Джефф Вандермеер - Ассимиляция
И на этом фоне он почему-то не переставал задаваться вопросом, есть ли хоть какие-то свидетельства того, что он когда-то сидел на заднем сиденье мощной машины деда. Лежат ли где-то в Центре черно-белые снимки, снятые кем-то дальше по улице через лобовое стекло автомобиля или фургона? Инвестиция. Изъятие инвестиций. Начало всего. Ему снились скалы, и левиафаны, и падение в море. Но что, если левиафаны были в Центре? И эти неопределенные формы – всего лишь очертания воспоминаний, которые никак не удается припомнить, скрытые тем, что он помнит, но помнить не должен, потому что этого никогда не было? Прыгай, произнес чей-то голос, и он прыгнул. Два забытых дня в Центре, прежде чем ехать в Южный предел, слова матери о том, что он превращается в параноика… И все это давит таким тяжким грузом, и так трудно анализировать, словно его одновременно допрашивают и Южный предел, и Зона Икс.
Привет, Джон, – произнесла у него в голове какая-то версия Лаури. – Сюрприз.
Да пошел ты!
Ты это серьезно, Джон? А я-то думал, ты знаешь, в какую игру мы играем. Игру, в которую всегда играли.
Легкие налились тяжестью, дышать стало трудно. Грейс осмотрела его, перевязала локоть и сказала:
– Ушибы грудной клетки, огромный синяк на бедре, но все заживет.
Он лежал на одеяле, смотрел в потолок с облупленной краской, испещренный бликами от свечи, а потом спросил:
– Биолог… она правда ушла?
Этот левиафан, овладевший терруаром этого острова, сделавший его частью себя. С каждой минутой он находил все меньше смысла в этом «евангелии» от Уитби. Так неровно и часто бьется сердце. Так просто сконцентрироваться на этих трех страницах, поврежденных настолько, что приходится угадывать слова или разглаживать покоробившуюся бумагу, куда проще, чем на том факте, что над головой не должно светить солнце, что с неба в любой миг может сойти кожура, обнажив небосвод, не являвшийся ни одному человеку даже в сновидениях, эту невообразимую тяжесть, в глубине которой притаился зверь, защищая его от того, о чем больно даже думать.
– Да, уже давно ушла, – сказала Грейс. – И тебя тоже тут долго не было.
Она вместе с Кукушкой стояла у окна, что выходило на море. Кукушка, повернувшись спиной к Контролю, смотрела в ночь. Составляла ли она карту путешествий своего оригинала? Находилось ли сейчас то огромное существо в открытом море, на глубине, далеко отсюда? Или отправилось в другое, еще более отдаленное и невообразимое место? Он не знал, да и не хотел знать.
Когда Кукушка наконец обернулась к нему, тени легли на ее лицо с широко раскрытыми любопытными глазами и гаснущей улыбкой на губах.
– Чем оно успело поделиться с тобой, Кукушка? – спросил Контроль. – Что забрало? – Слова прозвучали язвительно, он этого не хотел, но все еще пребывал в шоке. И хотел, чтобы она поделилась с ним опытом и переживаниями.
– Ничего, Контроль. Ровным счетом ничего.
На чьей ты стороне? – спросил Лаури.
– На чьей ты стороне? – спросил он. Вот так, прямо, без обиняков, словно поддерживая позицию Грейс.
– Ну хватит! – воскликнула Грейс. – Довольно. Заткнись, мать твою! Это делу не поможет.
Но он никак не мог заткнуться.
– Неудивительно, что ты на взводе, Грейс. – Неудивительно, что ты нам не сказала.
– Биолог уничтожила конвой, – сказала Кукушка.
– Да, это она, – кивнула Грейс. – Но я была осторожна, сидела тихо, как мышка, чтоб ее не спровоцировать. Я знала, когда надо держаться подальше от маяка или от берега. Я знала, как спрятаться в лесу или найти какое-нибудь другое укромное местечко на острове. Иногда в небе появлялось что-то вроде предзнаменования. Вообще-то большую часть времени она проводит в море… или где-то еще. Иногда вылезает на сушу, в том месте, где встретила филина, потом продвигается дальше, сюда. Словно помнит. Чаще всего мне удается избежать встречи с ней.
– Помнит что? Это место?
– Не знаю, что она там помнит, а что – нет, – ответила Грейс. – Знаю одно: ее привлекло сюда ваше присутствие. Ей любопытно.
– Мы можем поступить так же, как биолог, – сказал Контроль. – Оставаться здесь. Быть начеку. Пережидать ее появление. А в конце концов просто сдаться. – Он провоцировал их, подстрекал.
Но Кукушка тут же отрезала:
– Она заработала право выбирать свою судьбу. Заработала это право.
