Карен Стрит - Эдгар Аллан По и Лондонский Монстр
Мистер Пиготт наконец-то завершил свою утомительную речь словами: «Все это доказывает, что человек перед вами и есть искомый преступник». Публика взорвалась воплями, свистом и гудением. А я никак не могла понять, каким образом тот факт, что эти старые девы, сестрицы Портер, способны опознать Ринвика на следующий день после того, как мистер Коулмен в надежде на награду привел его к ним на порог, может доказывать что бы то ни было вообще. Что за ужасный балаган! Мистер же Пиготт продолжил свою душегубскую работу, доведя до сведения суда, что Ринвик Уильямс проживает в кабаке на Бери-стрит, в комнате с тремя кроватями, на которых по очереди спят шесть человек, одним из коих является сам Уильямс. Далее он заявил, что только люди крайне дурного нрава могут обитать в столь низменных условиях, а стало быть, стоит ли принимать на веру слова этого негодяя? В заключение он заверил суд, что нравственный облик всех пострадавших дам неоспорим, и они, уж конечно, не опустятся до лжесвидетельства перед судом. Ну да, еще бы!
Первой предстала перед судом для дачи показаний мисс Энн Портер, неряшливая девица, которой не исполнилось и двадцати. Публика взорвалась аплодисментами и приветственными криками. Мисс Портер покраснела, но была слишком увлечена своим положением «первой леди». Мистер Шеферд, со стороны обвинения, принялся задавать ей скучные формальные вопросы, и – вы не поверите, но нам пришлось прослушать ту же самую историю во второй раз! Однако публика наслаждалась повторным представлением не меньше, чем премьерой. А когда мисс Энн заявила, что Ринвик и прежде оскорблял ее с сестрами «очень вульгарными непристойными словами», а в ту самую ночь шел за ней «что-то бормоча», возмущению собравшихся не было границ. Затем она продемонстрировала всем одежды, которые были на ней в день рождения королевы – ярко-розовое шелковое платье, сорочка, три нижние юбки (одна – шелковая, две – льняные) и корсет. Сзади на платье зиял разрез, и мисс Энн заявила, что заштопать его невозможно. Очевидно, искусство владения иглой и нитью ей совершенно незнакомо. Она засвидетельствовала, что нижние юбки также разрезаны, а с ними – и ее плоть, и только корсет спас ее от худших увечий. При этих словах зал взревел. (Как они ревели бы от смеха, если бы только удостоились сомнительного удовольствия лицезреть ее отталкивающую задницу!) В заключение мисс Энн присягнула в том, что прекрасно видела и запомнила лицо нападавшего. Нападавшим был Ринвик, ошибка с ее стороны невозможна. (Очевидно, кстати, что девица близорука, но проверить остроту ее зрения никому на суде не пришло в голову.)
Мистер Шеферд перевел допрос к одежде нападавшего. Мисс Портер рассказала, что на нем был легкий плащ, накинутый на плечи, а под ним, как ей показалось, еще сюртук. Это, конечно, верно, вот только описанные ею одежды невозможно было бы отыскать в жалкой комнатушке, которую Ринвик делил с пятью соседями. Тем более что они, насколько мне известно, мирно висят там, где и должны висеть – в вашем гардеробе.
Остальная часть суда также прошла для Ринвика не лучшим образом. Его наниматель, хозяин цветочной фабрики Амабель Митчелл, и француженки, работавшие с ним, попробовали засвидетельствовать его добропорядочность, но были яростно освистаны. Затем последовал выход леди Эглантины Уоллес, известной писательницы, чья комедия «Сливки общества»[55] закончилась освистанием и изгнанием актеров со сцены. Прежде она обвиняла Монстра в том, что он напал на нее в конце мая, но теперь заявила, что обвинение было лишь одним из ее невинных розыгрышей, и потому Ринвик Уильямс в означенном нападении, конечно же, невиновен.
Тут наконец-то предоставили слово обвиняемому. Он оказался намного красноречивее обвинителя, однако было очевидно, что его признают виновным, если только он не сумеет неопровержимо доказать обратное. И, пока последние слова слетали с его губ, взгляд его тревожно блуждал от лица к лицу в зале, и, наконец, отыскал меня. Ринвик нахмурился, точно стараясь вспомнить, кто я и где мы могли встречаться. Длился этот пугающий «тет-а-тет» бесконечно долго: время будто бы застыло. Каждая секунда казалась вечностью, пальцы взмокли от холодного пота, сердце забилось в груди, точно птица в ловушке. Укажет ли он на меня, истинную виновницу, ткнувшую ту женщину бутоньеркой? Вынесет ли мне приговор?
Как только он открыл рот, чтобы заговорить, у меня закружилась голова. Со стоном я рухнула на пол, изображая обморок. Лежа с закрытыми глазами, я всей душой надеялась, что маневр мой сработает и отвлечет внимание зала и Ринвика. Мне помогли сесть в кресло и подали воды. Я украдкой взглянула на него из-под полуопущенных век. Он все так же смотрел на меня, и взгляд его был полон узнавания – тут я не могла ошибиться. Оставалось лишь одно. «Это он, – прошептала я. – Это он!» Дрожащим пальцем я указала на Ринвика: «Это тот самый человек, который напал на меня в прошлом месяце, по пути домой из театра!» Лицо Ринвика исказилось от ужаса. Зал гневно взревел и не утихал до самого объявления вынесенного присяжными вердикта: «Виновен!»
Боюсь, на душе у меня немедленно полегчало, несмотря на чувство вины. Разве у меня был выбор? Да если бы не мое представление, Ринвик сам указал бы на меня, и тогда наш с вами жизненный путь завершился бы в Ньюгейте, на виселице. Если бы в тот роковой июньский вечер он не совал носа не в свое дело!.. Эта проклятая Ангерштейнова награда сделала Ринвика Уильямса самым одиозным человеком в Лондоне, и он сам вынудил меня швырнуть в него последний камень.
Как я рада, что все наконец-то позади! Не позже воскресенья я присоединюсь к вам в Маргите. Всем сердцем надеюсь, что этот городок и местный театр позволят нам начать жизнь сначала. Теперь, когда всем известно, что Монстр, терроризировавший Лондон, это Ринвик Уильямс, у нас есть шанс оставить все несчастья позади.
Ваша жена
Элизабет.
Лондон, 13 июля 1840 г., понедельник
– Адская птица Диккенса влетела в окно и уселась на письменный стол. В клюве она держала сложенный лист бумаги. Это послание содержало жизненно важный намек на разгадку нашей тайны, а дьявольский ворон не желал отдавать его. Я протянул руку, чтобы отнять бумагу, но проклятая птица взлетела и принялась носиться по комнате из угла в угол, уворачиваясь от меня. Тогда я процитировал ворону весь его репертуар, надеясь, что он ответит и выронит письмо, однако Хват Хитрый хранил молчание, и его добыча так и осталась при нем.
– Весьма многозначительный сон, – заметил Дюпен. – Вы явно боитесь, что так и не найдете разгадку своей тайны, несмотря на все полученные улики.
– Чистая правда. И ворон, очевидно, на самом деле – вестник смерти, как вы предполагали.
Я вновь пробежал взглядом сообщение о смерти из «Кентиш газетт», оказавшееся в обнаруженном вороном конверте. Узнав о том, как умер дед, я преисполнился сожаления. Конечно, то, что он дожил до наших дней – и до восьмидесяти лет – было маловероятно. И все же я тайком надеялся обнаружить Генри Арнольда в одном из лондонских театров, играющим роли почтенных патриархов. Но – увы, он умер при странных обстоятельствах, оставив бабушку на милость ее постылых отца и мачехи. И это обстоятельство прибавило мне решимости разгадать семейную тайну.
– Очевидно, ворон все же оказался не вестником смерти, а случайной деталью, усилившей впечатление вмешательства потусторонних сил, которого добивается ваш противник, – заметил Дюпен.
– Если бы только Хват Мудрый вместо своей бессмысленной болтовни мог поведать нам, кто принес этот конверт! Но нет. Он – просто дьявол, без умолку несущий вздор и докучающий окружающим. Странно, что мистер Диккенс держит эту птицу в доме – при трех маленьких детях и жене, которая ее явно не любит.
– Возможно, это создание помогает ему укрыться от семьи и отдаться творчеству.
Поначалу я решил, что Дюпен шутит, но тут же понял, что он говорит совершенно серьезно.
– Укрыться от семьи? Зачем ему это? Его дети прекрасно воспитаны, а жена оказалась весьма приятной дамой, несмотря на проделки ворона и незваных гостей.
– Такова уж функциональная обязанность семьи – мешать человеку вершить великие дела.
– Абсурд! История полна примеров великих дел, совершенных семейными людьми!
– Но насколько большего они добились бы, если бы их время и мысли не занимали жены и дети?
– Любовь жены и детей более чем компенсирует время, не потраченное на размышления и творчество. Более того, именно любовь вдохновляет!
– А, эти мифы о музе… Если вдохновение и таланты не ниспосланы самим богом, то их непременно приносит муза, в целях удобства оказавшаяся также и женой творца… – Дюпен покачал головой. – Нет, я полагаю, что вдохновение и талант рождаются непрестанным трудом – широтой круга чтения, глубиной исследований, вдумчивостью и упорной работой в избранной области знания. По сути это очень похоже на упражнение мускулов. Настоящий ученый – отнюдь не лентяй, но и не тот, чьи мысли заняты только тем, как обеспечить семью. Настоящий ученый жертвует всем ради познания истины. Мой талант – аналитическое мышление, и, честно говоря, я убежден, что сердечные привязанности лишь затуманивают разум.
