Лао Шэ - Избранное
Он снял атласную шапочку, уставился на красный помпон и смотрел на него, пока не зарябило в глазах; обернулся — на степах тоже кружатся и прыгают красные пятна, среди них самое большое пятно — Хуню с отвратительной улыбкой на лице!
В первую же ночь Сянцзы понял, что Хуню вовсе не беременна. А она с ухмылкой призналась:
— Не обмани я тебя, ты бы нипочем не согласился! Я тогда на живот пристроила подушку! Ха-ха! — Она хохотала до слез. — Глупый же ты! Не сердись! Все равно не чувствую перед тобой вины. Я поссорилась из-за тебя с отцом, ушла к тебе, а ты еще недоволен? Да ты вспомни, кто я и кто ты!
На другой день Сянцзы вышел из дому рано. Многие магазины уже торговали. Над дверьми все еще алели полосы бумаги с новогодними пожеланиями, и ветер гнал по мостовой жертвенные бумажные деньги. Несмотря на холод, на улицах было много колясок с приклеенными сзади красными бумажными лентами. Рикши бегали веселые, почти на всех — новая обувь. Как он завидовал им! У всех такой праздничный вид, а он томится, вспоминая о своей клетке. Все заняты делом, а он без толку слоняется по улицам.
Сянцзы не умел бездельничать, но о работе пришлось бы говорить с Хуню: ведь он кормится за счет жены! Его огромный рост и сила — все оказалось ни к чему! Он должен теперь ухаживать за этой клыкастой тварью в красной куртке. Он больше не человек, он просто кусок мяса в пасти у чудовища, мышь у кошки в зубах… Нет, он не будет советоваться с Хуню. Он уйдет. Расстанется с ней без всяких объяснений.
Сянцзы был обижен и оскорблен, ему хотелось сорвать с себя новую одежду, смыть с себя всю грязь. Ему казалось, что его тело вымазано чем-то нечистым, отвратительным. Он не желал больше видеть Хуню!
Но куда пойти? Когда он возил коляску, ему не приходилось об этом думать: он бежал, куда приказывали. Теперь ноги его обрели свободу, но сердце сковала тревога. Он побрел на юг через Сисыпайлоу, вышел за ворота Сианьмынь, и перед ним легла дорога, прямая как стрела.
За городскими воротами Сянцзы увидел баню и решил вымыться.
Раздевшись догола, он почувствовал жгучий стыд. Сянцзы поспешно влез в бассейн; вода оказалась такой горячей, что дух захватило. Он закрыл глаза, расслабился; ему казалось, что из него выходит вся накопившаяся за это время грязь. Он боялся прикасаться к себе, сердце громко стучало, пот лил со лба градом.
Сянцзы вылез из бассейна лишь тогда, когда почувствовал, что задыхается. Все тело его сделалось красным, как у новорожденного. Ему снова стало стыдно, и он поскорей завернулся в простыню. Он все еще испытывал к себе отвращение. Словно так и не отмылся дочиста, словно душа его навеки запятнана и осквернена. В глазах Лю Сые, в глазах всех знавших его людей он навсегда останется соблазнителем!
Не дав разгоряченному телу остыть, Сянцзы поспешно оделся и выбежал из бани. Ему казалось, что все на него смотрят. Лишь постепенно холодный ветер освежил его и успокоил.
На улицах стало гораздо оживленнее. Люди радовались солнцу, ясной погоде. Но у Сянцзы на душе по-прежнему было пасмурно. Куда теперь податься? Он свернул налево, затем еще раз налево и очутился на мосту Тяньцяо. В десятом часу утра, после завтрака, сюда пришли приказчики магазинов на новогоднюю ярмарку. Площадь заполнили лотки со всевозможными товарами, балаганы, палатки, в которых шли представления. Народу было тьма, отовсюду раздавались призывные звуки гонгов, но Сянцзы не тянуло к развлечениям.
Обычно выступления рассказчиков-импровизаторов, дрессировщиков с медведями, певцов и танцоров, фокусников и акробатов доставляли ему огромное удовольствие, заставляя хохотать от души. Он не мог покинуть Бэйпин прежде всего из-за Тяньцяо. Всякий раз он вспоминал балаганы и толпы людей, вспоминал, сколько смешного и забавного видел здесь, и мысль о том, что со всем этим придется расстаться, казалась ему невыносимой.
Но сейчас его ничто не веселило, и он не хотел смешиваться с толпой. Выбравшись из толчеи, Сянцзы побрел по тихим улочкам и тут еще острее почувствовал, что не в силах покинуть этот полный жизни, дорогой его сердцу город, не в силах расстаться с Тяньцяо! Видно, придется вернуться к Хуню!
Сянцзы не мог сидеть без дела, но и говорить об этом с Хуню не хотелось до крайности. Ему нужно было оглядеться, подумать, как любому человеку, попавшему в затруднительное положение. За что на него свалилось столько напастей? Но теперь доискиваться до истины было поздно. Прошлого не вернешь!
