Вероника Рот - Слушать
Дарья вспомнила взгляд той Слушающей, которая услышала смертную песню ее отца. Казалось, что она была околдована ей. Дарье не показалось, что та выбрала смертные песни лишь из-за спроса.
Хорнби хлопнула в ладоши.
— Раз уж мы к этому подошли, я хочу по очереди услышать песни каждого из вас; затем я скажу вам какие музыкальные инструменты в ней. Это не значит, что в жизненной песне есть инструменты. Просто определенные звуки могут напоминать какой-нибудь инструмент. Но это все равно важно, так как в первый год вы выберете два из трех инструментов, в которых хотите специализироваться. Большую часть времени вы проведете пробуя их, чтобы понять к каким из них вас влечет. Надеюсь, моя оценка направит вас в нужное русло.
Это был очень поверхностный урок истории. Дарья сидела на своем месте, вцепившись руками в края стула, пока каждый из одиннадцати детей в классе выходил вперед, чтобы Хорнби его послушала. Но она идти не хотела. Она не хотела, чтобы эта женщина ее анализировала. Она не понимала почему, просто это казалось слишком личным, слишком сокровенным для подобного случая.
Вскоре Хорнби указала на нее и поманила пальцем, призывая Дарью выйти вперед. Дарья встала — слишком быстро; перевернула стул и пришлось ставить его на место — и пошла к ней, держа руки по бокам. Когда она встала перед Хорнби, та спросила:
— Твое имя?
— Дарья Синг, — сказала она.
— Синг, — выдавила смешок Хорнби. — Очень подходяще. Дай мне тебя послушать.
Хорнби сосредоточила свое внимание на лице Дарьи, хотя она не смотрела ей в глаза. Она таращилась на нее несколько секунд, и еще несколько… а затем Дарья поняла, что Хорнби смотрит на нее намного больше, чем на кого-либо другого… и вдруг Хорнби отшатнулась назад, как будто ее что-то сдуло.
— Боже мой, — тихо сказала она. Потом она вроде бы пришла в чувство и быстро сказала, — я слышала скрипку, виолончель, пианино, голос, тромбон, трубу, барабаны… были и другие, но эти преобладающие.
Она приблизилась к лицу Дарьи, и та смогла увидеть голубой проблеск в ее иначе зеленых глазах.
— Никогда раньше не слышала столько диссонанса в жизненной песне, — сказала она тихо, так чтобы только Дарья смогла услышать.
Вот так началось обучение Дарьи на Слушающую.
— Когда ты получишь имплантат?
Дарья наколола на вилку кусочек салата-латука. Проучившись в школе для Слушающих семь лет, она наконец-то сдала выпускной экзамен, в отличие от половины своего класса. И все, что Кали хотела знать, это когда она приступит к работе. Но это же Кали — работа без забавы.
— Завтра останется ровно неделя, — сказала она.
— Ой.
— Очень скоро, я знаю.
Кали нахмурилась.
— О чем ты?
— Неделя. Этого совсем не достаточно для того, чтобы решить, какой будет моя судьба.
Лицо Кали все еще оставалось пустым. Дарья почувствовала себя так, будто случайно начала говорить на другом языке. Она подняла брови и посмотрела на сестру.
Был полдень, но окна были заколочены, так что на кухне было темно, как ночью. Дерево не смогло бы остановить инфекцию, если кто-то бы запустил бомбу неподалеку, но это было лучше, чем ничего. Работающий на батарейках фонарь на столе светил оранжевым светом, с искусственными мерцаниями, имитирующими огонь.
Кали жила с их матерью, в доме, в котором они выросли. Дарья перестала возвращаться домой на каникулы три года назад, и видела Кали только когда они вместе ходили куда-нибудь поесть, или когда она была уверена, что мать будет спать.
— Я не понимаю, — сказала Кали. — Какое решение тебе предстоит сделать?
— Решение, — нахмурилась Дарья. — Ну знаешь, жизненные или смертные песни? Это огромный выбор. Он все изменит.
— Но ты же выберешь смертные песни, — кратко ответила Кали. — Да? Потому что ты хочешь записать мамину песню пока еще не поздно. Да?
Дарья гоняла кусочек салата-латука по всей тарелке.
— У нее осталось лишь несколько недель, если ей не сделают пересадку. И это в лучшем случае.
Дарья знала это.
— Она не получит другой возможности! У нас нет на это денег! — Кали мотала головой. — Не могу поверить, что ты не сделаешь этого ради нее. Я не верю тебе.
Поджав губы, Дарья посмотрела вверх.
— А я не верю тебе, — сказала она. — Она уже достаточно контролировала мою жизнь; я не позволю ей контролировать и всю оставшуюся часть!
— Что ты имеешь ввиду? Она тебя не контролировала.
— Она забрала у нас даже ту малую часть детства, которая у нас была, — сказала Дарья. — Дети не должны думать: «Ой, мама снова пьяна, я лучше буду держаться от нее подальше». Дети не должны заботиться о своих родителях. Мы сделали достаточно для нее. Я не пойду на это ради нее.
Кали раскрыла рот, но ничего не сказала. Она просто остолбенела.
А затем сказала:
— Ты видела ее настоящую всего несколько раз, Дарья. Женщина, которую ты знаешь, — это алкоголь, удушающий ее.
— Иплантат — не то, что можно просто переделать, Кали. Если выбираешь смерть, выбираешь ее навсегда. Ты не можешь говорить мне, что мой долг выбрать ее, только из-за того, что наша дерьмовая мать скоро получит то, что всегда ее ждало.
Дарья вцепилась в край стола, ожидая, что Кали закричит на нее, или обзовет, или сделает еще что-нибудь. Но глаза Кали были полны слез и верхняя губа начала трястись.
— Тогда… — Она сглотнула. — Сделай это не для нее. Сделай это для меня, чтобы я смогла услышать… Она — единственный родитель… Пожалуйста, Дарья.
Дарья отнесла тарелку к мойке и выбросила остатки салата в мусорное ведро. Она долго мыла тарелку, медленно оттирая и промывая ее. Она не хотела, чтобы Кали видела ее слезы.
— Не знаю, смогу ли я, — в конце концов сказала она.
— Черный или красный? — снова спросила медсестра.
Всю жизнь Дарья сопротивлялась всем обязательствам. Никто ее этому не учил; наверное мир научил. Люди запускали биобомбы из обязательства перед религией начать апокалипсис. На их фотографиях она не заметила, чтобы эти люди были особенно рады перспективе конца света — они старались остаться в живых после своих атак, только чтобы продолжить нападения.
Опасность обязательств была в том, что они сбивали человека с толку. Хотела она выбрать красный только чтобы бросить матери вызов или она действительно этого желала? Хотела ли она выбрать черный ради сестры? Как она могла понять свое истинное желание, имея столько обязательств — перед самой собой, матерью, сестрой, покойным отцом?
Дарья помнила лицо Слушающей, когда та услышала смертную песню ее отца: боль и сердечность боролись в ней, казалось, что она хранит секрет. Дарье хотелось понять эти чувства. Именно это страстное желание решило за нее.
— Черный, — сказала она.
Медсестра отложила красный цилиндр в сторону, а черный поставила на поднос рядом с больничной кроватью. Она обернула резиновую трубку вокруг Дарьиной руки, чтобы стало видно вены. Дарья почувствовала свой пульс в каждом пальце. Затем была острая боль от иглы. Медсестра убрала резиновую трубку и слабо улыбнувшись включила капельницу.
Дарья должна была быть в сознании во время процедуры, для того, чтобы доктора могли узнать, в случае если они повредят ее мозг, вставляя имплантат. Но благодаря веществу в капельнице она ничего помнить не будет и она была этому рада. Ей не хотелось вспоминать, как с нее снимали скальп, сверлили череп и что-то засовывали в височную долю — часть мозга, отвечающую за слух.
Множество мутных картинок было всем, что осталось в ее памяти. Постепенно, она начала осознавать, что кто-то сидит перед ней, но, казалось, ее завернули в белую пленку. Затем появилось лицо и она узнала свою сестру, Кали. Ее губы двигались, но Дарья ее не слышала. Ее уши были чем-то закрыты.
Кали на мгновение закрыла глаза, как бы порицая себя, а затем вытащила блокнот и ручку. Она написала: «Они не хотят, чтобы ты кого-нибудь услышала. Сказали, что это будет слишком ошеломляющим. Оставь пока шумоподавители на ушах. Как ты себя чувствуешь?»
Голова Дарьи пульсировала, особенно правая сторона, в которой находился имплантат. Кроме того, она чувствовала тяжесть, будто может провалиться прямо сквозь матрас.
Ей не хотелось объяснять это все Кали, так что она просто подняла вверх большой палец и улыбнулась, хотя она была уверена, что получилась скорее гримаса. Даже щеки были тяжелыми.
Глаза Кали были наполнены слезами. Она написала очередную записку в блокноте.
Спасибо.
Дарья знала, за что благодарила ее Кали. Если бы она не была такой уставшей, то попыталась бы сказать, что сделала выбор не ради Кали, не ради их матери — что она даже не была уверена, что хочет услышать песню своей матери, несмотря на свой выбор. Но вскоре ее глаза наполнились тяжестью и она снова уснула.
