Геннадий Прашкевич - Генератор времени
Смирнов мрачно брёл по берегу.
Песок под ногами скрипел: хурт-хурт, будто стадо козлов жрало капусту.
Вернулся к коряге. Лучше не стало. Голова кружится, блики играют. И под корягой что-то поблескивает. Нагнулся и увидел в затопленном пластиковом ящике с прозрачной верхней крышкой мелкие стеклянные пробирки с притёртыми пробочками, каждая пробирка граммов на пятьдесят. Никакой особенной радости Смирнов от увиденного не испытал, просто запустил правую руку в воду и с усилием отодрал прозрачную пластиковую крышку, выковырял из гнезда пробирку. Пятицветная радуга весело вспыхнула, заиграла в чудесной на вид жидкости.
Было лейтенанту Смирнову так плохо, что он вскрыл пробирку.
А вдруг это «СТ»? Мало ли. Какие такие последствия? Рано ещё думать о последствиях. Потом подумаем. Главное сейчас — спасти честь, здоровье и разум. В конце концов, что может заключаться в такой вот аккуратной прозрачной пробирке? Конечно, лекарство. А зачем производятся лекарства? Да как раз затем, чтобы спасать честь, здоровье и разум.
Глотнул, и глотку будто огнём обожгло.
Спотыкаясь, отволок ящик в кусты, чтобы в следующий раз не лезть прямо руками в грязную воду. Для порядка следы замёл. Чёрт знает, что в этой мутной воде рассеяно, растворено после того, как затопили часть Бердска, а ещё деревню Жуковку и другие окрестные деревни и поселения.
Музыка лёгкая неслась над морем.
Потом рык раздался — дальний, тревожный.
Но голова уже не болела, просто чудился запах грибов.
Смирнов, отдуваясь, присел, прижался спиной к тёплой коряге.
Кажется, это Федосеич прошлым вечером рассказывал, что по Хреновому острову грибы ходят. У них, у местных грибов, такое выработалось от многих переживаний, как бы некая причуда естественного отбора. Pedestrians, солидно рассказал Федосеич. То есть гриб-пешеход. Когда после сильных ливней поднимается уровень воды и остров Хреновый начинает медленно уходить в воду, Pedestrians, грибы-пешеходы, спохватываются и начинают отступать по берегу.
Нежная далёкая музыка неслась с зелёного материка.
И облачка плыли по небу теперь цветные, нежные. Серый цвет стремительно уходил из окружающего мира, таял, оплывал, смывало его нахлынувшим на Смирнова тёплым душевным волнением. Вот только что голова разламывалась, а теперь — облака, нежная музыка. А раз музыка, значит, людям легче.
Вспомнил, как в детстве читал одну интересную книжку.
Название в памяти не удержалось, но запомнил девушку на обложке.
Простая, тихая девушка (миловидная, как, предположим, сёстры Хомячки — Лера и Люся). Сидит перед чудным окошечком, распахнутым на красивые горы. «А над столом, — читал маленький Смирнов, — на деревянной полочке стояли две берестяные чашки. Зина (миловидная девушка с обложки) сняла одну и обнаружила в ней кусок странного бело-коричневого вещества. Запах был вполне съедобный, она, не колеблясь, откусила…»
Смирнов восхищался девушкой Зиной. Вот ведь совсем простая девушка, может, и образование небольшое, а увидела кусок странного бело-коричневого вещества и сразу кусанула. Папы-мамы рядом нет, сразу не вырвало, о последствиях потом подумаем. Главное спасти честь, здоровье и разум.
Или, скажем, вещие сны. Он видел такие.
Кухня тесная. Электрическая плитка. Мама варит кашу. У мамы каша. Рама лама кашу ра. А бутылка с молоком нечаянно опрокинулась, и разлилось у деревянной ножки молочное Каспийское море.
А утром опять: кухня, электрическая плитка, мама варит кашу, у мамы каша, рама лама кашу ра. И, пожалуйста, — опять у ножки стола чудесно растеклось молочное Каспийское море.
В информационно-аналитическом отделе такие штуки именовались инверсиями.
Конечно, инверсия. Как ещё назвать тёмное чувство ужасной беспомощности и невозможности? Ведь не дотянешься до девушки с книжной обложки? Академик Будкер тоже, наверное, это сильно чувствовал, потому и шутил с сёстрами Хомячками — Лерой и Люсей. А они, наверное, давно уже стали старушками.
Ах, хорошо! И боль постепенно ушла, растворилась.
И так легко, так светло стало на душе, что думать теперь хотелось вовсе не об умном академике Будкере, и даже не миловидных сёстрах Хомячках, а о той, о другой девушке, о Зине — которая с обложки.
