Море Имен - Онойко Ольга

Она остановилась. Алей осторожно взял её за плечи, повернул лицом к себе. На глазах матери блестели слёзы. В муке приоткрыв рот, она покачивала головой, точно не верила во что-то, представшее взгляду. Алей обнял её крепко, прижал к груди, тихонько баюкая.

– Не могу, – шептала она, спрятав лицо на его плече, – не могу, любой разговор на него сворачиваю, от этого и Лёва сердится…

– Ну что ты, мама…

– Я ведь, – она порывисто вскинулась, нашла его взгляд, – я ведь заупокойную службу по нём заказала, хоть он и некрещёный был и неверующий. Всё мечусь, мечусь – как же его забыть… Плачу, Бога молю. Сил никаких нет. Пока с вами была, с двумя, как-то в делах, в заботах утихало сердце, и ты, Алик – ты так на него похож стал. Бывало, посмотрю на тебя и Ясеня вижу.

Алей закусил губу. Мама дрожала как в лихорадке, и он пожалел, что повёл её гулять, а потом подумал – в доме нового мужа, где она изо всех сил старалась держать себя в руках, она бы не решилась рассказать о своих тревогах. «Да что ж это такое, – загрустил он, – всё наперекосяк…»

– Он мне стихи посвящал, – сбивчиво шептала Весела. – «И пламенем счастья, и сталью печали клянусь – никогда я тебя не оставлю». И оставил… Это так всегда, когда со стихами.

– Мама…

– Я на исповеди была, – торопливо продолжала она, точно боялась, что не успеет выговориться. – Батюшка говорит – грех, грех, что я о нём так думаю, надобно покойника отпустить, только Бога молить за грешную его душу.

Алей вздохнул.

– А я… до сих пор… – исчезающим шепотом продолжала Весела. – Ведь как вчера он еще здесь был… до сих пор, веришь, не верю, что умер… такие, как он – не умирают… До сих пор люблю его как живого!

Алей отвёл взгляд. Снова прижал маму к себе, стал гладить по голове, по узлу волос, пронзённому шпильками, по тёплой шее.

– А с Шишовым как же? – печально спросил он. – Я думал, ты его… Я поэтому тебе и советовал замуж выходить.

– Я…

Она вдруг умолкла и отстранилась. Вытащила из сумочки платок, зеркальце, стала вытирать расплывшуюся подводку, облизывая уголок платка. Лицо у неё сделалось сосредоточенное и знакомое-знакомое: совсем малышом Алик любил смотреть, как мама наводит красоту у зеркала. Рядом с зеркалом висела бронзовая чеканка: колдунья с чашей огня. В молодости мама была красивая, точно как та колдунья… и сейчас тоже – красивая.

Алей молчал. Ждал.

– Раньше так не было, – сказала мама грустно, но уже спокойно. – Пойми, Алик… Я, наверно, привыкла, что Яся ходит в походы, и мне казалось, где-то глубоко внутри казалось, что он всё ещё в походе и однажды вернётся. Вот я и тосковала… не очень сильно. А как замуж вышла, стала жить с мужем – каждая мелочь, каждое слово напоминает, что это не он, что его больше нет… Лёва меня любит, он всё терпит, но я и сама понимаю, что нельзя так.

– Мама, зачем ты за него вышла? – тихо спросил Алей. – Ты же его не любишь.

– Ах, сына… – она прикрыла глаза, – налюбилась я на своем веку. Это ведь больно, милый, очень больно, особенно когда… вот так потом… Пусть теперь меня – любят.

Алей ничего не ответил.

Обратно они шли молча, и только у самого подъезда Алей спросил:

– А как Иня?

– Иня на классный час пошёл, скоро придёт, принесёт отметки… Ты знаешь, Лёва сказал, что он сорвался и больше так не будет.

– Кому сказал?

– Мне.

– А Инею?

– А что? – удивилась Весела, – Иня маленький… Знаешь, тут и я виновата. Я всё время перед Лёвой о Ясе рассуждала, довела человека до трясучки, а тут вдруг Иня ту же песню запел… чужой ведь сын, пасынок, Лёва старается ему отцом быть, и вдруг такое отторжение.

Алей помрачнел.

– Он извинится?

– Кто?

– Лёва. Перед Инькой.

– Ты что, с ума сошёл, – мать заморгала от удивления; веки у неё были припухшие, глаза покраснели от недавних слёз. – Взрослый человек, должен быть авторитетом…

– Понятно.

