазах, и я на радостях сознался.
