Александр Карпенко - Гребцы галеры
Все же женщина — она везде женщина. Даже если выглядит не вполне привычно. Кружевная финтифлюшка превратилась в очаровательнейшую шляпку, — удивительным образом оказавшуюся моей крошечной спутнице весьма… как бы это сказать? Нет, все-таки к лицу!
Мало того, другая ленточка, пошире, в тон первой, сделалась пышным бантом, кокетливо повязанным чуть выше кончика хвоста. Странным образом мышка не выглядела забавной или тем паче нелепой в этом необычном прикиде. Просто дама принарядилась.
Внимательно оглядев себя в зеркале, она что-то там подвинула, поправила. Похоже, осталась вполне довольна увиденным. Пробежалась по моему рукаву обратно на плечо, с гордым видом перекинула хвост вперед — выставив бант на всеобщее обозрение — и, нежно ткнувшись мне в щеку прохладным носиком, ласково прошептала в ухо:
— Шурик, славный мой… Спасибо тебе, ты самый замечательный парень в этом мире. Слов нет, до чего приятно…
Я растаял. Как же это здорово — доставить кому-то хоть минутную радость!
Звереем мы и грубеем, становимся прожженными циниками, не видя ничего, кроме крови, боли и грязи человеческих душ. Начинаем относиться к больным, как токарь к болванке: здесь расточить, тут просверлить, там — резьбу нарезать. Даже на смерть реагируем похабными шуточками. Дичаем.
И до чего ж неожиданно сладко оказывается вспомнить, что ты тоже еще человек. Вспомнить, что бывает на свете что-то помимо бесконечной круговерти дорог, осмотров и госпитализаций. Вспомнить, что душа может согреться чужой радостью. Просто вспомнить…
Как я ждал твоего возвращения из отпуска, любимая, как ждал! Не жил весь этот долгий месяц, не считал прошедших в разлуке дней — лишь ощущал на сердце безмерный груз тех, что оставались до встречи. Не видел солнца, не видел неба, не замечал, что ем и пью — мне все застила невозможность увидеть тебя, прикоснуться к тебе, услышать твой голос.
Я с ужасом думал о том, что это всего лишь крошечный ничтожный клочок времени, каких-то тридцать дней. Что же будет, когда на мою жалкую, истрепанную, слабую мышцу, что сокращается там, в груди, обрушится непереносимая тяжесть недель, месяцев, лет?..
Чем ближе становился день встречи, тем тревожнее делалось на душе. Я вконец измучил себя идиотским вопросом: а что будет, если, дождавшись, услышу: «Тебе все показалось. Ничего не было. Забудь». Что будет, если?
Остро пахло приближающейся осенью. Ухало, сжимаясь в тревоге, сердце. Я метался взад-вперед по пригородной платформе, не находя себе места.
Вот и возник на ее краю такой до боли желанный силуэт. Ты изменилась: похудела, загорела, почему-то теперь кажешься строже.
Гляжу робко, не решаясь спросить, боясь услышать. Даже обнять страшусь.
— Как же я ждал тебя, ежишка, как я ждал…
В груди успело прозвучать три тяжелых удара. Долгих, как весь этот месяц.
— Я не домой торопилась, я спешила к тебе…
Глава шестнадцатая
Монотонный звук сливающейся в сплошной гул речи слышался из «мемориальной» каморки, мимо которой лежал наш путь в бригадное пристанище. Люси приподняла левое ухо.
— Что он там, песчаной богине молится?
— Ой, я же тебе не говорил! Пойдем послушаем — занятно.
— Мало я бреда наслушалась?
— Да то не бред…
По мере приближения к комнатушке стали различаться отдельные слова:
— Ты кто есть такой почему по уставу не докладываешь — Еггерт как звание — ученый наплевать какого черта надо — что нельзя останавливать булыжник — с какого дуба ты падал — что тектонические изменения — ты меня за кого держишь — думаешь Зака заумным словом напугать держи шире — я про изменения сам сказать могу — на островах как три бомбы в вулкан хренакнули — пол-острова выгорело с партизанами вместе и вся тебе тектоника.
Перекосившаяся дверь с еле удерживаемыми ржавой кнопкой обрывками патриотического плаката, не будучи в состоянии закрыться полностью, явила нашим очам неприглядное зрелище: посреди помещения, без порток, со спущенными до колен грязными голубыми кальсонами, стоял однорукий. Закатив пьяные бельма и расплескивая вонючую неаппетитного вида выпивку из зажатого в руке хрустального кубка, словно заведенный, бубнил:
— Особое мнение да подавись ты своим мнением — все не в ногу один ты как там тебя в ногу — умней всех что ли — охота тебе ты и вези свой отчет доказывай в метрополии что хочешь мне только мозги не засирай — за свой счет самолетом вали хоть пердячим газом — кто пожалеет я пожалею — не мой ты подчиненный грохнул бы к такой матери — гляди богатый стал личный самолет заказывать я и то на служебном летаю.
