Лао Шэ - Избранное
Глаза у Сянцзы разгорелись, он забыл даже о холоде. «Пойду! — решил он. — Попытаюсь вернуть свое!»
Он поднялся, но тут же снова лег: ему почудилось, что Лао Чэн с укором смотрит на него! Сердце его стучало. Нет! Он не может стать вором. Не может! Спасая свою шкуру, он ослушался господина Цао и уже этим провинился перед ним. Как же можно еще и обокрасть его? Нет, он этого не сделает! Умирать будет с голоду, а воровать не пойдет!
Но что, если другие обворуют хозяина? Если тот же сыщик Сунь унес что-нибудь? Все равно потом все свалят на него.
Сянцзы снова сел. Вдали залаяла собака. Нет, воровать он все-таки не пойдет. Пусть другие воруют. А его совесть должна быть чиста. Лучше станет нищим, но чести не запятнает.
Он опять лег.
Однако Гаома знает, что Сянцзы пошел к Ванам. Если ночью что-нибудь исчезнет, вина падет на его голову! Тогда ему не смыть позора, даже бросившись в Хуанхэ.
Сянцзы не чувствовал больше холода, ладони его стали влажными от волнения. Что же делать? Перебраться во двор Цао и посмотреть? На это он не решался. Он выкупил свою жизнь, отдал все свои деньги и теперь боялся снова попасть в ловушку. Но что, если дом обворуют?
Сянцзы не знал, что делать. Он снова сел. Голова его почти касалась колен, глаза слипались, но теперь он не смел заснуть.
Ночь казалась бесконечной, а Сянцзы все не решался сомкнуть глаза.
Он долго сидел так, пытаясь что-нибудь придумать. Внезапно его осенила мысль. Он принялся будить Лао Чэна:
— Лао Чэн! Лао Чэн! Проснись!
— Что такое? — Лао Чэну так не хотелось вылезать из-под одеяла! — Горшок нужен? Под кроватью!
— Проснись! Зажги свет!
— Что? Воры? — вскочил Лао Чэн, ничего не соображая.
— Ты совсем проснулся?
— Ага!
— Лао Чэн, вот моя постель, одежда, а вот пять юаней, что мне дал хозяин. Видишь, у меня ничего больше нет.
— Ну и что? — Лао Чэн громко зевнул.
— Ты видишь? Это только мои вещи. Я ничего не взял у хозяина. Видишь?
— Вижу, не взял. Мыслимо ли дело, чтобы мы, бедняки, воровали у своего хозяина? Раз нанялся — работай, не подходит работа — уходи! Чужого мы не возьмем! Так, что ли?
— Но ты видел? Тут только мое…
Лао Чэн засмеялся:
— Да полно тебе! Не замерз на полу?
— Ничего, не очень…
Глава тринадцатая
Рассвет наступил как будто раньше, чем обычно, но это лишь казалось из-за ослепительно-белого снега.
Год был на исходе. Многие накупили кур, и их кудахтанье слышалось куда чаще, чем в будние дни. Звонкое пение петухов, разносившееся над городом, довершало картину праздничного благополучия.
Сянцзы не спал всю ночь. Под утро, правда, ненадолго забылся, и ему казалось, что он плывет по реке, то появляясь на поверхности, то погружаясь в воду. На душе у него было неспокойно. К утру он сильно замерз.
Кудахтанье кур доносилось со всех сторон. Сянцзы потерял всякое терпение. Он лежал, свернувшись калачиком, и не шевелился, чтобы не беспокоить Лао Чэна. Даже кашляя, прикрывал рот одеялом. Ему надо было встать, но он терпел.
С трудом дождался Сянцзы рассвета и, когда на улице послышался шум колес и крики возниц, сел на постели. Ему так и не удалось за ночь согреться. Он встал и, приоткрыв дверь, выглянул во двор. Снега было немного, видимо, еще в полночь снегопад прекратился. Небо как будто прояснилось, но во дворе было по-прежнему сумрачно, даже снег казался серым. Он увидел свои следы, оставленные этой ночью; они все еще были ясно различимы, хотя сверху их запорошило. Чтобы заняться чем-то, он отыскал в углу веник — метлы нигде не было — и стал разметать снег. Это оказалось нелегко. Согнувшись почти до земли, он работал старательно, однако смел только верхний слой — нижний примерз к земле.
Пока Сянцзы отгребал снег к двум низеньким ивам, он весь вспотел, и ему стало немного легче. Попрыгал на месте, чтобы размяться, сделал глубокий выдох, и длинная белая струя пара повисла в холодном воздухе. Потом Сянцзы вернулся в комнату, поставил веник на место и начал сворачивать свою постель.
Лао Чэн спросил, зевая:
— Что, уже поздно?
Он вытер слезы, выступившие на глазах, достал из кармана сигарету. Только затянувшись раза два, он проснулся окончательно.
— Погоди, Сянцзы! Сейчас принесу кипятку, выпьем горячего чаю. За ночь ты, наверное, совсем продрог.
— Может, мне лучше уйти? — вежливо спросил Сянцзы.
