Изумрудный шторм - Дитрих Уильям
Ночь мы провели в офицерских казармах, что находились в Английской гавани, и, несмотря на предупреждение врача, оставили ставни открытыми, чтобы было чем дышать. От москитов нашу кровать защищала сетка. Дощатые полы и кирпичные стены были здесь в точности такими же, как в приличной гостинице в Англии, а вот потолки оказались выше, и гравюры с изображением кораблей и королевских особ изрядно пострадали от плесени. Три лягушки после захода солнца устроили под окнами концерт – ревели, как морской прибой.
Данью местному климату были длинные затененные террасы, и перед тем, как улечься спать, мы вышли полюбоваться пейзажем – живым и фантастичным, как видение, представшее перед курильщиком опиума. Жизнь здесь, как и в Египте, подчинялась перемещению солнца по небу. Если это и был ад, то какой-то спокойный и даже расслабляющий; и вот мы сидели, пили ром и рассматривали проплывавшие по воде лодки с чувством облегчения и, одновременно, беспокойства. Мы смотрели и надеялись, что где-то нас ждет наш маленький Гарри и еще что находится он не слишком далеко отсюда. Чувство облегчения возникало при мысли о том, что мы благополучно пересекли океан; беспокойство же было продиктовано тем, что мы потратили столько времени, добираясь сюда, и еще нам предстояло попасть в Санто-Доминго, погрузиться в эту адскую бездну войны и мучений. От желтой лихорадки погиб один французский генерал – неужели она так же убьет Астизу, Гарри и меня?..
С учетом местного климата нам пришлось отправиться в Карлайл еще до рассвета – в самое прохладное время дня. Чернокожий слуга в жилетке и рубашке с рюшами правил лошадьми, впряженными в карету. Динсдейл сидел тут же, вооруженный двумя пистолями и кортиком на поясе. Мало того – еще он держал в руке длинный, как фонарный столб, мушкет. Мы с Астизой разместились позади него и придерживали за поля соломенные шляпы, призванные защитить от солнца.
Первые четверть мили – и вот мы въехали в лес. Ощущение было такое, точно нас обступила со всех сторон чернильная тьма. Джунгли образовывали темный туннель, и мы продвигались по нему к вершине горы. Стоило оказаться вдали от открытого морского пространства, и мы перестали ощущать даже малейшее дуновение ветерка. Даже на рассвете здесь было жарко и душно. Но стоило подняться к вершине, как деревья расступились и снова подул ветерок – и вокруг сразу посвежело. Внизу раскинулась бухта со стоящими на якоре кораблями – вид был совершенно идиллический. Впереди тянулись бесконечные поля сахарного тростника, они поднимались на холм и сбегали вниз, и каждый холм был увенчан ветряной мельницей с величественно вращающимися лопастями. Мы чувствовали себя вполне комфортно, и Антигуа вопреки уверениям англичан уже совсем не казалась нам адом.
– Испанцы, что вполне естественно, пренебрегли этими маленькими островками и сразу направились к более крупным территориям – к Кубе, Эспаньоле, Мексике и Перу, – повествовал Динсдейл, пока мы тряслись в карете. – Индейцы Карибского бассейна, проживавшие с наветренной и подветренной сторон островов, отличались жестоким нравом, к тому же эти маленькие зеленые пупки, поросшие лесом, казались бесполезными. Ну, а затем английские, французские и голландские колонисты начали прибирать к рукам и эти крошки с барского стола и изо всех сил старались там выжить. Сперва занялись Карибами, где перебили всех диких свиней, создавая тем самым пространство для фермерства. Обычные европейские культуры здесь не приживались, и тогда мы попробовали выращивать табак, кофе, какао, бобовые, имбирь и хлопок. Ну, а когда поняли, что весь этот продукт несравним по качеству с вирджинским и бразильским, попробовали сахарный тростник. И удалось! Целая тонна с одного акра.
– Так, значит, сахар помог островам разбогатеть? – вежливо спросил я.
