Анатолий Маев - Генетик
— В программе вокальный цикл «Песни об умерших детях» для голоса с оркестром и «Пляска смерти».
Марина была обескуражена, но вида не подала, лишь спросила:
— А что еще?
— Признаться — не помню, — ответил ученый.
— Не Вагнер, случайно? — предположила женщина.
— Нет, нет, только не Вагнер. На Вагнера надо идти, когда питерцы исполняют. Они его уже лет сто чувствуют и исполняют по-особенному. Во всяком случае, я так считаю.
Марина уже спешила на работу.
Оставшись один, ученый уже через пару минут держал в руках несколько потрепанных томов. Это были произведения Никколо Макиавелли, Леклера де Бюффона и Эразма Роттердамского. Усевшись поудобнее в кресле, Ганьский углубился в чтение. Читал долго, время от времени прерывался и бродил по комнате в задумчивости, подолгу стоял у окна, скрестив руки. Пил чай, но ничего не ел. Выкурил две толстые сигары и выпил несколько рюмок коньяка. Постоянно заходил в «ту» комнату, возвращаясь с другими книгами, среди которых оказались «Комментарии к Уголовному кодексу», «Справочник питательных сред» и Спиноза. Несколько раз Ганьский прошелся от стены до окна и обратно с томиком Спинозы, все так же в задумчивости, негромко раз за разом повторяя вслух: «Ничто из того, что заключает в себе ложная идея положительного, не уничтожается наличностью истинного, поскольку оно истинно».
В пять часов пополудни Аполлон Юрьевич в очередной раз удалился в заветную комнату. Пробыл там недолго и вернулся с одной из банок в руке. С той, на которой не было пометок. Он вылил жидкость в унитаз, а тело, похожее на головастика, завернул в полиэтиленовый пакет и выкинул в ведро, после чего спустился с ним во двор к мусорному баку.
Когда Ганьский открывал дверь вернувшейся с работы Марине, раздался телефонный звонок. Вараниев поинтересовался здоровьем и сообщил, что приедет за объектом завтра к девяти утра.
* * *В одиннадцать утра следующего дня в кабинете доктора Сергея Ивановича Кемберлихина сидели Виктор Валентинович Вараниев и Жанетта Геральдовна Хвостогривова. Гинеколог расхаживал по кабинету, сцепив кисти рук в замок за спиной, и говорил:
— Вчерашнее обследование Жанетты Геральдовны показало, что аборт не вызвал осложнений, и сегодня, месяц спустя, нет никаких противопоказаний к подсадке. Плод в потрясающей кондиции! Это первый случай в мировой практике, чтобы в лабораторном сосуде вырос эмбрион человека. А уж чтобы такого качества — и предположить невозможно. Ваш друг — гений и совершил невероятное: больше чем революцию в медицине. Хотел бы я познакомиться с ним. Вы, Виктор Валентинович, мне обещаете?
— Конечно.
— Спасибо! Через полчаса будет готова операционная, в которой я произведу подсадку плода. Как врач должен сообщить о возможных осложнениях и проблемах, которые могут возникнуть. Собственно говоря, я практически уверен, что справлюсь со всеми… кроме двух-трех. И в первую очередь меня волнует один вопрос: плацента. Если она не разовьется, плод погибнет, беременность прервется. Мы будем знать об этом в течение суток. Первые пятнадцать-двадцать дней вам, Жанетта Геральдовна, в том случае, если плод приживется, крайне желательно провести под моим наблюдением в клинике.
Постучавшись, в кабинет вошла пожилая медсестра и сообщила врачу, что все готово. Доктор пригласил с собой Хвостогривову, оставив Вараниева в одиночестве. Сергей Иванович отсутствовал недолго и вернулся в приподнятом настроении:
— Все прошло как нельзя лучше! Если вы верующий, идите немедленно в церковь и молитесь.
— Я неверующий, — откликнулся Вараниев.
— Не могу вас больше задерживать, Виктор Валентинович. Разве что на одну минуту буквально: мне бы получить от вас оговоренную за услугу сумму.
— Ах, да-да, совсем все из головы вылетело! — нашелся что сказать в оправдание председатель и, вынув из бокового кармана пиджака сверток, протянул его Кемберлихину.
Следующие часы оказались самыми тревожными в жизни Вараниева: он переживал за Хвостогривову. Вернее — за исход дела. А переживал в квартире Шнейдермана, не желая в тяжелые минуты видеть кривую физиономию своей толстой жены. Боб Иванович, напротив, был совершенно спокоен и всячески убеждал товарища подойти к вопросу мудро. Но как это — «мудро», второй человек в партии сам не знал.
— Подозреваю, в твоей голове, Виктор, сейчас такой кошмар творится, что если мы не выпьем с тобой грамм по триста, тебя либо инфаркт разобьет, либо умом тронешься.
