Джефф Вандермеер - Ассимиляция
Ее вполне устраивало молчание, но Грейс с Контролем были настроены по-другому.
– Я скучаю по горячему душу, – сказал Контроль. – И по коже, которая не чешется с ног до головы.
– Так вскипяти воды, – сказала Грейс, точно предлагала решение сразу двух проблем. Словно это недовольство Контроля было дурацкой прихотью и он должен был мыслить более высокими категориями.
– Это не одно и то же.
– А я скучаю по крыше Южного предела, – сказала Грейс. – На ней можно было стоять и смотреть на лес.
– Ты ходила на крышу? Как это тебе удавалось?
– Сторож нас пускал. Директора и меня. Мы стояли на крыше и строили разные планы. – В голосе ее проскальзывала ирония.
Кукушка уже успела отметить эту ее тоску, эту невидимую связь с кем-то отсутствующим. Кого ей действительно не хватает? У них слишком мало времени, чтобы тосковать о чем-то или ком-то. Этот разговор был настолько ей неинтересен, что она вновь задумалась о том, что будет делать, если вдруг встретит Слизня. Что, если сама она является «спящим агентом» силы куда более древней, чем Южный предел или Зона Икс? Кому она на самом деле подчиняется: бывшей директрисе? Или ей же, но когда она была девочкой, играющей на черных камнях у маяка? А какому хозяину служил смотритель маяка? Было бы проще, если бы она могла думать о каждом человеке в этом уравнении по отдельности, как о самостоятельной величине, но всё было не так просто.
Возможно, по-настоящему значимым был лишь последний ответ биолога, а все остальное – данью ожиданиям и реакциям, на которые человек запрограммирован изначально? Неким подобием последней отсрочки перед тем, как она сама превратилась в единственно правильный ответ. Все эти новые складки, эти жабры, эти мириады глаз, словом, все, что они видели, имело больше значения, обладало большей жизнеспособностью в данной среде. Возможно, в тайнике маяка скопилось так много журналов именно потому, что люди, один за другим, со временем понимали всю бессмысленность языка, речи. Не только в Зоне Икс, но и вообще, в сравнении с живым мгновением, прикосновением, связью, для которой слова были жалким разочарованием, ибо они не способны выразить ни конечное, ни бесконечное. Зона Икс доказывала это снова и снова, усердно стирая все остальное. В тот самый миг, когда Слизень продолжал писать свое ужасное послание.
Там, на острове, остался без ответа еще один, последний вопрос, и вес его давил на каждого из них, но по-разному. Если сейчас они видели перед собой пейзаж, трансплантированный откуда-то издалека, тогда что же существовало в координатах реальной Зоны Икс, там, на Земле?
Грейс первая выдвинула эту идею – было очевидно, что она не один год размышляла над этой проблемой, которая преследовала ее, угнетала, не давала покоя.
– Мы, – словно издалека донесся до нее ответ Контроля. – Там мы. Мы и есть на Земле. – Хотя он ведь не глуп и должен понимать, что Грейс права.
– Если пройдешь через дверь, попадешь в Зону Икс, – сказала Грейс. – Если перейдешь через границу, попадешь в другое место. А вот какое, неизвестно.
По голосу никак нельзя было определить, терзают ли Грейс сомнения, волнует ли ее то, верят они ей или нет. Чувствовалось, что она страшно устала от вопросов, словно Зона Икс окончательно вымотала ее, и даже неправильный ответ вполне бы ее устроил. Контроль промолчал.
Но Кукушка помнила, что видела в коридоре, ведущем в Зону Икс, весь этот мусор и обломки, мертвые тела, и теперь размышляла над тем, было ли это реальностью или порождением ее разума. Размышляла, что могло пройти через двадцатифутовую дверь, которую описывал Контроль и которая теперь для них потеряна. Что вообще могло пройти через такую дверь? Ее вывод был: ничего, потому что если бы что-то могло, оно уже прошло бы давным-давно.
Озера на болотах отливали такой глубокой чистой синевой в неверном свете дня, что отражения деревьев и кустарников, окаймляющих их берега, казались столь же реальными, как и их укрепившиеся корнями в почве двойники. Под заляпанными грязью подошвами чавкала сырая земля, они оскальзывались на корнях растений, и пахло здесь сладко, словно хрустящим сеном. Контроль несколько раз терял равновесие и хватался за Кукушку, едва не утягивая ее за собой.
Откуда-то спереди вдруг потянуло гарью, а потом что-то пронеслось по небу, сплошь затянутому облаками – что именно, они не разглядели, – и Кукушка ничуть не удивилась.