– Ну, поначалу на это и рассчитывали. Но наемные работники и вольноотпущенные слуги из черных поразбежались. На плантациях сахарного тростника страшно жарко, пыльно, и работать надобно не покладая рук. И вот мы скооперировались с португальцами и привезли сюда рабов из Африки. Они прекрасно переносят жару, убийственную для белых, и питаются кукурузой, подорожником, бобами и ямсом, которые для белых работников не еда. Черные пожирают все – густую кашу из кукурузных зерен, кукурузной муки и даже маисовой соломы, едят сырое зерно, косточки плодов, прямо как дикие животные. И плантаторов никак нельзя назвать людьми бессердечными. По воскресеньям они угощают рабов ромом. Даже мясо иногда дают, если корова или коза вдруг заболели и сдохли. Ну и потом есть еще хлебное дерево, саженцы которого доставил с Таити Блай [15]. Надо сказать, что черные по-своему очень сообразительны. Научились гнать спиртное под названием мобби из сладкого картофеля и даже делать перно из кассавы [16]. Им даже разрешено устраивать свои негритянские пляски – такие зажигательные, ни на одной из наших пирушек не увидишь ничего подобного. Да, мы здесь, на Антигуа, очень терпимы. И у негров есть то, чем не отличаются европейские работники. Они общительны, легко адаптируются, очень выносливы, добродушны, дисциплинированы и легко приручаются. Белый человек ищет богатства. Черный хочет только хижину.
– Да вы, я смотрю, настоящий специалист в этих вопросах, – заметил я.
– Мы изучаем наших рабов, как англичанин изучает разные породы лошадей. Вайдахи и папуасы – самые послушные, сенегальцы – умные, мандинго – мягкие, но склонны испытывать чувство тревоги. Короманти храбры и преданы, но упрямы. Негры с Берега Слоновой Кости склонны к унынию и обычно долго не протягивают. Конголезцы и ангольцы хороши в группе, но каждый по отдельности глуп, как пробка. Все эти особенности сказываются на цене раба. Нет, по-своему негры – замечательный народ. Им практически не нужны ни одежда, ни инструменты. Плантаторы дают им мотыгу, топор и изогнутый такой нож для рубки тростника под названием «билл», и они идут и работают по десять часов кряду с двухчасовым перерывом в самое жаркое время дня.
– Ну, а чем же занимаются плантаторы?
– Счетами. И устраивают праздники, как все богатые люди.
Какое-то время все мы молчали.
– Каждое состояние сколачивается преступным путем, – заметила Астиза.
Динсдейл ничуть не обиделся – видно, он не зря был назначен знакомить новоприбывших с островом.
– Ну, а состояние ваше и тех, кто не раз сидел со мной в этой карете? – задал он риторический вопрос. – Насколько мне известно, вы вели торг с Бонапартом. – Заметив, как я вздрогнул, Генри продолжил: – Да, я наслышан о докладах губернатору, тут у нас на Антигуа все тотчас становится известно. – Он пожал плечами. – Лично я – сын землевладельца из Мидлендс, и наш викарий всегда драл с бедняков неслыханную ренту, чтобы жить, как богатый сквайр. Совсем не то, что проповедовал Иисус. На наших кораблях правят плеть и петля. Сами, наверное, успели убедиться. Почти всем нашим солдатам-пехотинцам запрещено жениться, и их избивают до крови при малейшей провинности. Франция же пытается отменить все эти наказания – и получит только хаос. Только сейчас Наполеон опомнился и начал исправлять положение. Если честно, я не понимаю, к чему нам с ним бороться. Он пытается восстановить рабство в Санто-Доминго – именно это и надо сделать.
Динсдейл, по всей видимости, считал себя реалистом и был им, вот только ему недоставало воображения представить какую-то другую альтернативную реальность. Пессимистичный вывод, но страх консерваторов был мне понятен. Чем дольше я наблюдал этот мир, тем больше убеждался, что цивилизация – лишь тонкий глянец на грубой поверхности человеческих страстей, страхов и жестокостей. Она подобна эдакому темному шкафу, в котором запрятаны истинные наши натуры, так и норовящие вырваться на волю. Наше прирожденное варварство с трудом сдерживают священник, палачи и страх перед возможным унижением.
– А вы, как я посмотрю, далеко не либерал, капитан, – тихо заметил я.
