Татьяна Мудрая - Девятое имя Кардинены
Нисхождение.
«Я хотела быть одной крови со всем живущим — а ратоборствовала. Я должна была созидать — и убивала. Ложны ли были мои пути или истинны? Скоро Ты скажешь мне это».
Снова нисхождение.
«В руки Твои предаю себя, и Терг твоя правая, а Терга левая, ближе к сердцу. Терг, вот я гляжу тебе в глаза: подними грехи со дна моей души. Терга, я касаюсь покровов твоих: смой с меня их ужас и мрак, чтобы светом единым предстала я перед Его милосердием».
Тергата снимает с пояса меч Денгиля, протягивает его Стагиру вперед рукоятью. Расстегивает пояс. Сбрасывает мантию и выпрастывается из верхнего платья, которое послушно ложится у ног. Бережно кладет поверх всей груды одежд свой перстень со щитом, выпрямляется — серебряная и алая — в своей тонкой шелковой кольчуге. Принимает из руки Стагира его черную карху. И говорит ему дерзостно и твердо:
— Ну что же, брат мой, время кончать наш давний поединок. Смотри, не урони чести — зрители у нас подобрались отменные!
В моем конце — мое начало. Эпилог
Путник прошел через лес, еще полный ночных теней. Вырастали перед ним то могучие тела дубов, повитые туманом как коконом, то призраки широких лип и каштанов, то звенящие на утреннем ветру березы и ясени. Кусты и трава были влажны от росы, одежда и обувь его мигом промокли. Где-то рядом, невидимая, бродила лошадь, хрупая травой и звеня кольцами сбруи.
Потом он уперся в двухметровую стену из каменных глыб и пошел вдоль нее.
— Дедусь, ты чего ищешь? — послышалось вдруг сверху.
Он посмотрел ввысь. На гребне стены лежала девочка лет девяти-десяти, свесив голову с падающей вниз темной прядкой, и болтала в воздухе ногами, согнутыми в коленках.
— Какой я тебе дедушка, я еще мужчина в цвету, — он улыбнулся. — Прохода ищу. Вроде здесь внутри когда-то были правительственные дачи.
— Не знаю. Вот поселок недалеко, это правда. А это наша усадьба, в ней всегда жили люди нашего рода.
— Вот как… А я-то всю ночь шел.
— Слушай, ты с моей кобылой в лесу не повстречался? С вечера убежала подседланная. Не поможешь изловить?
— Не привычен я как-то чужих лошадей перенимать.
— Ладно. Я ее сейчас сама позову, а ты рядом постой.
Она перекинула ноги и села. На ней был комбинезончик из чертовой кожи и остроносые туфли на низком каблуке. Прохожий протянул руки, чтобы ее подхватить, но запоздал. Девочка мягко, как кошка, приземлилась на четыре точки. Позвала:
— Налта! Налта!
Издали послышалось ржание и приближающийся стук копыт.
— Интересное дело! Что же она раньше не подходила?
— Тебя почуяла. Раз есть взрослый, значит, на нее не будут карабкаться с пенька или с ветки прыгать. Ты же меня в седло подсадишь?
Впрочем, его помощь была номинальной, С третьей попытки девочка и сама влезла, причем довольно сноровисто.
— Поехали ко мне домой. Там, сзади, калитка есть, чтобы через главный вход круга не делать. Держись за стремя или хвост, а то потеряешься. Есть-спать хочешь, наверное?
— Больше есть, чем спать, и то не очень. А ты меня не опасаешься в дом вести?
— Ф-фа, ты же добрый. И глаза нездешние.
Подъехали к берегу реки, к которой вели пологие ступени. У причала стояли две лодки и ботик с нарисованным на борту смешливым синим глазом. Здесь в стене была дверца из кованых железных прутьев: они зашли сами и завели Налту.
Внутри земля была насыпана высоко, и замшелая стена оказалась гораздо ниже от нее. Шли они по аллее из старых лип.
Справа внятно пахнуло конюшней.
— Ты погоди здесь, я этой гулене овса задам, коли уж запарено.
Девочка исчезла с Налтой в поводу и через несколько времени вернулась с плошкой в поднятых руках. За ней, сквалыжно мяуча, шли две кошки.
— Малявки опять им молоко у самой конюшни оставили. Коты до него не больно охочи и пьют только под настроение. Зато змеи приходят и лошадей пугают.
— А кошки не боятся змей?
— Что ты! Вон Барсюга, — она кивнула на вальяжного серополосного кота с белыми лапами и интеллигентной мордой, — одного бедного ужика чуть пополам не перервал. А ужи и гадюки трудолюбивые. Оберегают корни в земле и кору на стволах.
Она нагнулась и потрогала щиколотку и выше.
