Юрий Нагибин - Ничто не вечно…
Пространство исчерпано, а время, как ни тужится, уже не в силах дать тебе свежих впечатлений. Костлявая черная птица долбит в висок железным клювом: «Было, было, было». Меняются лишь декорации и костюмы — суть одна и та же: борьба за власть, ничего больше. Бороться могут отдельные личности — честолюбцы, прикидывающиеся народными радетелями (редко такой радетель выступает без маски); борются нации, сословия, сообщества, партии, церкви. Власть притягательна сама по себе и тем, что всегда приносит богатство, хотя сам властолюбец может быть бескорыстен до аскетизма. Ему достаточно знать, что никто не зачерпнет из его казны, а сам не протянет руки к жирной грязи денег. Еще меняются слова — два-три, не более; но куда чаще совершенно разные по направленности и целям исторические деяния (сходные лишь в одном — аморальности) прикрывают одними и теми же пусто-возвышенными словесами.
Какое бы ни творилось бесчинство, оно всегда ради величия и преуспеяния народа, ради святой и праведной веры, ради всеобщего мира и счастья. Иногда это велеречие заменяется одним, столь же беспредметным словом «свобода», тогда начинается самое страшное. Ради святого дела свободы отбрасываются последние приличия и моральные ограничения, кровь льется потоком, головы летят, как березовые листья в сентябре, безмерно множится число несчастных и обездоленных, трещат переполненные тюрьмы, тупятся ножи гильотин. Это страшно надоедает, когда смотришь один и тот же спектакль из века в век. И войны надоели, и бунты надоели, и осатанелые революции, и ложь сильных мира сего, и пыл ораторов, и фальшивые клятвы вожаков, и бесцельные подвиги глупцов, и хитрое самосохранение умных, и мастерство палачей, и вопли женщин всех времен, и гибель невинных младенцев, всегда оказывающихся там, где не надо. Осточертела грязь праздной и беспокойной человеческой души. Мнимые перемены никому не принесли счастья, если говорить о людских массах. Всегда остается верх и низ. И те, что внизу, после всех жертв, страданий и крови пребывают в том же бесправии, нищете и заброшенности.
Как угнетает это однообразное зрелище! Не то чтобы Агасфер чрезмерно убивался над участью несчастных — для этого он был слишком индивидуалистом и считал, что каждый спасается как может, но он уже слышать не мог торжествующее хрюканье победителей и жалкий скулеж тех, кто всегда проигрывает. «Было, было, было», — стучал в висок железный клюв.
За столько веков случилось лишь одно подлинно историческое событие: евреи лишились своей земли, своей родины и растеклись по всему свету. Древнейший народ (впрямую от первожителей: Адама и Евы), давший столько славных имен, сложивший непревзойденную поэму «Ветхий Завет» («Новый» тоже неплох, но нет в нем таких вершин, как «Книга Руфь», «Притчи Соломона», «Плач Иеремии»), избранный Богом народ, перенесший невыразимые страдания и рабство, отстаивавший себя в непосильной борьбе с бесчисленными врагами, совершивший чудеса храбрости от дней Иисуса Навина, повергшего стены Иерихона, до Бар-Кохбы, на котором осеклись победоносные римляне, осиянный древней верой, сохранивший в мучительных испытаниях святость обычаев, волнующую мощь языка и музыку души, изможденный римлянами и добитый арабами, оказался рассеянным в мировом пространстве, всюду гонимый, преследуемый, презираемый и ненавидимый.
