Андрей Калганов - Родина слонов
— Зачем пришел? — проговорил Кукша. — Звали тебя?
— Прощения просим, — заторопился старикашка, — мы это, батюшка, к тебе гонец от Божана прибыл, говорит, ведун какой-то, которого ты искал, вроде в Куябе объявился. Гонец сказывал, что много чудес тот ведун сотворил. Гонец-то выведать хотел, где тебя, батюшка, сыскать, а мы его в поруб кинули, чтоб не мельтешил, кто его знает, что за человек... Мы это, прощения просим, узнать у тебя, батюшка, общество велело, как поступить с гонцом... Думали, на кол его, а потом решили у тебя спросить... Вот я и пришел, уж не обессудь, батюшка...
— А гонец нашим неизвестен?
— Нет, батюшка.
— Тогда и впрямь кончить его надобно, мало ли, человек ненадежный окажется.
«Сдал старик, — с некоторым оттенком грусти подумалось Кукше, — а ведь еще недавно селение немалое в повиновении держал. А теперь — огнищанин огнищанином, смотреть противно. Впрочем, это и неплохо. Был бы Азей в силе, пришлось бы ему место указывать — у лютичей лишь один колдун быть должен. А так, он уж и место себе нашел. И место это пустое».
Кукша для солидности помолчал, а сам возрадовался: хорошее известие принес Азей. Старикашка весь извелся, и так встанет, и эдак — будто ноги ему угли жгут. Озирается, словно нечисть из болота вылазит. Назад на тропку косится.
И так он трясся, что невольно у Кукши мелькнула идея: не оборотить ли Азеев страх и слабость себе на пользу?
— А что, шептал ли ты заговор, Азей, когда сюда шел? — внутренне ухмыляясь, проговорил Кукша.
— Какой заговор, батюшка?! — позеленел старикашка.
— Как какой?! Разве не знаешь, отчего я гостей не жалую? Не от зловредности, а только из радения о пользе общества. Болото ведь наше проклятое, сила в нем злая. Как пройдет по тропе живая душа да не оборонится заговором, так и сгинет на другой день. Да и я на болоте живу не из прихоти, а потому, что держать силу злую в узде надобно. Каждую ночь заклятия на гать накладываю. А иначе нельзя. Как забудешь, враз нечисть на Лютовку попрет, ни малых ни старых не помилует. А ты, значит, вот так взял и приперся?! Нет бы у старосты вашего Колтуна слова тайные перенять.
Старикашка затрясся и бухнулся на колени:
— Так сам Колтун меня к тебе и снарядил, а про заговор — молчок! Чего теперь будет-то?
— Известно чего, — проворчал Кукша, — как солнышко завтреча выглянет, так тебя трясца и ухватит. Пузо вспучится да зенки повылазят, а потом кости крошиться начнут да трухой в нутро же твое и осыпаться, а само нутро пламенем воспылает, только пламя-то нутряное и водой его не залить, землицей не закидать... До вечера, Азей, ты промаешся, а там тебя нечисть в лес дохлого уволочет. И все по дурости твоей неразумной... Старикашка завыл:
— Вспоможи, батюшка, не собственной волей пришел — общество велело. Колтуну, коли жив буду, муди оторву, паразиту! Порчу напущу на треклятого. Уж помоги, отец родной, не оставь на погибель. А я отслужу, не останусь в долгу-то. Все, чего скажешь, сделаю!
Кукша и правда однажды открыл заговор Колтуну, но был он столь сложен и длинен, а тараторил Отец Горечи столь быстро, что староста, конечно же, ничего не запомнил. Вперед глядел Кукша — знал, что настанет день, когда кто-нибудь из лютичей к нему без зова явится. А он смельчака своим рабом на веки вечные сделает, да под благовидным предлогом, мол, дураку милость оказал. Мол, заговор обществу поведал, а дурак-то сам не выведал оный у старосты... Вот пусть теперь в рабах и ходит.
— Вот что, Азей, — Кукша ухмыльнулся так, что у старикашки задергался правый глаз, — коли послушен мне будешь, так и быть, помогу.
Азей заплакал:
— Все сделаю, что велишь, батюшка.
— Вишь ты, дело-то какое, — насупился Кукша, — душу твою теперь под присмотром держать надобно, потому из-за дурости твоей охота за ней завтреча начнется великая. Нечисть во главе с Ящуром на тебя, Азей, ополчилась. Будь кто чужой вместо тебя, ни за какие посулы не стал бы помогать, а тебе помогу... Коли отдашь мне свою душу, так сберегу ее.
— Да как же душу-то?! — охнул старикашка. Кукша чувствовал себя волком, травящим дичь. Вот она, власть! Бешено стучало сердце. Он загнал добычу, оставалось только вцепиться в горло, отворить вену и напиться вдосталь горячей крови. Кукша откинул со лба налипшую прядку.
— Гляди, могу и передумать, — рыкнул он, — на что мне твоя душа, обуза только. Думаешь, дел у меня других нет, кроме как от нечисти ее оборонять? Неволить не стану. Но уж не жалуйся, когда с рассветом корежить тебя начнет, и на помощь не зови. Не приду.
