Изумрудный шторм - Дитрих Уильям

Лишь потом я вдруг заметил, что лица у этих вояк темные и что они протягивают нам руки из рыбацкой лодки.

– Вы повстанцы? – спросил я у них.

Меня подхватили чьи-то сильные руки.

– Освободители, – услышал я в ответ.

– Давно пора, – проворчал Джубаль.

– Но, может, это вы опоздали, – ответил ему один из солдат. – Или, может, генерал Жан-Жак Дессалин сердится, что вы появились с совсем другой стороны, а не там, где вас ждали.

Я вздохнул.

– Боюсь, это моя вина. Не тот маршрут выбрал.

– Мой компаньон – полный идиот, Антуан, – добавил Джубаль, стоявший рядом в воде. – Но он может оказаться полезным.

Его соратники втащили меня в лодку.

– Что-то не выглядит он полезным, – заметил мужчина с сержантскими нашивками. – Скорее, смахивает на утопленника.

Все чернокожие дружно расхохотались. Джубаль влез в лодку и уселся рядом со мной. Костров, разведенных французами, видно не было – кругом царила тихая темная ночь.

– У меня есть срочное сообщение для генерала Дессалина, – сказал я.

Антуан всем телом подался вперед.

– Тогда тебе надобно побыстрее передать его генералу, пока он решает, убить тебя или поджарить на костре, белый человек.

Они снова рассмеялись. Я же молча взмолился о том, чтобы это веселье не привлекло внимание французов. А то еще снова откроют огонь.

Глава 25

Мы с Джубалем, совершенно изнуренные, выбрались из лодки повстанцев и заснули прямо на берегу. С воды нас видно не было, так как лодку прикрывали мангровые деревья. Спали мы мертвым сном и проснулись, лишь когда солнце стало нещадно припекать и нас начали донимать назойливые насекомые. Затем нас накормили завтраком из жареной свинины с бананами, и мы жадно ели, наблюдая за беготней крохотных сухопутных крабов и кайманами, которые лежали в воде поодаль и изредка лениво позевывали. Наш эскорт из дюжины чернокожих был вооружен, как пиратский отряд – пистолями, мушкетами и штыками. А вот вместо шпаг и сабель у них были ножи для рубки тростника и мачете. Мальчишка лет десяти притаился высоко на дереве: он разлегся на ветке неподвижно, как кот, и наблюдал, не появятся ли французы.

– Похоже, ты любишь навлекать на себя неприятности, белый человек, – заметил Антуан, которого успели повысить в чине от простого рядового до полковника. – Сроду не слыхивал, чтобы одна дурья башка вызвала столько стрельбы.

– Не одна, а две, если считать Джубаля, – возразил я.

– А мне показалось, они в тебя целились – или нет?

Я призадумался.

– Просто я часто становлюсь жертвой недопонимания.

– Он думает сердцем, а не головой, – заметил Джубаль.

– То есть всему виной женщина, – догадался Антуан. – И на первом месте у нас петушиный инстинкт, а не осторожность.

Все присутствующие засмеялись.

– Даже хуже, – сказал Джубаль. – Не просто женщина, а жена.

– Одни заботы да хлопоты. Никакой свободы, – изобразил на лице сочувствие Антуан.

– Вообще-то я всегда все тщательно планирую, а моя жена в этом смысле даже превосходит меня, – заявил я. – Просто эти французы в Кап-Франсуа очень уж возбудимы.

– Ну, теперь попробуешь, как там у нас, на другой стороне.

– Вы вроде бы более веселые и расслабленные.

– Это потому, что мы побеждаем.

И вот в сопровождении эскорта из повстанцев я зашагал по заброшенному полю тростника, все еще прихрамывая после растяжения лодыжки, босой и с ноющим от боли ухом. Хорошо, хоть красноватая земля здесь была взрыхленной и достаточно мягкой. И еще я радовался тому, что потерял свой сюртук; к чему вообще носить какие-то сюртуки на Карибах? Негры подарили мне новую соломенную шляпу и намазали пеплом мои нос и уши, дабы те не обгорели на солнце.

Грязные дорожки, соединяющие плантации, вели в нужном направлении, но вместо величественных особняков в колониальном стиле здесь были лишь развалины, напоминающие о двенадцати годах рабства. Все кругом выглядело таким запущенным и заброшенным… Но вот мы миновали вырубку в высоком тростнике, и я увидел лагерь и целый взвод чернокожих солдат. Одеты они были кто во что – одни в трофейных французских униформах, на других красовались наряды из разграбленных поместий, третьи кутались в какие-то лохмотья, оставшиеся со времен рабства. Все мужчины были поджарыми, крепкими и уверенными в себе. Один попыхивал трубкой, еще один точил нож. Увидев нас, они дружно умолкли и подозрительно уставились на меня, единственного белого среди целого отряда чернокожих вояк. Все явно гадали, кто же я такой: пленный или посланник?