Но тут он вспомнил все свои страхи, не дававшие ему сомкнуть глаза, и сердце у него сжалось. Куда он пойдет?
— Что ты, останься! Я угощу тебя!
Лао Чэн поспешно оделся, не застегиваясь, подпоясался кушаком и выбежал с сигаретой в зубах.
— О, да ты весь двор подмел? — удивился он. — Вот молодец! Сейчас попьем чайку!
У Сянцзы отлегло от сердца. Вскоре Лао Чэн вернулся с двумя небольшими мисками сладкой каши и множеством пончиков и лепешек, обсыпанных кунжутными семечками.
— Чай еще не готов, поешь пока каши. Ешь, ешь! Мало будет — хозяева еще дадут, не хватит — сами купим, а то и в долг возьму. Наша работа тяжелая, значит, есть надо досыта. Давай, не стесняйся!
Было уже не рано, и комната наполнилась холодным светом. Лао Чэн и Сянцзы, держа чашки в руках, ели шумно, с аппетитом. Они не произнесли ни слова, пока от еды ничего не осталось.
— Ну как? — спросил Лао Чэн, выковыривая из зубов кунжутные семечки.
— Хорошо, но мне надо идти! — ответил Сянцзы, поглядывая на постельный сверток на полу.
— Да ты хоть расскажи, что у вас приключилось! Я так и не понял.
Лао Чэн протянул Сянцзы сигарету, по тот покачал головой.
Подумав немного, Сянцзы решил, что молчать неудобно. Запинаясь, с большим трудом, он поведал Лао Чэну о своей беде.
Лао Чэн долго сидел молча, выпятив губы, словно ему все было ясно.
— По-моему, тебе следует пойти к господину Цао, — наконец сказал он. — Этого нельзя так оставить. Да и деньги жалко. Ты же сам сказал, что господин Цао велел тебе бежать в случае чего. Но сыщик тебя схватил, как только ты вылез из машины. Ты же не виноват, раз дело так обернулось. А потом тебе пришлось спасать свою жизнь. По-моему, ты тут ни при чем! Пойди к господину Цао, расскажи ему всю правду. Он не станет тебя винить, а если счастье улыбнется, и убытки возместит. Постель оставь здесь и отправляйся. Дни нынче короткие — солнышко еще только выглядывает, а на самом деле уже восемь часов. Иди скорее!
Сянцзы ожил. Он, правда, все еще чувствовал себя виноватым перед господином Цао, по в словах Лао Чэна была своя правда: когда на тебя наставят пистолет, где уж тут думать о чужих делах!
— Иди! — торопил его Лао Чэн. — Ты вчера небось просто растерялся — так часто бывает, когда случается беда. Я даю тебе верный совет. Ведь я все-таки постарше и жизнь знаю лучше. Ступай! Уже поздно.
Ослепительно-белый снег сверкал под солнцем. Голубое чистое небо, искрящийся снег и потоки яркого света — все радовало душу! Но только Сянцзы собрался уходить, как в ворота постучали.
Лао Чэн вышел посмотреть и крикнул:
— Сянцзы, тебя спрашивают!
Стряхивая снег с ног, на пороге появился Ванэр, рикша господина Цзоу. Он замерз, из носа у него капало. Лао Чэн заторопил его:
— Входи скорее в комнату!
Ванэр вошел.
— Вот, значит, — начал он, потирая руки, — я пришел присмотреть за домом. Как туда пройти? Ворота заперты. Снегу, значит, намело. Холодно, ой, как холодно. Значит, господин Цао с госпожой уехали рано утром не то в Тяньцзин, не то в Шанхай, не скажу точно. Господни Цзоу, значит, приказал мне присмотреть за домом. Холодно-то как, ой, холодно!
Сянцзы чуть не расплакался! Только он собрался, по совету Лао Чэна, пойти к господину Цао, а тот взял и уехал! Он долго стоял молча, затем спросил:
— Господин Цао ничего не говорил обо мне?
— Да вроде нет! Еще до рассвета, значит, поднялись, некогда было говорить. Поезд, значит, ушел в семь сорок. Так как мне пройти в дом? — заторопился Ванэр.
— Перелезь через забор, — буркнул Сянцзы. Он взглянул на Лао Чэна, словно перепоручая ему Ванэра, а сам взял свой постельный сверток.
— Куда ты? — спросил Лао Чэн.
— В «Жэньхэчан», куда же еще? — В этих словах прозвучали обида, стыд и отчаяние. Ему оставалось только покориться! Все пути для него были отрезаны, остался один — к Хуню, этой уродине. Как он заботился о своей чести, как хотел выбиться в люди! И все ни к чему… Видно, ему суждена эта горькая участь!
— Ладно, иди, — согласился Лао Чэн. — Я могу подтвердить при Ванэре: ты ничего не тронул в доме господина Цао. Иди! Будешь поблизости, заглядывай. Если мне подвернется что-нибудь, буду иметь тебя в виду. Я провожу Ванэра. Уголь там есть?
— И уголь и дрова — все в сарае на заднем дворе.
Сянцзы взвалил узел с постелью на плечи и вышел.
