Лао Шэ - Избранное
Людей, которым он мог довериться, было всего двое. Сянцзы решил отыскать Сяо Фуцзы и господина Цао. Господин Цао — мудрый человек, он простит его и даст хороший совет. Сянцзы по всем будет его слушаться. А Сяо Фуцзы поможет ему, вместе с ней он добьется своего! Непременно добьется!
Но кто знает, вернулся ли господин Цао? Завтра же он пойдет на улицу Бэйчанцзе и все разузнает, а если в доме никого нет, сходит к господину Цзоу. Только бы найти господина Цао, тогда все уладится. Сегодня он будет работать весь вечер, завтра разыщет господина Цао, а потом навестит Сяо Фуцзы, принесет ей добрую весть: «Я хочу наладить свою жизнь, трудиться за двоих. Давай жить вместе!»
Глаза его светились радостью. Завидев пассажира, он словно на крыльях подлетел к нему и, не договариваясь о цене, сразу сбросил ватный халат.
Бежал он, правда, не так, как раньше, но душевный подъем придавал ему силы. Это был почти прежний Сянцзы, не знавший равных. Он мчался, не сбавляя хода, весь в поту. Доставив пассажира на место, Сянцзы почувствовал, что тело его стало намного легче, в ногах появилась упругость. Ему хотелось снова бежать, хоть на край света. Его можно было сравнить с хорошим скакуном, который нетерпеливо бьет копытами, прося повод. В контору Сянцзы вернулся лишь к часу ночи, уплатил за аренду коляски, и у него еще осталось девять мао.
Сянцзы проснулся поздно, повернулся на другой бок и открыл глаза: солнце уже высоко. После вчерашней ночи отдых казался особенно приятным. Сянцзы встал, лениво потянулся, суставы легонько хрустнули. Хотелось есть, в желудке урчало. Наскоро поев, он с улыбкой сказал хозяину конторы:
— Отдохну денек. Дело есть.
А сам подумал: «Сегодня все устрою и завтра начну новую жизнь».
Сянцзы сразу же устремился на улицу Бэйчанцзе. Шел и про себя молился: «О, если бы господин Цао вернулся! Если бы сбылись мои надежды! Не повезет с самого начала — не жди удачи! Но ведь я стал другим, неужели Небо не будет ко мне милостиво?»
Подойдя к дому Цао, он позвонил дрожащей рукой. Сердце его готово было выпрыгнуть из груди. Стоя перед этой знакомой дверью, Сянцзы хотел только одного: чтобы она открылась и показалось знакомое лицо. Но дверь не открывали. Неужели никого нет дома? Почему так тихо? Тишина пугала его.
Вдруг за дверью послышались шаги. Сянцзы отпрянул назад, но тут же услышал самый родной, самый желанный в этот миг голос:
— О! Сянцзы! Давненько не видались. Что с тобой? Ты так похудел!
Это была Гаома: она-то за это время поправилась!
— Господин дома? — с трудом проговорил Сянцзы.
— Дома. Но ты-то хорош, нечего сказать! Сразу — дома ли господин? Словно мы с тобой вовсе незнакомы! Даже не поздоровался! Такой же увалень, как и прежде. Входи! Как живешь-то? — спрашивала Гаома, вводя его в дом.
— Да так себе! — пробормотал Сянцзы, улыбаясь.
— Господин! — крикнула Гаома. — Сянцзы пришел!
Господин Цао у себя в кабинете переставлял на солнечную сторону горшки с нарциссами.
— Пусть войдет! — отозвался он.
— Иди, иди! — тараторила Гаома. — Мы с тобой еще потолкуем, а я пойду скажу госпоже. Мы тебя частенько вспоминали! Нескладно тогда все получилось. Да что поделаешь? Бывает и хуже.
Сянцзы вошел в кабинет:
— Господин, это я!
Он хотел осведомиться о здоровье господина Цао, но почему-то не посмел.
— Присаживайся, — пригласил его Цао. Он стоял в домашней короткой куртке и улыбался. — А ведь мы уже давно вернулись… Лао Чэн сказал, что ты ушел в «Жэньхэчан». Гаома ходила туда, но не нашла тебя. Да садись же! Как живешь? Как твои дела?
Сянцзы готов был заплакать. Как рассказать о своих страданиях, если каждое воспоминание — открытая рана в сердце? Хотелось излить душу, но трудно было начать. Он ничего не забыл, ни одну обиду, хотя и не понимал как следует всего, что с пим произошло. Придется, видно, рассказать всю историю своей жизни.
Господин Цао, видя, что Сянцзы никак не может собраться с мыслями, сел и стал ждать, когда он заговорит. Сянцзы молчал долго. Наконец поднял голову и посмотрел на господина Цао. Если бы перед ним был другой человек, он бы никогда ничего не сказал, но господин Цао ласково кивнул и приободрил его:
— Говори, не стесняйся!