Старикашка обреченно кивнул:
— А-а, была не была... Забирай, Отец Горечи, мою душу.
И Кукша забрал...
Он разжег костер перед избой, побросал в огонь разных трав и, пока валил едкий дым, заставил Азея испить водицы, в которой кроме полынь-травы кипятились жаба, мышь, змея и три кругляша с рожицами.
— Смотри на огонь, Азей, — прошептал Кукша, — в огне твое спасение!
Старикашка уставился на пламя, и чем дольше он смотрел, тем более мутнел его взор.
— Вишь, руки к тебе тянутся. Красные от крови... Пальцы скрюченные, когтистые... Видишь, Азей?
— Вижу...
— Это нечисть из Нави по твою душу лезет. Видишь морду страшную, с шестью глазами, с клыков слюна желтая стекает?
— Вижу...
— Это Ящур на тебя скалится!
Старикашка и правда видел всякую пакость, и лицо его было перекошено от страха. Жиденькая бороденка судорожно дергалась, губы шептали то ли заговоры, то ли молитвы. Он то и дело корчился, будто от боли, стонал, рычал, лаял, ухал. Может, и правда терзали его духи?
«Очень правильные кругляши, — думал Кукша, — полезные в колдовском деле. Побольше бы запас иметь...»
— Оборони, Чернобог, оборони, Перун, Даждьбог, не дайте пропасть, — забормотал вдруг Азей, — убирайтесь, проклятущие, откуда пришли. Не дамся, отродье нечистое!
Старикашка зашелся в крике.
— Да ты не богов, меня проси, дурень, — рявкнул Кукша, — богам ты без надобности.
— Оборони, Отец Горечи... — прохрипел Азей, — мочи нет, заели, вражины!
— Станешь оком моим, — зашептал Кукша, — дланью моей карающей. Скажу в огонь броситься — бросишься в огонь, скажу с камнем на шее в воду — пойдешь и утопишься. И ослушаться меня не моги, Азей, потому единственный я у тебя заступник! А скажу псом на цепи сидеть, будешь псом сидеть... А душу твою, Азей, в затворницы забираю. Пусть у меня побудет.
Кукша достал из-за пазухи мешочек с оберегами в виде птиц и приказал:
— Выдыхай душу свою!
Старик послушно дыхнул, и Кукша завязал тесемки.
— Душа твоя, Азей, духам не достанется, пока я не отдам. И ты не достанешься... Но за доброту мою служить мне будешь. Все, что ни прикажу, исполнишь. И про уговор наш сказать никому не моги. Ежели проболтаешься, вмиг калиту рассупоню да душу твою выпущу. Пусть ее злыдни с Ящуром терзают.
— Молчать я буду, — прохрипел старикашка.
— Вот и ладненько... Ты ж у меня смышленый, разумением не обижен, знаешь, что зря пужать не стану.
Кукша залил огонь и повел Азея в избу.
— До утра у меня переждешь, — сказал он, стягивая Азею руки и ноги веревками, — на лежаке поваляешься. Духи к тебе наведаются, но ты не бойся, не тронут они тебя. Запомни, Азей, тебя вовсе и нет теперь, ибо кто есть человек без души? Место пустое. Стало быть, и навредить навники тебе не смогут.
Кукша вышел из избы и направился к Лютовке. Долго он еще слышал, как ревет Азей. Ничего, к утру очухается. Не совсем, конечно... Очень вовремя решили лютичи ходока на болото послать. Не помешает Отцу Горечи человек, преданность которого превосходит преданность пса. Ох как не помешает!
Глава 5,
в которой рассказывается о судьбе Истомы и его дружины
Просчитался Ловкач. Локти кусал, а сделать ничего не мог. Провел его Жердь, обманул, как кутенка. Когда дружина снялась с места (грабить все одно уже было нечего), Ловкач отстал, добрался до схрона, в котором по уговору должна была дожидаться переметная сума, набитая добром, и... вернулся ни с чем. Скрипел зубами Ловкач, вынашивая планы мести. «Ничего, — утешал он себя, — пересекутся пути-дорожки, поквитаемся».
Сперва дружина двигалась вниз по Днепру, грабя встречные селения. Первым на пути попалось Чернобожье — обширная весь, обнесенная невысоким острогом. Людины, привыкшие к поборам, не сопротивлялись, отдали все, что потребовал Истома. Лишь когда удалые молодцы стали выволакивать из изб девок, иные мужики взялись за топоры и рогатины, но смельчаков быстро утихомирили. Ловкач все никак не мог забыть Марфушку и лютовал пуще остальных. Мстил, только вот неизвестно кому.
За Чернобожьем последовала Перуновка. Здесь уже изготовились к приему непрошеных гостей. Дубовые ворота — накрепко заперты, за городьбой ополчились людины.
Брали Перуновку с умом, малой кровью. Истома приказал поджечь селение и, дождавшись, когда людины запаникуют, послал переговорщиков. Те передали, что князь не тронет жителей, лишь возьмет деньгами, провиантом и фуражом, сколько брал ежегодно. Ворота открылись, и отряд ворвался за городьбу...