– Мы не она, – сказала Грейс. – Не хочу становиться ею или чем-то вроде нее.
– Но, Грейс, разве не именно этим ты сейчас занимаешься? Выжидаешь? – Ему хотелось знать, насколько хорошо Грейс приспособилась к жизни на острове рядом с чудовищем.
– Не совсем так, Контроль. И вообще, чего ты от меня хочешь? Скажи, что я должна сделать, и я это сделаю! – Она перешла на крик. – Думаешь, я хочу сидеть здесь и ждать смерти? Думаешь, мне это нравится? – Тут пришла мысль, что Грейс воспользовалась списком средств, вызывающих боль, что это измученное выражение лица, эта худоба вызваны не только соседством монстра.
– Тебе нужен выход, – сказала Кукушка.
– Какой выход? Дырку на дне моря, которой, может быть, уже и нет?
– Нет. Другой выход.
Контроль со стоном приподнялся. Бок так и прожгло, словно огнем.
– А ты уверена, что ребра не сломаны?
– Откуда мне знать, Контроль. Рентгена тут нет.
Еще одна, такая простая и доступная в обычном мире вещь невозможна. Еще один шаг к поражению. Стена, меняющаяся при прикосновении руки, прикосновение биолога к его голове. Нет, довольно. С него хватит.
Он взял странички Уитби, стал перечитывать их при свете свечи и обрывать загнутые уголки. Медленно.
Мы должны доверять своим мыслям, когда спим. Мы должны доверять своим предчувствиям. Мы должны начать изучать все те вещи, которые считаем иррациональными просто потому, что не понимаем их. Иными словами, мы должны перестать доверять всему рациональному, логическому, нормальному, если хотим достичь чего-то более высокого, более стоящего. Блестяще написанная ахинея. Дилемма в ловушке однобокого взгляда, ищущего лишь решений.
– Что? – спросил он, чувствуя на себе взгляды женщин.
– Тебе надо передохнуть, – сказала Кукушка.
– То, что я скажу, вам не понравится, – сказал он. И разорвал одну страницу на мелкие клочки. Разжал пальцы – обрывки посыпались на пол. Ему было приятно разорвать в клочья хоть что-то.
– Ну, говори. – Это прозвучало как вызов.
– То, что ты называешь Слизнем. Надо вернуться в башню и найти способ нейтрализовать его.
Кукушка поинтересовалась:
– А ты вообще слушаешь, что тебе говорят?
– Или остаться здесь.
– Остаться здесь – хреновое решение, – признала Грейс. – Или биолог нас достанет, или Зона Икс.
– Между нами здесь и башней – открытое и очень уязвимое пространство, – заметила Кукушка.
– Да тут чего только нет между здесь и там.
– Послушай, Контроль, – сказала Кукушка, но он не хотел смотреть на нее, видеть эти глаза, напоминающие ему о монстре, в которого превратилась биолог. – Послушай, всё никогда не станет как прежде. Никогда, ясно? То, что ты предлагаешь, это самоубийство. – Она не сказала того, что подразумевалось: самоубийством это будет для них. А вот для нее… как знать?
– Но директриса считала, что ты сможешь изменить его направление, – сказал Контроль. – Можешь изменить, если как следует постараешься.
Слабая надежда. Детский бунт против диктата реальности. Звезда упала – загадай желание. Он думал о свете на дне башни, о том, чего не знал до прихода в Зону Икс. Он думал о том, что болеет, что скоро ему станет еще хуже и что это все значит. По крайней мере, хоть теперь все стало очевидно. Ясность, Лаури, все. Все, в том числе и стержень, который он до сих пор называл по имени, – Джон Родригес. Тот самый Родригес, который никогда и никому не принадлежал по-настоящему. Тот, кто крепко сжимал в ладони талисман, резную фигурку кошки, подаренную отцом. Кто помнил кое-что еще помимо этих обломков и развалин.
– Правда, у нас есть то, чего ни у кого не было, – заметила Грейс.
– Что? – скептически усмехнувшись, спросила Кукушка.
– Ты, – ответила Грейс. – Единственная фотокопия последнего плана директора.
0014: Директриса
Когда наконец ты возвращаешься в Южный предел, тебя там ждет подарок – черно-белый снимок в рамочке. На нем смотритель маяка, его помощник и маленькая девочка, играющая среди камней, – голова опущена, капюшон куртки затеняет лицо. Кровь так и приливает к голове, ты едва не теряешь сознание при виде снимка, который считала давно пропавшим.
К снимку была приложена записка. «Это для твоего кабинета – гласила она. – Можешь повесить его на дальней стене. Вернее, я настаиваю, чтобы ты его там повесила. Как напоминание о том, как далеко ты зашла. Это тебе подарок за долгие годы службы и лояльность. Люблю, целую. Джимми Бой».
