Ловец человеков - Попова Надежда Александровна
– В известной степени… – неохотно признал тот. – Что с ним стало потом?
– Он умер на одном из допросов. Сердце не выдержало…
– Как трогательно.
Курт повернул к нему голову, не меняя позы, и сквозь зубы выцедил:
– Профессор Майнц за время своей службы оправдал больше двух сотен человек. Для почти сотни осужденных добился смены казни на заключение! К покаянию привел – десятки! После каждого допроса его отпаивали лекари! Если обвиняемый лишался сна, он сам не смыкал глаз! Не пил ни капли, если лишал воды того, кого допрашивал, – три дня, четыре! Мог после двухдневного бодрствования отправиться в другой конец страны по первой просьбе! И если ты, сукин сын, позволишь себе еще одно презрительное замечание по этому поводу, я переломаю тебе ноги и оставлю валяться здесь, среди полей. Это – понятно?
– Да, майстер инквизитор, – криво улыбнулся Бруно, отвернувшись. – Еще как понятно.
– Все, поднимайся. Конь отдохнул, ты тоже. Пора ехать.
– Я не отдохнул.
– Меня это не волнует, – отрезал Курт, поднимаясь. – Ты сам напросился со мной, и я предупреждал, что времени нет.
Бруно молча поднялся, не глядя в его сторону, и зло затопал к коню.
До самого конца пути, когда уже в темноте они въехали в деревушку едва ли больше Таннендорфа, никто из них не произнес ни слова. Уже когда Курт, вспоминая данные капитаном ориентиры, придержал жеребца, отыскивая дом, Бруно поравнялся с ним, кашлянул, привлекая внимание, и негромко произнес:
– Мне жаль, что я задел твои чувства.
– Мои чувства меня не заботят, – отозвался Курт, озираясь и привставая в стременах. – Но этого человека оскорблять не стоит. Он этого не заслужил. Вот и все.
– Согласен. И среди вас попадаются неплохие ребята, – уклончиво ответил бродяга; Курт кивнул, не ответив, и указал на дверь в пяти шагах от них, спешиваясь:
– Это здесь. Займись лошадьми.
– Н-да. – В голос бывшего студента вновь вернулось прежнее издевательское недовольство. – Жаль только, что эти хорошие ребята мне не встречаются.
– Кони в мыле, – пояснил Курт, передавая поводья. – Если их сейчас не выводить, они просто сдохнут. Я-то себе коня на обратный путь найду. А ты пойдешь на своих двоих или останешься тут.
Покинув ворчащего Бруно перед воротами, он приблизился к дому, оценивая невысокое, но качественное строение с пространным двором; судя по всему, барон не поскупился, чтобы сберечь свою тайну. Такое жилище стоит немалых для крестьян денег…
Когда Курт был уже в трех шагах от двери, под ноги ему метнулась собачонка чуть крупнее кошки, заливчато лая, но не делая попыток вцепиться хотя бы в ногу; это, скорее, нечто вроде дверного колокольчика, подумал он, притопнув на надоедливую шавку, только этот колокольчик надо еще кормить.
Дверь, разумеется, об эту пору была уже заперта, и, подождав, не выглянет ли кто из владельцев на лай собаки, Курт стукнул в толстые доски кулаком.
– Эй, хозяева! – прикрикнул Курт, ударив еще пару раз. – Открывай!
Пока к двери шуршали торопливые шаги, он вдруг подумал о том, что ситуация настолько отдает затасканной байкой про Инквизицию, что даже противно: тот самый пугающий всех стук в дверь темной ночью, а на пороге – инквизитор…
– Кого черт принес на ночь глядя? – поинтересовался хриплый со сна голос сквозь дверь, и Курт, сдерживаясь, чтобы не засмеяться от столь типичного продолжения упомянутой байки, ответил:
– Святая Инквизиция. Открывай.
Знак, пока отпиралась дверь, он выдернул из-за воротника, уже не расстегиваясь, ткнул почти в самое лицо, бледное и перепуганное, тощему заспанному мужику на пороге и так же, не расстегиваясь, ухитрился убрать знак обратно. Хозяин отшатнулся, пропуская ночного гостя внутрь, и Курт увидел напряженное женское лицо, выглядывающее из дальней комнаты.
– Семья Шульц? – уточнил он, снова развернувшись к хозяину дома; тот безвольно опустился на скамью у большого отскобленного стола, а женское лицо издало задушенное «За что?».
