Ричард Матесон - Монтаж
— О, господи, любимый… Приходи скорее.
Еще дна поездка на такси, теперь уже радостная. Свет над крыльцом, распахнутая настежь дверь, бегущая к нему Кэрол. Горячие объятья, а потом — домой, рука об руку.
Путешествие по Европе!
Сверкающий калейдоскоп мест и событий. Туманная Англия весной, Широкие и узкие улицы Парижа, расчлененные кварталами Берлин и Женева. Милан в Ломбардии, сотни островков Венеции; Флоренция, Марсель у самого моря; Ривьера, защищенная Альпами, древний Дижон. Второй медовый месяц, отчаянная попытка сойтись заново, ощущение друг друга, наполовину осязаемое, как вспышка молнии в кромешной тьме.
Они лежали на берегу реки. Солнце разбрасывало по воде сверкающие монеты, рыба лениво шевелила плавниками, держась против течения. Содержимое их корзинки для пикника было разбросано по траве. Счастливая Кэрол положила голову ему на плечо, и ее теплое дыхание щекотало ему грудь.
— Куда они подевались, все эти годы? — спросил Оуэн, не себя и не ее, а небо.
— Дорогой, ты, кажется, волнуешься, — сказала она, приподнимаясь на локте и глядя на него.
— Да, — ответил он. — Ты помнишь тот вечер, когда мы ходили в кино на «Вечное мгновение»? Помнишь, что я тогда сказал?
— Нет.
Он рассказал ей: о картине и о том, как загадал желание, о страхе, который иногда возникал в нем.
— Но ведь я хотел, чтобы время текло незаметно только вначале, — сказал он, — а не всегда, всю жизнь.
— Ах ты, мой милый, — сказала Кэрол, стараясь сдержать улыбку, — у тебя слишком богатое воображение. Ведь прошло уже семь лет. Семь лет.
Он поднял руку и посмотрел на часы.
— Или пятьдесят семь минут, — сказал он.
И опять дома. Лето, осень, зима. «Ветер с Юга», за который Голливуд заплатил 100 000 долларов, а Оуэн отказался участвовать в написании сценария. Их новый дом, с окнами на залив, миссис Халси, которая пошла к ним работать домоправительницей. Джон — в военной академии, Линда — в частной гимназии. А после турне по Европе, в ветреный мартовский полдень — рождение Джорджа.
Еще один год. И еще. Пять лет, десять. Книги, так и летящие из-под его пера. «У истоков старых легенд», «Исчезающие Сатиры», «Шальная Игра», «Лети, Дракон». Государственная премия за книгу «Умирающий Бессмертный». Премия Пулитцера за «Ночь Бахуса».
Он стоял у окна своего кабинета с красивой мебелью, стараясь позабыть другой почти такой же кабинет, который помнил до мельчайших подробностей: в издательстве, где подписал свой первый контракт. Ему это не удалось. Как будто все это происходило вчера, а не двадцать три года назад. Почему он помнил его так ярко, так отчетливо? Может быть, все-таки…
— Папа?
Он повернулся, чувствуя, как чья-то ледяная рука сжимает ему сердце. Джон шел к нему по кабинету.
— Я уезжаю, — сказал он.
— Что? Уезжаешь?
Оуэн уставился на высокого незнакомого молодого человека в военной форме, который называл его «папа».
— Милый старый папочка, — рассмеялся Джон и хлопнул его по плечу. — Пишешь новую книгу?
И только после этих слов, будто причина вызвала следствие, Оуэн узнал, что в Европе бушевала война, Джон был в армии и получил приказ отправиться за море. Он стоял, глядя на сына, слушая со стороны свой чужой голос, чувствуя, как убегают секунды. Что же это за война? Откуда, зачем вообще это злобное чудовище? И куда девался его маленький мальчик? Ведь не может он быть этим незнакомцем, который прощается с ним, пожимая руку? Ледяная ладонь сжалась. Оуэн всхлипнул.
Кроме него, в кабинете никого не было. Он моргнул. Может, это все был сон, вспышки болезненного воображения? На негнущихся свинцовых ногах он добрался до окна, глядя на такси, поглотившее его сына и умчавшееся прочь.
— Прощай, — прошептал он. — Да хранит тебя бог.
Никто не преподнесет тебе диалога на блюдечке, подумал он; но ведь сказал это другой.
Зазвонил звонок, Кэрол пошла открывать. Потом ручка двери его кабинета медленно повернулась, и она появилась на пороге. В лице ее не было ни кровинки, в руке она держала телеграмму. Оуэн почувствовал, что у него перехватило дыхание.
— Нет, — прошептал он.
Затем, задыхаясь, открыл рот в беззвучном крике. Кэрол покачнулась и замертво упала на пол.
— Строгий постельный режим минимум в течение недели, — сказал врач. — Тишина, полный покой. Страшный шок.
