Татьяна Мудрая - Девятое имя Кардинены
— Срочно только вышеупомянутые указы пишутся. Почему-то думают, что запретить неугодное — значит с ним покончить или хотя бы сделать первый шаг по пути, тогда как…
— Изволь философствовать поменьше. Начали за половые извращения и аборты судить товарищескими судами чести, так сразу…
— … в то самое подполье ушли. Впрочем, вы навели меня на идею. Во имя Лэна я тоже… подумаю.
Никэ — имя победы
Была суббота — знаменательный день, когда Бог покончил с сотворением мира и довольно произнес: «А теперь можно и пошабашить», откуда и произошло, распространилось по всему миру это еврейское слово. По этому случаю праздного народу было на улицах достаточно, попадались среди него и бурые мундиры без погон, однако, как правило, вычищенные и выглаженные. Рядом, в Ларго, был их сортировочный лагерь, один из тех, насчет которых высказывался в свое время Роналт Антис, а в городе они ждали заграничных паспортов и виз, подрабатывали в конторах и на заводиках кто чем мог, ну и упражнялись на хозяевах новой жизни во владении холодным оружием.
Танеида побродила по Эдину, зашла в свой спортклуб. Кроме академистов и армейцев, захаживали сюда и «бывшие» — оттачивать свое мастерство без ущерба для фамильного достояния. И первый из них — а заодно и президент их землячества — был некто Тейнрелл. Вот уж кто был, как любили говорить в Динане, элита — стоять против него было одно удовольствие, не то что ерошить перья юнцам-аристократам. С виду тяжелый, как броненосец, в бою он становился невероятно проворен: защиту Танеиды пробивал шутя, даже и кожаный нагрудник не спасал от кровоподтеков и ссадин. Дружеских отношений, которые установились у него с Танеидой, это не портило: по негласному правилу, два мастера элиты не имели права скрещивать боевое оружие. И не понапрасну: кто-то уж непременно ляжет, если не оба.
Однако сегодня Тейна, вопреки его привычкам, в клубе не оказалось. Пришлось идти на штаб-квартиру землячества, а это сразу стесняло: было здесь тесно, не обжито, воняло застарелым табаком и чем-то невыразимо чуждым. По-иному, чем в городе: там это ощущение было как-то разбавлено.
— Здесь начальство? — отрывисто спросила у дежурного, пожилого солдата.
— Сидит. И ангелы-телохранители с ним.
Так прозвали неразлучную с Тейнреллом пару молодых офицеров: звали их Габрелл и Рафель, Гавриил и Рафаил. Или, как кое-кто говорил, Харут и Марут: по причине дотошных расспросов, которым подвергались нежеланные пришельцы.
Они сидели у двери, в полном соответствии со взятыми на себя обязательствами, и при ее появлении встали, хотя и с ленцой: в ней здесь уважали не женщину, не государственное лицо, а только достойного партнера их «сверхшпаги».
Тейнрелл шагнул ей навстречу. Поздоровались. Для вежливости, чтобы не сразу брать драчливого быка за рога, обсудили качество поданного кофе, аромат различных сортов табака, вишневого, медового и воскуряемого днесь горлодера, проблемы временного трудоустройства и выездные перспективы.
— Кстати, послушайте, Тейн. В моем Дворце какие-то неприятные веяния. Считают, что ваши соплеменники слишком часто пускают в ход свои железные знаки отличия.
— Вот как. У меня, напротив, данные о том, что это красноплащники напустились на нас с чьей-то благосклонной подачи.
— Не будем спорить, тем более, что все мы одинаково хороши. Речь идет о более конкретном. Можно ли привязать все ваши клинки к ножнам по закону и не нанося никому из вас бесчестья?
— Вы знаете, так зачем спрашивать? Обычная церемония: каждая из спорящих сторон выставляет своего бойца. Мы никогда не будем не склонны согласиться на такое, потому что дуэль — один из способов доказать противнику, что мы считаем его ровней себе.
— Я и это знаю, Тейн. Но неужели вы никого из наших не считаете достойными чести? Поэтому повторяю. Мы хотим закончить дело решив спор по обычаю. Если срубят вашего поединщика, мы становимся хозяевами ваших шпаг по праву победителя — и никаких больше дуэлей. Если нашего — всё остается как было, и никто из моих подначальных больше не вмешивается.
— Это неравная мена. Ни почтенный Лон Эгр, ни его креатуры под иной Та-Эль не ходят, скорее уж наоборот.
— Помните, как поют в Северном Лэне? «Самая лучшая девушка может дать только то, что лишь есть у нее».
— Вы шутите, а мы раздражены и тем, что лишились погон вместе с наградным огнестрельным оружием, которое могли иметь не одни офицеры-дворяне, но и рядовые, и…
Он не договорил — лицо Танеиды побледнело и как бы стало камнем.
