Татьяна Шипошина - Как день вчерашний
— Как?
— Духом.
Мне показалось, что он опять улыбается. Я поднял голову от сандалий и увидел его спину, чуть согбенную, и его голову, покрытую капюшоном.
Глава 14
Опять он меня учит!
— Не пей много, — сказал Феодосий. — Трудно будет идти назад. А ещё через ненасытное чрево много нечисти проникает в человека.
Я всё-таки напился из источника. Выпил, сколько влезло. Феодосий же сделал только несколько глотков.
Наполненные кувшины стояли в тени плодового дерева. Плоды были безнадежно зелены.
— Что это за дерево? — поинтересовался я.
— Смоковница. Не ешь, слишком зелена.
— Не пей, не ешь... — сказал я и сорвал несколько плодов. — Или ты думаешь, что я насытился куском хлеба?
— Думаю, что не насытился.
— Ладно. А вдруг я завтра вернусь обратно и забуду тебя, как кошмарный сон?
— На всё — воля Божия. Но поскольку я тебя уже знаю, хочу, чтоб ты сам почувствовал, что призван к Богу и к покаянию. Хочу я, чтоб спаслась твоя душа. Понимаешь?
В голосе Феодосия прозвучали такие нотки, что заставили меня остановить процесс жевания.
— А как я пойму, что призван?
— Скажу тебе, как учил Антоний Великий, пустынник. Знаешь о нём?
— Нет.
— Узнаешь, даст Бог. Слушай: трёх родов бывают души, влекущиеся к Богу. Первые призваны законом любви, который изначальное Благо насадило в них при первом творении. Без малейшего сомнения последовали они за Словом Божиим с готовностью, как праотец Авраам. Вторые — «слышат писаный Закон, свидетельствующий им о муках и страданиях, уготованных для нечестивых, и об обетованиях для тех, кто ходит достойно в страхе Божием; и свидетельство писаного Закона побуждает мысль их искать, каким образом возможно войти в призвание...» Я сокращаю для тебя слова Антония, чтоб ты не утерял течения мысли.
— Ты же не отказал мне в разуме! Хотя, конечно, длинновато.
— Видимо, в твоём мире говорят не предложениями, а восклицаниями.
— А в твоем мире ходят за водой за пять километров!
— Продолжу, с твоего позволения. О вторых свидетельствует Давид, говоря: Закон Господень совершен, укрепляет душу; откровение Господне верно, умудряет младенцев. Это тоже слова псалма, восемнадцатого.
— Это поэтому ты назвал меня младенцем? — спросил я.
— Разве ты — не строптивый младенец?
— Ну... Мне тридцать лет...
— Младенчество духа не определяется земным возрастом. Дальше скажу. Есть третьи, «души, которые вначале были жестокосердны и закоснели в делах греха; и вот, Всеблагой Бог по милости Своей посылает таким душам очищение скорбей, пока они не умягчатся и не придут в чувство, и обратятся, и приблизятся, и войдут в знание, и покаются от всего сердца, и они тоже обретут истинный образ жизни, как и те, другие...».
— Так я — который?
— Подумай. Для первой категории ты не подходишь. Вторая — тоже не твоя. Ты смеёшься над тем, что есть Закон Божий, что есть рай и есть ад. Скажи мне, что это не так.
— Так.
— Ты смеёшься над Церковью и служителями её. Ты смеёшься над теми, кто уверовал.
— Откуда ты знаешь?
— Позволь, я не стану тебе отвечать. Думаю, что Господь посылает тебе очищение в скорбях, как многим душам, идущим третьим путём. Ты ведь жалуешься на свои скорби? Я скажу тебе, что знаю о твоих скорбях больше, чем ты сам.
— Откуда?
Ответа не последовало.
— А что будет, если я не пойму и третьего призыва?
— Прискорбно будет душе твоей.
— Откуда ты знаешь? Почему ты так уверен?
— Не грызи зелёную смокву, Всевлаад.
Глава 15
Путь назад показался не таким тяжёлым. Наверно, потому что дорога от источника шла чуть под уклон. Мы шли молча и без привалов. Вылили воду в выдолбленную в камне ёмкость, подобную небольшой ванне, и отправились назад, к источнику.
Феодосий снова шагал впереди. Я едва поспевал за ним. Наголовник, или попросту капюшон, естественно, с головы моей слетел. Как ни странно, я попытался повторять молитву, но мысли мои прыгали, а вслед за мыслями прыгали слова молитвы, разрывая связь друг с другом.
Феодосий остановился сам, примерно в том же месте, что и в первый раз. Я так запыхался, пытаясь от него не отстать, что даже не сразу начал задавать вопросы, которые роились в моей голове, как пчёлы возле улья.