Он блуждал меж дюн, ни о чем не думая, ничего не чувствуя. Острый, как бритва, ветер пронзал его, срывал одежду, раздувал волосы, в которых уже появилась седина. Невидящими глазами смотрел он на пенистые волны залива. Ведь только вчера Джон ушел на войну, подумал он. Только вчера он пришел такой гордый в форме выпускника академии, только вчера он носился по всему дому, одаривая всех счастливым смехом, только вчера он родился, и ветер кидал крупицы снега по неровной лужайке…
— О, господи!
Он погиб. Погиб! И не в двадцать один год: вся его жизнь была лишь мгновением, которое скоро забудется, отложится в самых дальних закоулках его памяти.
— Я беру свои слова обратно! — закричал он в ужасе стремительно несущимся по небу облакам. — Я беру свои слова обратно, я никогда этого не хотел!
Он упал ничком на песок, царапая по нему ногтями, оплакивая своего мальчика и одновременно пытаясь понять, был ли у него вообще когда-нибудь сын.
— Attander, m’sieus, m’dames! Nice!
— Уже приехали, — сказала Кэрол. — Вот видите, дети, как быстро, да?
Оуэн моргнул. Он посмотрел на дородную седую женщину, которая сидела напротив. Она улыбнулась. Значит, она знала его?
— Что? — спросил он.
— Интересно, зачем я вообще с тобой разговариваю, — проворчала она. — Вечно ты все думаешь да думаешь.
Что-то бормоча про себя, она встала и сняла с полки корзинку с провизией. Может быть, это неизвестная ему игра?
— Ой, папка, ты только посмотри!
Он вздрогнул, глядя на десятилетнего мальчика, сидящего рядом. А это еще кто? Оуэн Краули покачал головой. Он посмотрел вокруг. Ницца? Опять Франция? А как же война?
Поезд нырнул в туннель.
— Черт! — выругалась Линда.
Она зажгла спичку, и в ее свете Оуэн увидел отраженные в стекле черты еще одного незнакомца — средних лет и понял, что это он сам. Война кончилась, и они всей семьей отправились за границу: Линда, двадцати двух лет, в разводе, разочарованная жизнью, частенько прикладывающаяся к рюмке; Джордж, пятнадцати лет, начинающий интересоваться девочками; Кэрол, которой исполнилось сорок шесть, раздражительная и вечно скучающая; и он сам, сорока девяти лет, преуспевающий красивый мужчина в расцвете сил, все еще так и не понявший, годами или секундами измеряется жизнь. Все это мелькнуло в мозгу за мгновения, когда поезд вырвался из туннеля, и солнце Ривьеры вновь затопило их купе.
На террасе было темнее и прохладнее. Оуэн стоял с сигаретой в руке, глядя на россыпь бриллиантов в небе. Изнутри доносилось бормотание игроков, которое он воспринимал как далекий комариный писк.
— Здравствуйте, мистер Краули.
Она стояла в тени, и видно было только ее белое платье.
— Вы меня знаете? — спросил он.
— Но ведь вы — знаменитость, — раздался ответ.
Он насторожился. Слишком часто ему льстили женщины. Но она скользнула из темноты, он увидел ее лицо, и всякая настороженность прошла. Лунный свет струился по ее нежным плечам и рукам, страстным потоком лился из глаз.
— Меня зовут Алисой, — сказала она. — Вы рады меня видеть?
Яхта сандалового дерева описала дугу по ветру, зарываясь носом в волны, окидывая их туманной радугой брызг.
— Глупышка! — он рассмеялся. — Ты нас утопишь!
— Нас с тобой! — крикнула она. — И мы навсегда останемся вместе в водных глубинах! Как там будет прекрасно!
Он улыбнулся и погладил ее по раскрасневшейся щеке. Она поцеловала его ладонь и посмотрела прямо в глаза.
— Я люблю тебя, — сказала она, беззвучно шевеля губами.
Он повернул голову, глядя на искрящееся Средиземное море. Плыви вперед, подумал он. Только вперед, никуда не сворачивая. Пока океан не поглотит нас. Я не хочу возвращаться.
Алисон включила автопилот, затем подошла к нему сзади, обняв теплыми руками за талию, прижавшись всем телом.
— Ты опять ушел от меня, — прошептала она. — Вернись, любимый.
Он поглядел на нее.
— Сколько мы уже знакомы?
— Мгновение, вечность, какое это имеет значение? — ответила она, шутливо покусывая кончик его уха.
— Вечное мгновение, — прошептал он. — Да.
— Что? — спросила она.
— Да нет, ничего, — ответил он. — Просто грущу, думая о неумолимости часов.
— Если тебе так грустно при мысли о времени, милый, — сказала она, открывая дверь каюты, — давай не терять ни одной драгоценной секунды.
Яхта плыла в спокойном море.
— Что, пешком? — сказала Кэрол. — В твоем возрасте?