— Я весьма охотно, — начала она самым своим бархатным тоном, что означало для знающих ее высшую степень бешенства, — подарила бы вам и ваши револьверы для игры в офицерскую рулетку, и погоны со шнурами, и заодно по петушиному хвосту, чтобы воткнуть и красоваться.
Для того, чтобы произнести эту фразу как следует, ей понадобилось вздохнуть по меньшей мере раз двадцать: на выдохе шли самые отборные выражения из лексикона ее милого Локи. В интонации, ровной и учтивой, присутствовало не больше эмоций, чем в квартальном отчете.
Тейнрелл не только побледнел, но и сразу же вспыхнул злым румянцем.
— Ина, вы….
— Я, а то кто же. Дядя Лон, конечно же, в разговоре со мной таких выражений не применял, он просто выдал мне ультиматум. В самой изящной своей манере. Или я вас замиряю — или начинается сведение счетов.
— Только здесь и с нами? Или, может быть…
— До Лэна тоже дотянутся, не волнуйтесь. Тотально и кардинально. Атака на коренные традиции и их носителей, свои чиновники вместо привычных вам особ.
— Хорошо, я созываю общее собрание, и к вечеру мы дадим ответ. Кто идет со стороны красноплащников, ваши уже выбрали?
— Нет. Я своей волей пойду. Нельзя заставлять своих людей делать то, от чего сам отказываешься. Вы согласны?
Вечером Тейнрелл явился к ней в Эркский квартал втроем: он и «архангелы».
— Ина Кардинена, наши искали вам достойного противника. И выбрали меня.
— Ох, Тейн. Это из-за моей ругани?
Он покачал головой.
— Нет, в общем. Я тоже отвечаю за всех своих, как и вы. И просто не хотелось разбивать хорошую пару.
— Да будет так. Место и время?
— Пять утра, а впрочем, как соберемся, лишь бы трудовой народ еще не зашевелился. В одичавшем парке у замка Ларго. От города далековато, но лишнего народу там не будет, мы это пока можем обеспечить.
После его ухода Танеида говорила с побратимом, с доктором, с иными прочими из своего окружения — и долго лежала без сна, не чувствуя усталости. Тейнрелл — это было страшно. И не потому, что он сильнее ее в бою, и не потому, что они равны мастерством, хотя у каждого свое умение — это само собой разумелось. И не из-за каких-то там обоюдных симпатий: Тейнрелл питал к ней изрядное уважение, она его почти любила — за то, что он был без затей честен, без долгого ума — порядочен и просто в качестве изумительного творения Господа Бога. Но ничего сверх того, кроме некоего внутреннего запрета, почти неосознанного, встроенного в душу, точно первородный грех, травма плотского рождения. Эта болезнь и заставила ее хлестнуть Тейнрелла словом, как норовистого жеребца — плетью. Хотела ли этого она сама, Танеида, или ею хотели, ей шли, через нее желали ссоры? Нет, все-таки иначе было нельзя, это понимал и Тейн. Нужно было обоим переступить через весь иррациональный ужас и нарисовать такую точку в затянувшейся распре, чтобы никто не посмел ее стереть.
— Я надеялась, что это будет не он, и в то же время поставила именно на него, — подумала Танеида трезво. — И на себя.
А ведь так удачно всё складывалось завтра. Еще кстати и Армор приехал на побывку — по театрам, музеям и прочим зрелищам поводить свою метрессу. Ну вот, завтра ужо будет им… зрелище.
В Ларго приехали верхом. Отряд Танеиды был небольшим, человек двадцать вместе с санитарной командой. Зато вся лужайка, помимо отгороженного посередине места, была полна бурыми мундирами без погон. День начинался подходяще — легкие тучки, солнце слепить не будет.
Танеида уселась на складной стульчик, приказала Нойи:
— Чеши косу.
Он надел кожаный обруч, переплел косу ремнями и прицепил конец к поясу — чтобы не трепалась и не мешала. Пригнувшись, поставил на ладонь один ее сапожок, другой — не проскальзывают ли подошвой, трава еще в росе.
— Кофейком не напоишь? — спросила полушутя, кивнув на пестрый термос в докторовой сумке.
— Нельзя, допинг, — отозвался Нойи серьезно. Обмен репликами, как и облачение посестры, входил в давно отлаженный ритуал.
С той стороны на поле вышел Габрелл — прочесть условия, которые и так были известны. И Тейн.
Он и Танеида заранее сняли кители. Клинки им тоже подобрали заранее, еще вчера, из богатого запаса обоих: почти парные, но у каждого свой, чтобы было по обычаю.