Глядя на их лица, я все больше убеждался в том, что Наполеону никогда не удастся восстановить рабство на этом острове. Населяющие его люди обрели не только внешнюю, но и внутреннюю независимость. Это все равно что пытаться заставить подростка, мальчика или девочку, вернуться назад, в раннее детство, – это было просто невозможно.

– Теперь я понимаю, почему французы боятся на вас нападать, – сказал я Джубалю.

– Некоторые из этих людей провоевали всю свою взрослую жизнь, – ответил он мне. – Многие потеряли своих братьев, матерей, жен. Освободив плантацию, мы делили добытое поровну, но все деньги шли на закупку оружия у контрабандистов-янки. У некоторых наших бойцов есть американские ружья – они могут подстрелить французского офицера прежде, чем тот заметит, что в него целятся.

– Да, однажды у меня было такое длинноствольное ружье. Вообще-то я неплохой стрелок.

– Стрелков у нас хватает. Дессалину нужны мыслящие люди.

– Но ты ведь как раз из таких, верно, Джубаль?

– Книги стали моим хлебом. Ошибка моего хозяина. Я научился понимать, что есть альтернативы.

– Ты человек, умеющий читать и мыслить. И прежде, чем что-то сказать, всегда подумаешь. В Париже и Лондоне таких людей совсем немного.

– Сейчас я думаю о том, как правильно представить тебя генералу.

Вскоре мы стали проходить мимо деревень, где жили в хижинах освобожденные черные женщины и дети. Располагались они всего в нескольких милях от Кап-Франсуа. Местные обитатели уже успели превратить небольшие участки тростниковых полей в огороды, где выращивались овощи, а за хижинами виднелись загоны для домашних животных. Квохтали куры, похрюкивали свиньи, и повсюду в чем мать родила бегали чернокожие детишки, при виде которых я тотчас же вспомнил о пропавшем сыне. Узнает ли трехлетний малыш своего отца после нескольких месяцев разлуки? Оставалось лишь надеяться, что в этом ему поможет мать, которая будет рассказывать о папе только хорошее.

А что если б миром вместо мужчин правили женщины? Любопытно. Думаю, в таком мире было бы меньше печали и скуки. Больше спокойствия и меньше амбиций. Нет, вовсе не обязательно, что этот мир будет чем-то лучше или хуже. Просто он был бы другим. Более подходящим и удобным для того, кто решил выйти в отставку.

К полям сахарного тростника почти вплотную подступал тропический лес. Тропинка пошла в гору, туда, где скудная каменистая земля уже не годилась для ведения сельского хозяйства. Зато горы и джунгли являлись хорошим прикрытием для главного лагеря повстанцев. Вместо закрытых палаток французской армии черные использовали куски парусины: они натягивали их между деревьями, и получались навесы, где можно было укрыться от дождя и солнца и куда свободно проникал свежий воздух. Штаб-квартира была расположена на возвышенности, поодаль от болот с застойной водой, и потому москиты не слишком досаждали тем, кто здесь находился. Растасканные с плантаций столы и стулья стояли на открытом воздухе, а спать можно было в гамаках. К небу поднимался дым от костра. Я уловил характерный запах – здесь жарили поросенка и запекали хлеб. И я вдруг почувствовал, что страшно проголодался после этого похода – совсем как тогда, когда был приглашен на аудиенцию к Наполеону.

Но и здесь мне тоже не предложили никакой еды до встречи с командиром.

Армия повстанцев вовсе не состояла из одних только негров. Здесь были и мулаты, и даже белые дезертиры – наивные люди, которые надеялись, что их служба Франции когда-нибудь принесет свои плоды и поспособствует распространению революционных идей на родине, а вместо этого оказывались простыми наемниками на знойных Карибских островах. Большинство таких наемников вскоре погибали от желтой лихорадки; те же, кто уцелел, сбегали и присоединялись к повстанческой армии. Некоторые из них становились инструкторами по военной подготовке, и безграмотные бывшие рабы автоматически и беспрекословно подчинялись командам белого человека. Еще бы, ведь эта привычка въелась им в плоть и кровь с самого рождения! Я увидел целый отряд марширующих на лужайке негров, которым выкрикивал команды какой-то профан на жуткой смеси французского, африканского и польского.