— А как узнать, что я призван? — без предисловий начал я. — Что тогда будет?
— Ты это почувствуешь. Тебе захочется освободиться от нечистоты и покаяться. Это не спутаешь ни с чем. Это блаженство человека.
— Ну ты хватил! А как же дома, дворцы, яхты, девушки? Деньги!
— «Подлинно, как призрак, преходящ человек, только напрасно волнуется; копит и не знает, для кого он то соберёт». Это из псалма тридцать восьмого.
— Что, твой Давид предвидел все мои вопросы?
— Боговдохновенный Давид ответил и на те вопросы, которые ты никогда не задашь.
— Послушай, ну что это за блаженство — покаяться! Смешное блаженство!
— Значит, ты ещё не почувствовал призвания. Значит, скорби твои усугубятся.
— А если не усугубятся?
— Тогда я буду оплакивать твою душу. Это будет означать, что Господь оставил попытки призвать тебя, что душа твоя умерла раньше, чем умерло твоё тело. Это будет означать, что Господь, как сказано, оставил тебя упорству сердца твоего ещё глубже погрязать в грехах, без надежды спасения души.
— Значит, ты считаешь, чем мне будет хуже — тем лучше?
— Так, как это понимаешь ты — да.
— Ну ты даёшь!
— Если бы я мог — я бы тебе дал. Вставай. Снова мы карабкались по камням, на холм, на вершине которого, вопреки законам природы, пробивался источник чистой, свежей воды.
Вода была набрана. Опять я пил взахлёб, брызгался, умывал лицо и руки. В этот раз Феодосий молчал и только искоса поглядывал на меня.
«Скорее бы вниз, — думал я. — Полежу хоть, ноги вытяну. Вымучить бы ещё у этого аввы поесть чего-нибудь...»
Полдороги вниз я тешил себя сладкими мыслями.
Но спутник мой, видно, накаркал. Скорби мои умножились, ёлки-палки...
Где-то в середине пути у меня схватило живот. Да как! На дикой скорости я отклонился с прямого пути, чтоб хоть как-то спрятаться за камень.
Я скрылся, более-менее, от взгляда моего спутника. Но даже скрывшись от взгляда, я не мог скрыть звуков, вырывающихся из меня.
«Господи! Да что же это за наказание!» — мысленно кричал я в пышущие зноем египетские небеса, сидя на корточках, в самой неприглядной человеческой позе, и испуская самые непристойные человеческие звуки. Я испытывал резкие боли, рвущие на части мое ненасытное чрево. Запахи...
Как только я пытался встать, рези в животе начинались снова и я опять приседал, продолжая мучиться не только болью, но и стыдом.
А потом, когда всё стихло, я увидел, что вокруг меня растут только колючки. Извините, конечно, но из песни слов не выкинешь.
Египетская зелёная смоква проявила себя ничем не лучше нашей зелёной алычи. Не скроешься от себя даже в египетской пустыне.
Я выполз из-за своего камня в определённом состоянии чувств. Феодосий ждал меня поодаль, поставив рядом оба кувшина с водой. Он не сказал мне ничего. Молча встал, поставил свой кувшин на плечо и зашагал вперёд.
Ничего другого не оставалось, как взять свой кувшин и последовать за ним.
Я даже попробовал снова начать молиться: «Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй меня, грешного».
На этот раз я продержался минуты три, пытаясь вкладывать в слова молитвы и мысли, и сердце, как мне было указано. Если бы меня спросили, зачем я пытаюсь это делать, я бы не ответил.
И ни за что не признался бы этому монаху, что пытаюсь следовать его указаниям.
Кстати, «пытаюсь» — это громко сказано.
Через три минуты усилий сердце не выдержало напряжения, мысли не выдержали сосредоточения, и я незаметно для себя стал думать о своих проблемах, привычно перескакивая с одной на другую.
Глава 16
— Можно я прилягу? — спросил я, когда мы всё-таки достигли пещеры.
— Приляг. А там, где ты живёшь, какой сейчас год?
— Две тысячи двенадцатый.
— От Рождества Христова?
— Да.
— «Щедр и милостив Господь, долготерпелив и многомилостив», как в псалме сто втором сказано.
— А ты это к чему?
— К тому, что столько веков терпит нас Господь. Стольким поколениям оставил возможность покаяться.
— Скажи мне, Феодосий, что случается с человеком, если он призван? Что говорит твой Антоний?
— Скажу, если спрашиваешь. Сначала Дух призывает тело очиститься «многим пощением, бдением, и молитвами, и служением». Затем Дух — водитель начинает открывать очи души, чтобы и ей подать покаяние, и тем самым она бы очистилась. Ум начинает различать между телом и душой...
— Это как?
— Знаешь ли, что грех сидит в нас с первого ещё Адамова прегрешения?