«Я ничего не могу сделать, – Алей впился ногтями в ладони. – Раньше мама такой не была. Это она Шишова наслушалась, или бабок каких-нибудь в церкви… авторитет. Тьфу. Чтобы папа об авторитете рассуждал – представить не могу. Ему это надо не было. И Воронову не надо, хотя он-то как раз авторитет… Тут есть только один выход. Нужно каким-то образом раз и навсегда закончить дела с Вороновым. А потом забрать Иньку к себе».

– Алик, – сказала мать, отпирая тамбур этажа, – а ты не хочешь всё-таки пообедать? Скоро Иня из школы придёт, можете вместе пообедать, учёбу обсудите. Ты ведь у меня отличник, медаль бы получил, если б в экстерн не пошёл, а Иня что-то…

– Нет, – ответил Алей, – нет, спасибо. Пойду я, мам, может, ещё в институт успею.

– Вот, – заулыбалась та, – узнаю моего Алика.

Алей натянуто улыбнулся: он врал. Сегодняшний день он собирался посвятить поискам фрагментов кодовой цепочки для Воронова.

– Мама, – предложил он, – я вижу, тебе сложно… может, тебе к психологу пойти? Он что-нибудь скажет, поможет…

– Алик! – Весела возмущённо вскинулась. – Как тебе не стыдно такие вещи матери говорить!?

– А что? – смешался он.

– Психическую тоже нашёл! Всё, всё, давай не будем ссориться, чтоб я больше такого не слышала. Очень ты умный, Алик, идеи у тебя… всякие. Необычные.

– Извини, – он развёл руками, силясь не засмеяться. – Не хотел тебя обидеть. Ладно, мам, до встречи. Счастливо.

Весела улыбнулась и поцеловала его в щёку.

Иней Обережь шёл домой.

Ветер неприятно холодил бритую голову. Иней со скукой глазел по сторонам, еле переставлял ноги, запинался об рюкзак и об пакет со сменкой.

Домой не хотелось.

Он был один.

Комарова отец в пятницу увёз на дачу, а обратно привёз сегодня поздно утром, и в школу Лёнька уже не успел; если бы Иней сказал «приходи» – Клён бы пришёл, но Иней сказал «не надо». Ему сейчас не хотелось видеть даже Лёньку.

Потому что на самом деле он был один.

Совсем.

У мамы новый муж. Она стала другой, чужой. У Алика девушка, а будет невеста и жена, он тоже станет совсем чужим. Иней ему только помешает. Лёнька друг, каких мало, друг как в песне – в беде не бросит, лишнего не спросит, настоящий верный друг… но друг – это не семья.

А папа Инея умер за полгода до его рождения.

Никого нет.

…Иней закрыл глаза и некоторое время шёл так, вслепую, просто ради эксперимента: закружится голова или не закружится, оступится он или не оступится? Солнце било сквозь веки. Ровно, протяжно, будто мирные звери, гудели провода. По магистрали вдали проносились машины, а рядом всё было тихо. «Пойдём с Лёнькой в лес играть, – подумалось Инею. – С собакой. Каникулы же наступили, больше уроков учить не надо. Будем каждый день гулять. Если дождь не пойдёт».

Иней проморгался и отметил, что сошёл с середины тротуара к самой кромке. Он вскинул рюкзак на плечо. «А если дождь пойдёт – в гости ходить будем друг к другу, – решил он, – под зонтиками».

От этой мысли тоска отпустила и чуть-чуть потеплело на сердце. Иней улыбнулся украдкой.

Всё-таки каникулы наступили. Свобода!

И в шестой класс он перешёл без троек. По математике за все четверти вместе четвёрка получилась. Алик, конечно, вообще без четвёрок учился… ну, он такой. Он гений.

До дома оставалось совсем немного. Иней подумал, что гадский Шишов на работе и придёт только поздно вечером, а пока можно будет поиграть во что-нибудь на компьютере. Мама не станет гнать, она сейчас расстроенная из-за того, что Иней на неё обиделся.

…Потом он почувствовал взгляд.

На углу стоял человек.

Средних лет мужчина в видавших виды джинсах и серой ветровке, он стоял, как будто ждал кого-то. И смотрел на Инея.

Улица была пуста. У магазина за школой толклись люди, но так далеко, что они не считались.

Иней забеспокоился. Ему хватало сообразительности, чтобы понимать – незнакомец может быть опасен.

Особенно когда вот так смотрит.

И никого вокруг.

Вдруг это какой-нибудь… злой? Из таких, о которых по телевизору говорят?