Евреев презирали испанские идальго, которых они ссужали деньгами для борьбы с маврами…
Их презирали голоштанные французские рыцари, которые не могли отправиться ни на войну, ни на турнир без еврейской мошны…
Их презирали тугодумные голландцы, которым они подарили величайшего мыслителя Баруха Спинозу…
Их презирали англичане даже в те дни, когда Бенджамин Дизраэли спасал Британскую империю…
Их презирали немцы, которым они в пору полного опошления нации сделали прививку спасительной иронии Гейне…
Их ненавидели поляки, хотя не Шопен, а евреи научили их играть на скрипке, а ничему большему поляки так и не научились…
Их ненавидели русские, за которых они умирали…
Презирали, ненавидели, завидовали, гнали, убивали… Всюду, всегда, во всех землях, во все времена… За что?.. Вечный жид не находил ответа. Кому это выгодно? Конечно, верхам, а не низам — что им делить с евреями? А вот тем, кто наверху, опасно соперничество евреев в финансах, торговле, науке, предпринимательстве, политике — слишком способная нация. Но главное все же не в этом. Евреи помогают держать в узде быдло, человечью протерь, именуемую в нужный момент народом. Евреи дают любому народу, в толще которого укрываются, ощущение своего хозяйского превосходства. Надо только это народу объяснить. И когда такая беспредметная спесь появляется, правители могут делать с народом что угодно: раком поставить, набить пасть дерьмом. Все стерпит бедолага и будет хранить гордый вид, потому что есть жиды, которых можно топтать; он так вознесен над этими париями, что не замечает собственного ничтожества, нищеты, бесправия, грязи. Что и требуется…
И Вечный жид, когда ему стало невмоготу от скуки, после тщетных попыток самоубийства: веревка лопнула, яд лишь испортил ему желудок, кровь не вытекла из перерезанных склерозированных сосудов, кинжал миновал сердечный мускул, — нашел себе жизненную цель: положить конец унижению своих соплеменников. Возродить былое величие царства Иудейского — безнадежная затея. Та крупица земли, где еще ютились несчастные, заторханные, но стойкие в своей вере и обычаях евреи, была так зажата арабами, что смешно было думать создать тут самостоятельное государство. Если даже оно когда-нибудь возникнет, то будет вроде княжества Люксембург — географическая нелепица, не видная на карте. Естественной жизни у него не будет, ибо не собрать ему на своей пустынной, каменистой, а главное, малой земле рассеянное по всему свету население. Да и не позволит этого агрессивное арабское окружение. Это будет псевдожизнь на искусственном дыхании.
И Вечный жид решил в одиночку устроить судьбу своего народа, который был ему так долго безразличен, а с наступлением старости вдруг стал слезно дорог. Может показаться безумием, что он замахнулся на деяние, перед которым все подвиги Геракла — детская игра. Он не имел чудовищных бицепсов сына Зевса, над ним не простиралось покровительство олимпийцев. Он был пожилым евреем чуть выше среднего роста, жилистым и довольно крепким для своих лет, с намечающимися брылями усталости и печали. Но у него было одно важное преимущество перед Гераклом: проклятие Христа — вечная жизнь, ставшая величайшим благом, когда появилась цель. Геракл обрел бессмертие на Олимпе после страшной своей гибели и погребального костра. Лестно, конечно, но не то. Вечный жид был неуязвим и бессмертен здесь, на земле, а не в горних высях. И тюрьма была ему не страшна. Даже самый жестокий режим рано или поздно выдыхается и открывает двери узилищ. Вечный жид убедился в этом на собственном примере. Сорок лет провел он в венецианской тюрьме Пиомби под свинцовой крышей Дворца дожей. Это случилось в пору, когда он уверился в своем бессмертии и перестал куда-либо торопиться. Он еще не впал в отчаяние, но подутратил несколько вкус к жизни и потому позволил венецианцам держать двери узилища на запоре, сколько им заблагорассудится. Для владеющего вечной жизнью сорок лет промелькивают как один день. Когда он наконец вышел, то не заметил перемен в окружающем. Так же прекрасны и холодны были дворцы, так же вонюча и грязна вода каналов, так же легкомысленны, злы, пусты и алчны люди. Он ни о чем не жалел: натруженные ноги получили хорошую передышку и опять скучали по дорогам! Все же он позаботился о том, чтобы на будущее избавить себя от подобных каникул.
Для осуществления своего грандиозного проекта он располагал, помимо времени и здоровья, еще одним немаловажным фактором — деньгами в неограниченном количестве. Последнее, на что он рассчитывал, — знание жизни, знание людей, их страстей, пороков, слабостей, страхов. Он знал также, что имеются редкие исключения из правил, странные существа с незримой Божьей отметиной, на которых не распространяются общие законы низости, но их можно не принимать во внимание в больших житейских расчетах. Ибо в пестром и безобразном человеческом хороводе эти святые вырожденцы ничего не стоят, их значение равно нулю, хотя окружающие притворяются, будто чтут их как нравственных кумиров и делают с них свою жизнь.
Он понимал, какую тяжкую ношу готов взвалить на себя, и чувствовал, что она ему по силам. Он ожидовит весь мир, все человечество до последней особи. Превратит в евреев жителей пяти континентов, туземцев Океании, обитателей существующей наособь Гренландии, снежного человека Гималаев, даже больших обезьян, собравшихся в люди, если верна теория Дарвина, еще не появившаяся на свет в пору первых размышлений Агасфера о его миссии, но он так долго жил, так много думал и знал о существе сущего, что научился помнить не только «назад», но и «вперед».