– Да… – проронил, наконец, мужик; Курт кивнул:
– Хорошо. Вы ушли из Таннендорфа девять лет назад; так?
– Да… Господи, в чем нас обвиняют?
– Ни в чем, успокойтесь. – Курт изобразил улыбку, которая, однако, помогла слабо, да и вышла скверно. – Ваша дочь живет с вами?
– Да… – почти шепотом ответила женщина, выходя к ним и кутаясь в воротник наскоро наброшенного домашнего платья, посмотрела на Курта умоляюще. – Скажите, что происходит, ради Бога!
– Успокойтесь, – повторил Курт настойчиво, – вам ничто не грозит, никто и ни в чем не обвиняет ни вас, ни вашу дочь. Я хочу поговорить о бароне фон Курценхальме. Вы меня понимаете? – завершил он уже почти участливо.
– Боже мой… – Облегченный вздох хозяина дома едва не задул одинокую свечу на столе. – Вот оно что…
– Разбудите дочь, – велел Курт, садясь напротив него, – я подожду. Мне жаль, что пришлось поднять вас с постели ночью, но дело срочное, и времени у меня мало.
Когда женщина, послушно кивнув, почти бегом скрылась за одной из дверей, Курт развернулся к хозяину дома, все еще слегка напряженно взглядывающему в его сторону.
– Пока у меня будет несколько вопросов к тебе… Феликс, верно?
– Да, Феликс Шульц, майстер инквизитор. Что я могу для вас сделать? – с готовностью откликнулся тот.
– Я понимаю, что дело давнишнее, однако думаю, что такое не забудешь. Твоя дочь рассказывала тебе о том, что услышала в разговоре капитана Мейфарта с бароном фон Курценхальмом, свидетелем которого невольно оказалась? Я имею в виду разговор, который произошел между этими двумя сразу после нападения на нее Альберта фон Курценхальма.
– Да-да, я понимаю, о чем вы, и вы правы, майстер инквизитор, такое не забывается… Капитан предложил господину барону… понимаете, убить Анну, чтобы сохранить в тайне все, что там случилось… но господин барон благородный человек, он всегда был добр к Анне, и он… понимаете, я не знаю, что вы ему… в чем он обвинен еще, кроме…
– Словом, барон отказался.
– Да-да-да! Он сказал, что не возьмет такого греха на душу, и он велел господину капитану больше никогда при нем не заводить таких разговоров… Он очень рассердился.
– На капитана?
– Да, майстер инквизитор. Господин барон заплатил нам, чтобы мы уехали… вы понимаете, чтобы не будоражить народ…
– Ясно, – перебил его Курт, и тот умолк, глядя с выжиданием. – Потому вы и ушли среди ночи, ничего не взяв из дома? Вы боялись, что барон передумает?
Шульц потупился, побледнев, потом покраснел, словно вареный рак, и неопределенно передернул плечами:
– Понимаете, майстер инквизитор, не то чтоб мы не верили господину барону или думали, что он может… Точнее – думали, но…
– Да или нет?
– Да, – выдохнул Шульц. – Мы взяли только то, что было самым что ни на есть необходимым, а денег было в достатке, чтобы не жалеть о том, что бросили… господин барон был очень щедр…
– Videlicet… [58] – пробормотал Курт, обернувшись к двери, из которой выглядывало теперь другое женское лицо – пухлое, розовое, обрамленное довольно жидкими светлыми волосами.
– Доброго вечера, майстер инквизитор… – с боязливой приветливостью произнесла женщина, осторожно, будто в воду, вступая в комнату; Курт указал ей на табурет напротив себя, попытавшись придать лицу как можно более незлобивое выражение.
– Анна? Садись. Я задам тебе несколько вопросов, и можешь идти, досыпать дальше.
Она просеменила к столу, неся упитанное тело, словно утка по береговому склону, уселась, по-девчоночьи держась за сиденье под собой ладонями, и воззрилась в столешницу.
– Я готова отвечать, майстер инквизитор, – сообщила Анна Шульц, наконец.
– Итак, тебе уже, наверное, сказали, о чем я хочу поговорить, верно? – невольно понизив голос, спросил Курт. – У меня вопросы о семье фон Курценхальмов и капитане Мейфарте. Понимаю, что тебе об этом, должно быть, неприятно вспоминать, но это очень важно. Во-первых, расскажи, что произошло, почему вы ушли из Таннендорфа.