Перед старым пропойцей, упав на колени, стиснула на груди руки леди Зак. Глядя на своего мерзкого любовника снизу вверх невидяще-обожающими глазами, твердила:
— Конрад! О, Конрад! Мой генерал! Муж мой!
А тот все не унимался:
— Жувре молодец что прибыл — тот Еггерт нам всем в карман гадить хочет — не трожь ему вишь булыжник — чтоб самолет до места не добрался — гляди сам как это твои проблемы — экипаж хороший а ты мало хороших парней на островах положил — уже сделано молодец — сам рулевую тягу пилил — а пилоты за твой счет — деньги отдать — нет это ты правильно кому охота назад в дерьмо — пусть летит Еггерт долбаный — точно классно мы в Азии захотим и тут не хуже будет.
Заметив нас, королева Песков вскочила. Отпрянув в сторону, она сбила с ног вояку и, едва не сбив заодно нас, выскочила из комнаты, шаркая спадающими опорками и звеня драгоценными подвесками колье.
Не пытаясь натянуть подштанники, однорукий на четвереньках подполз к луже пролитого спиртного и, понюхав, с сожалениием взялся слизывать мутно-коричневую жидкость с заплеванного пола, урча и давясь. Грязная волосатая задница его жирно тряслась. Мы с Люси дружно сплюнули.
Пожевав холодного мяса жареного зайчика, я, освобождая дупло зуба от застрявших там остатков ужина, обратился к доктору:
— Знаешь, начальница, а мне и раньше иногда в голову приходило, что вот такие больные не могут сами выдумать того, что якобы за них говорят. Уж больно часто мнение «голосов» полярно противоположно их собственным идеям. Не зря ж некоторые воспринимают галлюцинации и бред как расширение сознания. Вот, пожалуйста. Что мы наблюдали? Мабуть, и за других кто вещает?
Люси фыркнула презрительно:
— Шура, еще немного, и я решу, на тебя глядючи. Что Пал Юрьич был прав.
— Насчет чего?
— Насчет того, что болезнь — она заразная. Фаню Зайковску помнишь?
Трудно было не помнить столь колоритный персонаж. Фаня, демонстрирующая синдром Клерамбо, одним голосом строила от лица космических пришельцев планы захвата, другим — заверяла, что она патриотка и положит свой живот на защиту человечества от инопланетной нечисти.
— Ну.
— Гну. За нее-то кто толковал? Двести восьмая, что ли?
Я чуть не подавился, заржав. Злоключения двести восьмой линейной бригады стали притчей во языцех. Даже не столько самой бригады, сколько ее горемычного транспортного средства.
Двое желтоглазых великанов в «прошлой жизни» (иногда думаю: а уместны ли здесь кавычки?) являлись чем-то вроде спасательной команды с космического корабля из другой Галактики, прибывшего изучать Землю. Их заволокло в этот проклятый мир, когда они опустились на поверхность планеты, чтобы оказать помощь экипажу разведывательного катера — летающей тарелочки, гробанувшейся где-то в Аризоне. По иронии судьбы, пилот аппарата вылез из него первым, и тут же ребят накрыло. Так что попали к нам на станцию со своим транспортом, но без водителя.
Общие принципы управления диковинной посудиной оказались несложны, и вскоре не один из наших водил мог уже управляться с ней не хуже, чем с чем-нибудь привычным, четырехколесным, благополучно вылетая на вызова, пугая старушек, нервируя военных и радуя диспетчерскую сокращением количества задержек прибытия к больным. Все шло просто замечательно — до первой поломки.
Единственный, кто что-то соображал в устройстве тарелочки, остался на Земле. Темнокожие ребята лишь разводили руками — не знаем, не понимаем, не могём. Наша шоферня попыталась покопаться в мудреной инопланетной механике, после чего аппарат перестал подавать всякие признаки жизни.
Несколько месяцев диковинная конструкция занимала место в гараже, обрастая толстым слоем пыли, покуда кто-то не написал пальцем на лобовой обшивке: «Поставьте меня на постамент». Верхнее начальство, узрев это, повелело устранить безобразие, и летающую тарелочку, зацепив за бронетранспортер, выволокли на задний двор, оттащив в самый дальний угол.
После того как скоропомощные умельцы, срезав петли люка, сняли с неземного транспорта все, могущее найти применение в хозяйстве, опустевший корпус, планомерно заполняясь содержимым помойных ведер, превратился в мусорный контейнер. Так и стоит с тех пор, удивляя новичков фантастическим дизайном. Пока еще доверху не наполнился.