— Умом я тронусь, если осечка будет: Гнездо отчет потребует за потраченные деньги. Неси водку, — согласился председатель.
— Водки нет. Есть коньяк. На выбор: армянский, молдавский, — предложил Шнейдерман.
— Давай то, что ближе стоит. И закусить малость, а то в моем состоянии я на полу окажусь со ста граммов, — не без основания заметил гость.
Пили молча: сколько Шнейдерман ни пытался разговорить Вараниева, ничего у него не получалось.
С девяти часов утра Виктор Валентинович принялся звонить доктору Кемберлихину. И не отходил от телефона, пока тот не взял наконец трубку. Гинеколог сказал, что еще не видел пациентку, но если ночью с ней ничего не случилось, значит, шансы на благополучный исход велики. Кемберлихин спросил номер телефона и пообещал перезвонить сразу, как только проведет осмотр.
Вараниев повеселел и попросил что-нибудь перекусить.
Запасы хозяина квартиры состояли из слегка подсохшего сыра, сливочного масла и пары яиц, сваренных накануне вкрутую. Имелся еще хлеб, и в морозилке нашлись пельмени. Шнейдерман сел за стол напротив товарища, чувствуя, что завтрак и ему не помешает.
Раздался звонок, и Вараниев побежал к телефону. Боб Иванович услышал, как нервно опустил трубку его товарищ.
— Что, не получилось?
— Звонили из похоронного бюро. Предлагали сейчас подумать о своем будущем — в рассрочку на пять лет выкупить место для урны в стене на каком-то престижном кладбище. Нашли время, сволочи!
Шнейдерман засмеялся:
— Может быть, Еврухерий опять инициативу проявил?
Председатель внимательно посмотрел на товарища. Боб Иванович улыбнулся:
— Шутка! А знаешь, Виктор, я уверен, все будет нормально и через положенное время Вождь появится на свет. Ты, кстати, с ученым расплатился?
— Нет. И не собираюсь. Он триста тысяч получил, и хватит с него. Свое дело Ганьский сделал.
— А если мстить начнет?
— Не начнет. Думаешь, пойдет трещать по подворотням о своей роли в возрождении Вождя? Но что ему это даст? Договор мы не заключали, никаких моих письменных доказательств у него нет. Уверен: его мы можем не бояться.
— Ну и слава богу! — удовлетворенно произнес Шнейдерман.
Долгожданный звонок от гинеколога раздался после обеда. Сергей Иванович сообщил, что все не просто хорошо — все великолепно: плацента начала развиваться, Хвостогривова чувствует себя прекрасно, токсикоза нет, и он практически уверен в благополучном исходе беременности.
Лицо Вараниева засветилось от радости.
— Поздравляю, Бибик! — кинулся он к Шнейдерману, обнял его и крепко пожал соратнику руку. — Отлично! Отлично! Так… Так…
Возбужденный хорошей новостью, председатель быстро ходил по комнате, потирая руки и приговаривая:
— Так… Та-ак… Так-та-ак… Отлично!
Глава тринадцатая
В один из летних понедельников, когда сильный дождь заладил с раннего утра, а гроза вносила уместное разнообразие в барабанную дробь капель по жести крыш, валявшийся на диване Виктор Валентинович Вараниев задремал. Обстановка к тому располагала: дочь, успешно закончившая первый курс института, уехала отдыхать на Эгейское море, супруга глаза не мозолила — лежала в спальне и смотрела телевизор.
Безмятежно свернувшись калачиком, председатель партии отдыхал. Это был тот редкий день, когда он мог распоряжаться своим временем, не думая о партийной работе. Но телефонный звонок нарушил его покой. Ему очень не хотелось вставать, однако он заставил себя подняться и подойти к аппарату. Голос на другом конце провода Вараниев узнал не сразу.
— Мое почтение, дорогой Виктор Валентинович! Как поживаете? Как здоровье драгоценной супруги? Ганьский беспокоит.
«Я тебе эту драгоценность за бесплатно отдал бы и с доставкой на дом», — зло подумал председатель. Но ответил, как и положено в таких случаях:
— Спасибо, все в порядке. Сами-то как?
— Грех жаловаться, уважаемый. Слава богу! Как сестра себя чувствует? Надеюсь, с ней все в порядке? Женщина, думаю, счастлива безмерно?
— Конечно, конечно! Как она благодарна вам — словами не передать. И я вместе с ней радуюсь.
— Как назвали мальчика? — поинтересовался Ганьский.
— Велимир, — ответил председатель.
Ученый немало удивился, но, будучи человеком тактичным, своего мнения по поводу имени не высказал. Апозвонил Аполлон Юрьевич для того, чтобы получить от Вараниева ответ на весьма щекотливый вопрос:
