Николай Прокудин - Пиратские войны
— Давно бы так! — сплюнул на него ротмистр. — Еще ерепенится, узкоглазый басурманин! Ловким оказался, зараза! Верткий, каналья! Ты больше сюда точно никого не запускал?
Сергей протер ветошью окровавленное лезвие и пожал плечами.
— Ладно, пойдем пошукаем по задворкам, — решил ротмистр и начал двигать ящики, бочки и мешки, заглядывая в самые укромные уголки трюма.
Никого постороннего они не нашли, только крысы из-под ног разбегались по сторонам и прятались под деревянным настилом. Сергей несколько раз споткнулся в темноте, но затем зажег факел, и поиски продолжились при свете.
— Вот окаянные твари, сколько же этой дряни развелось на судне! -чертыхнулся старик. — Надо бы нам кошку завести, иначе грызуны испортят весь провиант. Вроде больше никого нет. Давай вынесем труп, а не то он в трюме быстро начнет разлагаться.
Вдвоем они подтащили тело к люку, подали юнге, а тот при помощи девиц вытянул убитого морского разбойника наружу.
Кузьма лежал на палубе, в тени, отбрасываемой косым парусом, под шкафутом, обливался потом и тяжело сопел.
— Ты что, паря? Хуже стало? — участливо спросил ротмистр, выбравшись на палубу и подойдя к старому товарищу.
Тут взгляд его упал на опустошенную бутылку джина.
— Уже выпил, сволота? — возмутился Степанов.
— Кто сволота? Я?! — осерчал Худойконь. — Опять обижаешь, старик!
Ротмистр осуждающе покачал головой и вернулся к своим обязанностям, которые заключались в управлении кораблем, брошенным сейчас на волю волн и ветра, в ориентации по компасу и примитивным навигационным приборам. А он вместо этого лазил с полковником по трюму в поисках лазутчиков. В это время штурвал вращался то вправо, то влево, паруса беспорядочно хлопали при порывах ветра и раскачивали корвет. В результате судно совершало зигзагообразные, а порой и круговые движения. Внезапный порыв ветра мог снести мачту, а то и того хуже — разрушить судно. Непорядок!..
С атаманом пришлось разбираться полковнику Строганову, чтобы дело не дошло до глубокого запоя. Сергей подошел к казаку, поднял с пола вторую непочатую бутылку, затем вынул из слабеющей руки опустошенную на три четверти литровую емкость. Атаман открыл глаза и сыпанул отборным матерком.
— Ты что, очумел? Вот лярва! Истинно граф! Подлая дворянская душа! Положи на место, где взял, не то пальну из пистоля!
При этих словах казак направил ствол пистолета в живот полковника. Сергей, пристально глядя в глаза пьяному вояке, осторожно поставил на палубу полную бутылку, а из другой, почти опустевшей, сам сделал большой глоток. Кузьма Худойконь положил пистолет на колени, зубами живо откупорил новую бутылку и отхлебнул чуток, граммов этак двести.
Сергей незаметно завел левую руку за спину, вытащил из-за пояса пистолет и немедленно направил ствол на бывшего пирата.
— Смелее стреляй! — ухмыльнулся еще более окосевший казачок. — Граф! Неужели совесть позволит шмальнуть в израненного боевого товарища? А как же твои разговоры про то, что человек человеку друг, товарищ и брат?
Строганов быстро шагнул вперед, подкинул пистолет, ухватил его в воздухе за ствол и, сделав молниеносный выпад, ударил атамана рукояткой по макушке, оглушив потерявшего над собой контроль здоровяка.
Казак мотнул головой, чуб с проседью упал на лоб, прямо на глаза, повязка сползла с головы, оголив давно обрубленное ухо. Серега прислушался — дышит? Словно подтверждая факт своего существования, казак громко захрапел.
«Вот и славно, пусть немного отдохнет. Сон — лучшее лекарство! — удовлетворенно подумал полковник. — Раны быстрее зарубцуются».
Юнга помог Строганову оттащить атамана в каюту. Там его уложили в дальнем углу и накрыли одеялом, предварительно связав. Теперь можно спокойно ставить паруса и управлять ими.
Ипполит подсказывал снизу, какие снасти отвязывать, какие фалы и шкоты натягивать, что ослабить, а что отпускать. После многочасовых манипуляций с постановкой новых парусов корвет заметно добавил ходу. Это была изнурительная, но необходимая работа, ибо после камнепада паруса представляли собой сплошные обрывки.
Глава 10
ИППОЛИТ В РОЛИ ДЕДА МАЗАЯ
Вскоре выяснилось, что наши мореплаватели сбились с курса, которому следовали ранее. В принципе, в этом не было ничего удивительного, ведь свое местоположение они знали очень приблизительно.
Во-первых, в ходе боя они хаотично маневрировали, во-вторых, некоторое время корабль плыл без рулевого, в-третьих, ротмистр часто отвлекался, так как был занят руководством постановки парусов. Ипполит Степанов, расстроенный нечаянной ссорой с графом, а затем и перебранкой с Кузьмой, не сразу пришел в себя. Старый ротмистр, стоя у штурвала, непрерывно извергал ругательства, проклиная себя, друзей, судьбу, азиатских пиратов и все на свете. Когда старик спохватился и стал исправлять курс, то было уже поздно, они отмахали не менее полусотни миль, вернувшись почти к месту извержения.
На горизонте вновь курился вулкан, столкновения с которым они недавно так счастливо избежали. Корвет, испытывая судьбу, стремительно шел прямо на эту гигантскую огнедышащую гору. Фортуна словно насмехалась над ними, создавая все новые и новые препятствия на пути к цели. В борт корабля ударялись стволы вырванных с корнями деревьев, попадающиеся прямо по курсу. Казалось, что начался лесосплав, какой бывает на сибирских реках.
Вскоре юнга заметил на огромном ветвистом стволе, подтопленном в воде, группу людей. Видно, вулканическое извержение вызвало гигантские волны, которые затопили окрестные острова и атоллы, вырвали с корнями деревья, смыли хижины и людей. Наперерез корвету дрейфовала еще одна большая коряга, крыша из сучьев и веток, тростниковый плот, куски плетеной стенки хижины.
Ипполит сумел взять право на борт и направил парусник к терпящим бедствие аборигенам, которые громко кричали, взывая о помощи. Юнга и Строганов скинули трап и концы веревок, чтобы плавающие в воде несчастные люди смогли уцепиться за них и заползти на корабль. Едва борт судна поравнялся с ближайшим деревом, как вся эта дикая орда, толкаясь и брыкаясь, рванулась вплавь к спасительным канатам. Экипаж поднимал из воды женщин, мужчин, детей. На прочих плавсредствах поднялся плач, крики и стоны, люди желали поскорее оказаться в безопасности, на палубе большого корабля. Степанов вел «Кукарачу» кругами, и экипажу постепенно удалось подобрать всех несчастных дикарей. На борт поднялись двенадцать взрослых женщин, семь мужчин, двадцать пять детей и подростков. Человеколюбие — дело хорошее, святое для цивилизованного человека. Но чем кормить и поить спасенных? Путешественники выделили на каждого из них по полкружки воды, а из еды — по половине сухаря.
— Если они не подскажут, где расположен остров с их сородичами, то плохи наши дела. Как их удержать в повиновении? — размышлял вслух Строганов, выговаривая ротмистру за его человеколюбивый порыв, необдуманную гуманитарную помощь жертвам стихийного бедствия, напоминающую авральную операцию ООН или ЮНИСЕФ. — Голод — кошмар! А жажда — еще хуже. Как нам дальше быть? Как будем распределять провиант? — брюзжал полковник, прекрасно понимая, что и сам поступил бы точно так же.
Девица Мими, с которой вовсю крутил любовь пылкий юнга Маню, немного понимала диалект спасенных туземцев. Она радостно щебетала с дикарями на тарабарском языке и вскоре смогла объяснить, что недалеко расположен остров, где проживало это племя, который накрыло большой волной. Здесь, на палубе, лишь малая часть их народа, те, кто сумели спастись во время катаклизма. Возвращаться обратно на свой остров они не хотят. Там не осталось ни деревьев, ни жилья, все деревеньки смыло гигантскими волнами. Они просят направить корабль к сородичам, на другой атолл, находящийся в сутках пути.
«Ну что же, так и быть! — великодушно подумал Строганов. — Доведем гуманитарную акцию до конца, доставим этих бедолаг к родственникам! Возможно, войдем на века в легенды, в историю местных племен, как добрые белые боги, а благодарное человечество поставит нам памятник за спасение одной из полинезийских народностей от полного вымирания».
Для верности он посоветовался с Ипполитом, и дед без раздумий выразил готовность помочь туземцам. К тому же на острове наверняка можно будет пополнить запасы воды и еды.
Остальным членам экипажа было все равно спасать или, наоборот, топить аборигенов. Кузьма, ссылаясь на полученные раны, беспробудно глушил ром, а Гийом вновь и вновь предавался любовным утехам со своей туземной пассией. Его можно было понять: молодо-зелено! Юнга напоминал мартовского кота, которого долго держали взаперти и наконец отпустили на волю. Теперь он мог беспрепятственно предаваться древнему инстинкту. Ну, а мнения трех туземных женщин, которые с первого дня путешествия плыли с ними на корабле, мужчины, естественно, не спросили.