И Сянцзы заговорил. Сначала он не собирался вспоминать всякие подробности, но затем решил, что это принесет ему облегчение и поможет самому во всем разобраться. Каждый шаг доставался ему дорогой ценой, поэтому рассказывать нужно было по порядку, не перескакивая с одного на другое. Каждая капля пота, каждая капля крови были частицами его жизни, и не следовало ничего упускать.
Он рассказал о том, как, приехав в город, брался за любую работу, как стал рикшей, накопил денег и приобрел коляску — и как потерял ее; рассказал все, вплоть до последних событий. Он сам удивился тому, как долго и с какой охотой он говорит.
Речь Сянцзы лилась свободно, словно сами события помогали находить нужные слова, полные искренности и печали, и каждое из них было ему необычайно дорого. В памяти Сянцзы вставало все его прошлое, и он не мог остановиться. Ему хотелось сразу раскрыть свое сердце. И чем дальше он рассказывал, тем легче ему становилось! Он говорил о своей мечте выбиться в люди и о своих злоключениях, о том, как он жил последнее время, обиженный, несчастный, опустившийся. Когда он наконец умолк, голова его покрылась потом, сердце опустело, но это было приятно: он чувствовал себя как человек, очнувшийся после долгой болезни.
— Ты хочешь знать мой совет? — спросил господин Цао.
Сянцзы кивнул. Говорить он больше не мог.
— Опять думаешь возить коляску?
Сянцзы снова кивнул. Он не умел делать ничего другого.
— Выход у тебя один — скопить денег и снова купить коляску, а пока брать напрокат. Это, пожалуй, разумнее, чем сразу занимать деньги на покупку под проценты. Но еще лучше жить у одного хозяина: еда и жилье будут обеспечены. Думаю, тебе стоит вернуться ко мне. Правда, свою коляску я продал господину Цзоу, по можно взять коляску в аренду. Согласен?
— Конечно! — Сянцзы встал. — А вы помните о том, что тогда случилось?
— О чем ты?
— Ну, вот когда вы уехали к господину Цзоу…
— А! — Цао улыбнулся. — Кто же об этом не помнит! Зря я тогда всполошился. Уехал с госпожой на несколько месяцев в Шанхай, а можно было и тут оставаться; господин Цзоу все уладил. Впрочем, все это в прошлом. Давай поговорим о другом: как быть с Сяо Фуцзы, о которой ты говорил?
— Еще не знаю…
— Я так думаю: если ты женишься на ней, снимать комнату на стороне вам нет расчета; освещение, отопление — на все денег не хватит. Лучше всего вместе устроиться на работу: ты — рикшей, она — прислугой! Но такое место трудно найти. Не обижайся, но скажи сам, можно на нее положиться?
Сянцзы покраснел, затем смущенно проговорил:
— Ей тогда некуда было деться. Вот и пришлось заняться этим делом. Но клянусь вам, она хорошая! Она не такая…
Его терзали самые противоречивые чувства, но он не мог их выразить. Так много хотелось сказать, и не хватало слов.
— В таком случае, — нерешительно проговорил господин Цао, — наверное, придется устроить вас у себя. Все равно ты занимаешь целую комнату, так что с жильем вопрос решен. Не знаю только, умеет ли она стирать и готовить. Если умеет, будет помогать Гаома. У нас скоро появится еще ребенок, Гаома одной не справиться. Сяо Фуцзы я платить не буду, зато она сможет столоваться здесь. Как ты на это смотришь?
— Что же может быть лучше! — Сянцзы радостно улыбнулся.
— Но я еще должен посоветоваться с госпожой…
— Будьте спокойны! Если госпожа станет сомневаться, я приведу Сяо Фуцзы, пусть госпожа на нее посмотрит!
— Вот и хорошо! — Господин Цао тоже улыбнулся; ему было приятно, что, несмотря на все злоключения, Сянцзы сумел сохранить благородство души. — Я переговорю с госпожой, а через несколько дней ты приведешь Сяо Фуцзы. Если госпожа согласится, считай дело улаженным.
— Так я пойду, господин?
Сянцзы торопился сообщить Сяо Фуцзы радостную весть: на такую удачу он не смел и рассчитывать.
Сянцзы вышел от господина Цао часов в одиннадцать. Зимой это самое хорошее время дня. Погода была солнечная, на небе ни облачка. В сухом холодном воздухе далеко разносились выкрики торговцев, пение петухов, лай собак и еще какие-то высокие, тонкие звуки, похожие на крик журавля. И лучи солнца грели, несмотря на мороз. Навстречу Сянцзы торопились пешеходы, пробегали рикши, подняв верх колясок, медные части которых отливали золотом, медленно и важно шествовали верблюды, неслись машины, трамваи, а в небе кружили белые голуби; лишь деревья замерли в неподвижности. Вокруг царило оживление, и в то же время всюду было разлито какое-то радостное спокойствие. Древний город шумел, жил своей жизнью, а над ним простиралось голубое небо, умиротворенное и приветливое.