Сянцзы остановился. Шум голосов, удары гонгов, снующие взад и вперед люди, повозки… В этой суете он чувствовал себя таким одиноким.! И вдруг ему вспомнились две маленькие комнатушки, белые, теплые, оклеенные красными поздравительными иероглифами. Хотя он провел там всего одну ночь, они показались ему сейчас такими родными, что даже эту женщину в крас-пой куртке он не смог бы бросить так просто. Что есть у него здесь, на Тяньцяо? Ничего. А там, в этих двух комнатах, все. Надо вернуться. Все его будущее в этих двух комнатах. Стыд, страх, переживания — никому это не нужно. Хочешь жить, иди туда, где у тебя дом.
Сянцзы заторопился: уже пробило одиннадцать. Когда он пришел домой, Хуню хлопотала над обедом. Паровые пампушки, мясные фрикадельки с тушеной капустой, холодец, репа в соевом соусе — все было готово, тушилась только капуста, распространяя вокруг соблазнительный запах. Хуню сняла свадебный наряд и была, как всегда, в ватной куртке и ватных штанах, по волосы ее украшал букетик цветов из красного шелка с приколотыми золотистыми бумажными деньгами. Сянцзы взглянул на жену: не очень-то она походила на новобрачную! Каждым своим движением, каждым жестом она напоминала женщину, которая уже много лет замужем: деловитую, опытную, самодовольную. Затем в ней появилось что-то уютное, домашнее: она готовила мужу еду! Запах вкусной пищи, тепло комнаты — все было для него внове. Какая ни есть, все-таки семья. А семья всегда привлекает. К тому же лучшего он и не видел.
— Куда ты ходил? — спросила Хуню, накладывая в тарелку капусту.
— В баню, — ответил Сянцзы, снимая халат.
— А, ну ладно. В следующий раз говори, когда уходишь.
Он не отозвался.
— Ты что молчишь? Онемел? Ничего, я тебя научу говорить.
Сянцзы что-то пробормотал в ответ. Он знал, что женился на ведьме, но еще не привык к тому, что эта ведьма умеет готовить и прибирать комнаты, что она способна не только ругаться, но может и помочь. И все же она была ему не по душе. Он принялся за пампушки. Еда была вкуснее той, к которой он привык, но он ел без аппетита, жевал машинально и не ощущал прежнего удовольствия, когда бывал голоден, как волк.
Пообедав, он прилег на кан[23] подложил ладони под голову и уставился в потолок.
— Эй! Помоги вымыть посуду! Я тебе не прислуга! — крикнула жена из другой комнаты.
Он нехотя поднялся, прошел в соседнюю комнату и принялся помогать. Обычно очень старательный, сейчас он все делал спустя рукава. Раньше, в доме ее отца, он часто помогал Хуню. Теперь же, глядя на нее, ему ничего не хотелось делать. Сянцзы испытывал к ней отвращение.
Впервые в жизни он кого-то возненавидел. Почему — он и сам не мог бы сказать. Однако Сянцзы старался сдерживаться, зная, что ссора ни к чему не приведет. Он предчувствовал, что отныне жизнь его будет сплошным адом.
Покончив с уборкой, Хуню огляделась, вздохнула и рассмеялась.
— Ну, как?
— Что «как»? — Сянцзы сидел на корточках у печки, грея руки, хотя они совсем не замерзли, — просто он не знал, чем заняться. В собственном доме не мог найти себе места.
— Давай погуляем! Сходим на базар. Хотя нет, уже поздно. Пройдемся лучше по улице!
Хуню желала вкусить все радости новобрачной. Ей хотелось всегда быть рядом с мужем, весело проводить время — короче, жить и наслаждаться, ни о чем не думая.
В доме отца она не испытывала недостатка в еде, в одежде, в деньгах, но не было у нее любимого человека. И вот сейчас она хотела вознаградить себя за прошлое, гордо пройтись вместе с Сянцзы по улицам, показаться людям.
Однако Сянцзы не хотелось выходить. Он считал, что с женой появляться на людях как-то неудобно, а такую жену, как у него, надо вообще держать взаперти. Гордиться ему нечем, и чем реже его будут видеть с ней, тем лучше. Чего доброго, еще встретишь знакомых! А кто из рикш западной части города не знает Хуню и Сянцзы? Он не хотел, чтобы люди смеялись за его спиной.
— Может, лучше поговорим? — предложил он, все еще сидя на корточках.
— О чем?
Хуню подошла и встала около печки. Опершись локтями на колени, Сянцзы рассеянно смотрел на огонь.
— Я не могу сидеть сложа руки, — проговорил он после долгого раздумья.
— Ах, бедненький! — рассмеялась она. — День не побегал с коляской, и душа заныла, да? Бери пример с моего старика: он никогда не был рикшей, не торговал своей силой, жил смекалкой! И жил припеваючи, а под старость открыл контору. Учись! Коляску возить и дурак сумеет, да какой от этого толк? Ладно, поживем несколько дней в свое удовольствие, а там поговорим. Куда нам спешить? За это время ничего не случится. Я не хочу с тобой спорить, но лучше меня не зли!