0017: Директриса
Однажды весенним днем в Южном пределе ты сделала перерыв в работе, вышла прогуляться по двору, выстланному плиткой, целиком погруженная в свои мысли, и вдруг увидела нечто странное на берегу заболоченного озера. У самой кромки черной воды виднеется человек. Он сидит на корточках, сгорбившись, невидимые для тебя руки заняты каким-то загадочным делом. Твоя первая мысль – вызвать охрану, но потом ты узнаешь хрупкую фигуру, хохолок черных волос. Это Уитби, в коричневом блейзере, темно-синих слаксах и легких туфлях.
Уитби играет в грязи. Промывает что-то? Душит кого-то? Он настолько сконцентрирован на своем занятии, что даже издали заметно – челок занят делом, требующим ювелирной точности и внимания.
Инстинкт подсказывает тебе: тише, подходи как можно медленнее, не наступи на ветку или опавшие листья. Уитби достаточно настрадался в прошлом, был напуган самим этим прошлым, и ты можешь его спугнуть, если подойдешь быстро и сразу. Ты уже на полпути, когда он оборачивается, давая понять, что заметил тебя, и вновь возвращается к своему занятию, а ты быстро подходишь к нему.
Деревья, как всегда, выглядят печально, согнулись над водой, точно сгорбленные священники с длинными бородами из мха. Или, как менее уважительно говорит Грейс, «выстроились в ряд, точно старые потрепанные наркоманы». Вода гладкая, как зеркало, слегка подернута рябью только в том месте, где возится Уитби, и когда ты подходишь и наклоняешься у него над плечом, видишь свое отражение, искаженное этими кругами и водянисто-серыми отблесками света.
Уитби промывает в воде маленькую коричневую мышь.
Он держит животное осторожно, но крепко, сжимает между большим и указательным пальцами левой руки, вверху торчат головка и передние лапки мыши, чуть ниже, вдоль его ладони, видны бледное брюшко, задние лапки и хвост. Мышь то ли загипнотизирована, то ли по какой-то другой причине ведет себя на удивление спокойно, пока Уитби зачерпывает воду правой рукой и осторожно выливает на мышь, потом протирает влажным мизинцем шерсть на брюшке, бока, щечки с усиками и верхнюю часть головы.
Через левое плечо у Уитби перекинуто маленькое белое полотенце; на нем монограмма в виде большой прописной буквы «У», вышитая золотыми нитками. Принес из дома? Вот он снимает его и, используя один уголок, бережно протирает голову мыши, ее крохотные черные глазки смотрят куда-то вдаль. Уитби проявляет просто удивительную осторожность, даже нежность, продолжает протирать лапку с розовыми коготками, сначала одну, затем – другую, после этого переходит к задним лапкам и тонкому хвосту. Руки у Уитби такие маленькие и бледные, что в голову приходит совершенно абсурдная, но трогательная мысль: уж не родственники ли они?
Прошло три месяца с тех пор, как скончался от рака последний член последней, одиннадцатой экспедиции, шесть недель с тех пор, как его тело эксгумировали. Прошло уже больше двух лет с тех пор, как ты перешла границу вместе с Уитби. За последние семь-восемь месяцев тебе начало казаться, что Уитби постепенно поправляется, приходит в себя – реже просит о переводе, активнее участвует в совещаниях, у него снова пробудился интерес к работе о «комбинированных теориях», которую он теперь называет «Тезисы о терруаре» и которая подразумевает подход к «постижению экосистем», основанный на последних достижениях виноделия. Он усердно исполняет свои обязанности на работе, его поведение не выходит за рамки обычной эксцентричности. Даже Чейни, пусть и ворчливо, но признает это, и тебя не слишком волнует тот факт, что он все чаще пытается использовать Уитби против тебя же. Ты также не слишком задумываешься о причинах, заставивших Уитби вновь приблизиться к центру событий.
– Что это у тебя тут, а, Уитби? – внезапно и резко нарушаешь ты молчание. Что бы ты сейчас ни сказала, это будет похоже на взрослого, отчитывающего ребенка, но Уитби сам поставил тебя в такое положение.
Уитби перестает мыть и вытирать мышь, перебрасывает полотенце через левое плечо, смотрит на зверька, рассматривает внимательно, проверяя, не осталось ли где пятнышка грязи.
– Мышь, – отвечает он таким тоном, словно ты и сама должна все понимать.
– И где же ты ее нашел?
– Не ее, а его. Нашел его на чердаке. – С упреком в голосе и одновременно с вызовом отвечает он.
– О… В доме? – Значит, он принес физическое воплощение безопасности дома на работу, во враждебную среду. Ты пытаешься подавить в себе психолога, не слишком углубляться в анализ, но сделать это трудно.