«Над столом на деревянной полочке стояли две берестяные чашки…»
Навалившись спиной на тёплую корягу, лейтенант Смирнов с наслаждением следил, как бесшумно и медленно распускаются в мутноватой морской воде дымные струйки, нежные шлейфы тонкого взбаламученного песка, как невидимое и неслышимое течение крутит шапочки мутной пены.
Кровь дракона
Даже во сне стояло над Смирновым смутное мерцание, дымка нежная, рык доносился издали — низкий, тревожный.
«Мория!»
«Даин, Даин!»
Непонятно о чём, но страстно, страшно в ночи кричали.
Звёзды густо высыпали над мрачным кострищем, над кирпичными руинами, мир казался плоским, как до всеобщей истории. Поднимись вода хотя бы на сантиметр, ничего в мире не останется, кроме чёрных зеркал. И тогда затрубит рог. И злобный волк Фенрир поглотит Солнце. И всплывёт из глубин змей Ёрмунганд. И великан Сурт взмахнёт пылающим мечом, когда пыхнёт на него летящий над лесами дракон — дымом и смрадом.
Да нет, нет! — спохватился Смирнов.
Какой Ёрмунганд? В Сибири драконы не водятся!
Разве что занесёт какого там из Китая. А так у нас всё в порядке. Все спящие царевны надёжно упрятаны в толстых ледяных линзах, как в хрустальных гробах. Тёмные волосы, зелёные глаза.
2А Элберет Гилтониэль
Сереврен Ренна мириэль…
Из нежных зарниц деревянная лодка бесшумно выдвинулась.
Отведя туман рукой, дева речная глянула: «Ты что делаешь?»
Ответил обдуманно: «Ход времени изучаю».
Дева речная вспыхнула: «Ты же в воду смотришь, на рыб».
Смирнов ответил так же обдуманно: «Они и указывают ход времени».
Покачала головой: «Ну, пусть так. А какое у тебя семейное положение?»
Смирнов промолчал, тогда недоверчивая дева речная подвела итог: «Врёшь ты всё».
И сразу невидимый, как гром отдалённый, прокатился над низким — морем и над низким островом глухой страшный рык — может, правда, случайного дракона из Китая в Сибирь занесло. В безумных вспышках зарниц, будто занавес разорвали, треск понесло, — невидимая скотина портила воздух.
4Влюбиться бы по-настоящему.
Все в этой жизни хотят большой любви.
Вот в жизни лейтенанта Смирнова была, например, Юля.
Эта Юля твердо считала, что молодой человек всегда и везде обязан придавать девушке значительность, подчёркивать её миловидность, ясность ума, нравственную неприступность. По этой причине ужинать разрешала себя водить только в дорогой ресторан «Мао», куда её одну не пускали. Юля считала — из-за юного возраста, а охранники считали, что вести себя не умеет.
Со Смирновым Юля всегда, ну, просто всегда выигрывала на ресторанных презентациях то бутылочку «Хеннеси», то фляжку «Курвуазье». Проводящие акции блондинки — сто восемьдесят и выше, стройные, в облегающих голубых платьях «совершенно случайно» вытягивали билетики с её именем. Жаль, что вопрос о выигрыше «порше» решался на другом уровне. Но пару раз Смирнову всё же намекали на то, что Юля впервые вышла замуж в шестнадцать лет, а задолго до этого дружила с опытным клоуном из Удмуртии, фамилия — Ёптышев.
Ну и что? Ну и дружила. Смирнов умилялся, когда Юля запрещала заказывать к столу российское шампанское: «Оно дешёвое, я от него полнею». Волновался, когда она немножко хвасталась: «Я на курсах училась в Бельгии». Смотрела на Смирнова глубоким европейским взглядом, несколько даже высокомерно: «Ну, там знание языков и всё такое прочее.
В целом мне Европа не нравится. Я в этой Бельгии семь кг прибавила из-за дешёвого шампанского».
Смирнов смотрел на неё, как на оперу.
Смирнов слушал её голосок, как музыку.
Кашемировое пальто песочного цвета. Тренч цвета хаки — под кожу. Вот, Смирнов, вот где оно — богатство воображения! Бежевый кашемировый свитер с V-образным вырезом. Белая майка-алкоголичка. Бездна ума. Бездна вкуса и нежности. Маленькое чёрное платье. Смирнов с ума сходил — маленькое, чёрное. И сумочка «клатч» в руке.
Но в Бельгии Юле, правда, не понравилось. Там и язык чужой, сильно от этого устаёшь, дураки, по-русски не понимают. Там от дешёвого шампанского полнеешь, а за проживание в тесной общей комнате — шестьсот евро в месяц, жильцы отстойные, у некоторых девочек были кражи. От своей беспрестанной ночной работы в Бельгии Юля похудела как велосипед — при росте сто семьдесят весила всего сорок шесть килограммов.
5Чудесно звёздами усыпало сладкий сон.