— Ох, ногу вчера натерла об одну толстую кобылу. Ноговицы надо было надеть, не полениться. Кони здесь не выгулянные, собаки от сытости еле брешут, кошки мышей не ловят… Дармоеды. Только детям с ними играть.
— И много детей?
— Ага. Я попыталась как-то пересчитать — три раза сбивалась. Братцы-сестрицы родные, двоюродные, троюродные, N-юродные и просто так, без родословия и порядкового номера. Одно слово — дитятник.
В дом вела стеклянная дверь. Собственно, здесь был полукруглый эркер, доходящий до земли и весь увитый диким виноградом. Обширный коридор был разделен поперечными выступами на части разного цвета и вида. Около столовой был черный кафель с рисунком из зеленых и желтых кленовых и каштановых листьев, на полу стояли букеты в плоских вазах. Одна из вездесущих кошек сидела на подоконнике и от нечего делать мыла себе подхвостье, задрав ногу пистолетом.
— Ты потише себя веди, а то весь дом перебудишь.
Однако на звон ложек о тарелки пришла огромная овчарка с кроткими глазами, сохраняя достоинство, улеглась у миски на полу. Зевнула, показав два ряда клыков, похожих на белые скалы. «С такими сторожами легко быть храброй», — подумалось ему.
После завтрака (отварная рыба и овощи для него, творог с земляникой и сливками для девочки, мясной кулеш — собаке) перешли в библиотеку.
Он сидел на кольцеобразном диване, а девочка бегала у него за спиной по деревянному променаду.
— Сколько книг у вас. И редкие! Я столько в частных собраниях не видал. Однажды только, в юности, и то вроде бы меньше.
— Это вообще-то библиотека Оддисены.
— А кто главный хранитель фондов?
— Я. Что ты смеешься, прочим домашним это до лампочки, им бы детективчик пострашней на ночь почитать. А я все книги и альбомы знаю в лицо. Вот смотри: эти, по коневодству и о старинном клинковом оружии — папина папы; языковедческие на всех современных языках, инкунабулы, рукописные на арабском, исторические трактаты, это… (она чуть запнулась) маминой мамы. Латинские и древнегреческие свитки в футлярах, стихи, всякие шедевры полиграфии — от дедушки, который был ей мужем перед Тергами, ну, конечно, он был тогда не дедушка. А вот эти тафсиры, и сунна, написанные почерком насхи, и Хайам, и Газали, и Авиценна, и Великий Шейх — наследство от другого дедушки, которому она была женой.
Он чуть усмехнулся такому странному перечислению родственных связей.
Девочка ухватила, наконец, альбом ин-кварто и с ним в руках соскользнула на попке по скату спинки прямиком в диванное сиденье.
— Смотри, какие красивые рисунки, только вымытыми руками и листать. «Пламенеющие клинки», знаешь, с витым лезвием, как Зульфикар пророка; дамасские с узором «виноградная гроздь», испанские «волчата», индийские куттары со сдвоенной рукоятью, рога дервиша, японские парные мечи, скандинавский булат, динанские «жальца» и эроские кархи… Ты про мечи любишь читать?
— Ни читать, ни видеть. Ты лучше мне про своих зверей расскажи. Я ведь, собственно говоря, бродячий маг… то есть волшебник.
— Взаправду?
— Ну, во вполне земном смысле. Работаю со всякими животными, выхаживаю, приручаю, размножаю на воле. Решил, что нашему младшему брату-минориту больше всего к лицу печься о братьях еще меньших.
— Ой, послушай, а ты с птицами не пробовал говорить? Может статься, тебя и вовсе Франциск зовут?
— Пробовал, не выходит пока. Ни в какую не понимают, не дозрел, видимо. Вот пишу много: книги публикую, статьи кропаю по своей тематике, биологической, с того и живу. Еще езжу: Гринпис, Международный экологический комитет, всякие там постоянные комиссии по соблюдению гомеостаза в природе и обществе, заповедники, лесничества вон здешние… А звать меня Дэйн.
— А меня Кинни. Я это имя всё время тебе посылаю. Извини, мне показалось, что ты меня слышал.
Она заткнула альбом на место.
— Теперь ко мне пойдем. Отдохнешь, если захочется.
В ее комнату вела дверь прямо из библиотеки. Огромное окно во всю стену было забрано деревянным переплетом. Пышный, изумрудного цвета палас, множество растений на полу и по стенам делали комнату продолжением сада. На холстинковых обоях были прикноплены детские рисунки, различные по художественной манере и возрасту исполнителей. Широкий подоконник был завален ракушками, камнями, флакончиками, феньками, игрушками из ниток и шишек и прочей милой чепухой. У раскрытой створки сидел небольшого формата еж и деловито лопал шматок вареной колбасы. Увидев Кинни, развернулся и подставил под ее ладошку пузо, покрытое редкой белой шерстью.
