Лао Шэ - Избранное
Старик несколько раз потрогал пирожки, но так ни одного и не взял. Когда Сяо Маэр вошел, он протянул ему пирожок:
— Сяо Маэр, внучек мой, это тебе!
Мальчику было лет двенадцать. Вид у него был изможденный, но на него было накручено столько лохмотьев, что он казался даже полным. Из покрасневшего на морозе носа капало, уши горели под рваными наушниками. Он подошел к дедушке, взял пирожок, надкусил, затем сразу схватил второй.
— Не спеши!
Старик погладил мальчика по голове, тоже взял пирожок и начал медленно жевать.
— Дедушке хватит двух пирожков, остальное — твое! Съедим и отправимся домой, больше возить сегодня не будем. А завтра, если потеплеет, выедем пораньше. Ладно?
Мальчик кивнул головой на пирожки и, шмыгнув носом, проговорил:
— Съешь три, дедушка, мне хватит. Я отвезу тебя домой.
— Ну что ты, не нужно! — Старик с улыбкой посмотрел на всех. — Пойдем пешком, в коляске холодно.
Он допил водку, съел два пирожка и ждал, пока внук доест остальные. Вытерев губы тряпочкой, служившей ему платком, старик заговорил:
— Сына взяли в солдаты, он так и не вернулся, а жена его…
— Не надо!.. — прервал его мальчик, давясь пирожком.
Не бойся, они нам не чужие. — Старик тихонько продолжал: — Мальчик гордый, самостоятельный. Его мать ушла. Кое-как вдвоем перебиваемся. Коляска у нас очень уж старая, правда, своя — не нужно каждый день за нее платить. Сколько ни заработаем, все наше. Но трудно! Очень трудно!
— Дедушка! — Сяо Маэр дернул старика за рукав. — Нужно кого-нибудь отвезти, а то не на что будет купить уголь. И все из-за тебя! Давал человек двадцать медяков до Хоумыня, а ты заупрямился! Вот не будет завтра угля, что тогда делать?
— Придумаем что-нибудь. Возьму в долг фунтов пять угольных брикетов.
— И щепы на растопку!
— Да, да! Скорее доедай и пойдем домой! — Старик встал и снова поблагодарил всех: — Спасибо вам, братья мои!
Он взял внука за руку, пока тот поспешно засовывал в рот последний пирожок, и они двинулись к выходу.
Некоторые рикши пошли проводить старика. Сянцзы вышел первым взглянуть на его коляску.
Коляска была очень старая, лак потрескался, ручки облезли, фонарь еле держался, дуги тента стягивали веревки. Сяо Маэр отыскал спички у себя в наушниках, чиркнул о подметку и, прикрывая грязными ручонками огонек, зажег фонарь. Старик поплевал на ладони, вздохнул и взялся за ручки.
— Ну, до свиданья, братья!
Сянцзы неподвижно стоял у двери чайной и глядел им вслед. Старик что-то говорил, удаляясь, и голос его звучал едва слышно. Тени на улице то становились светлей, то вновь сгущались.
Тяжелое, не изведанное ранее чувство охватило Сянцзы. В мальчике он видел свое прошлое, в старике — будущее! Ему всегда было трудно расставаться с деньгами, но сейчас он испытал радость оттого, что купил этим беднягам десяток пирожков.
Когда старик и мальчик совсем скрылись из виду, Сянцзы вернулся в чайную. Там снова шумели, смеялись. Однако Сянцзы было не до смеха. Он расплатился, вышел, подвез коляску к кинотеатру и стал дожидаться господина Цао.
Ночь выдалась холодная. Ветра не чувствовалось, по в воздухе кружилась пыль, заслоняя звезды, — видимо, где-то высоко гулял бешеный ветер. Земля потрескалась от мороза и словно поседела, дорога стала твердой и неровной. Сянцзы, постояв у кино, замерз, но возвращаться в чайную не хотелось. Он думал о своей жизни. Старик с мальчиком разбили его самую заветную мечту — ведь у них была своя коляска, а что толку? С самого первого дня, как только Сянцзы стал рикшей, он мечтал приобрести коляску и до сих пор мыкался целыми днями только ради этого. И теперь из-за этого не хотел сходиться с Хуню. Думал, купит коляску, соберет деньжат и возьмет в жены достойную девушку. Но вот он видел Сяо Маэра. Разве сына Сянцзы ждет не такая же участь? Может, не стоит пренебрегать Хуню? Если уж нет выхода из этого заколдованного круга, не все ли равно, кто станет его женой? К тому же, раз у Хуню будет несколько колясок, почему не попользоваться даровым счастьем? Он ничуть не лучше других, так что нечего привередничать. Хуню так Хуню! Какая разница!
Сеанс окончился. Сянцзы быстро поставил на место банку с карбидом и зажег фонарь. Сбросил ватник и остался в легкой курточке. Ему хотелось стрелой пролететь весь путь до дома и на бегу забыть обо всем. Разобьется насмерть — тоже невелика беда!
Глава одиннадцатая
Когда Сянцзы вспоминал о старике и о мальчике, ему не хотелось ни думать, ни мечтать, а жить только сегодняшним днем. Зачем стремиться к невозможному, не щадя себя? Если бедняк не помрет с голоду в молодости, его ждет голодная смерть на старости лет! Куда ни кинь — всюду клин! Он наконец понял это. Только пока ты молод, силен и трудишься из последних сил, ты вроде человек. И глупо отказывать себе в чем бы то ни было. Уйдут годы — не вернешь!
Его перестали тревожить даже мысли о Хуню. Но стоило ему взглянуть на копилку, на ум приходило другое: нет, нельзя поступать так легкомысленно! Никак нельзя! Ему недостает каких-нибудь нескольких десятков юаней. Непростительно бросать на ветер деньги, доставшиеся с таким трудом. Надо идти своей дорогой! Но как быть с Хуню? Тут он снова попадал в тупик и с тоской вспоминал о двадцать седьмом числе. Когда становилось совсем невмоготу, он сжимал глиняную копилку и нашептывал: «Будь что будет, а деньги все-таки мои! С ними мне ничего не страшно. Станет невмоготу, плюну на все и убегу. Когда есть деньги, всегда можно сбежать!»
На улицах становилось все оживленнее, повсюду сновали разносчики, со всех сторон доносилось: «Сладости! Покупайте сладости!»
Сянцзы собирался отпраздновать Новый год, но сейчас у него пропала охота. Чем оживленнее выглядели улицы, тем тревожнее становилось у него на душе. Роковой день приближался! Глаза у Сянцзы ввалились, шрам на щеке обозначился резче. На улицах давка, земля скользкая, приходилось быть осторожным, но тревога и заботы отвлекали внимание. Сянцзы чувствовал, что теряет уверенность. Он стал сбивчивым, рассеянным, часто беспричинно пугался. Его мучил зуд, как будто все тело было покрыто сыпью, как у детей в летнюю пору.
Во второй половине дня, когда все совершают жертвоприношения духам и предкам, с востока подул сильный ветер. Все небо заволокло черными тучами, и неожиданно потеплело. К вечеру ветер утих, и редкими хлопьями повалил снег.
Торговцы заволновались. Потеплело! Снег! Придется присыпать сладости сахарной пудрой, чтобы не слипались. Вскоре снег повалил гуще, и вмиг вся земля побелела. После семи часов вечера лавочники и остальной люд начали обряд жертвоприношений. Всюду курились благовония, взрывались хлопушки; густой снегопад придавал празднику особую таинственность. Пешеходы и пассажиры на колясках волновались: все торопились домой, чтобы принести жертвы предкам, но земля была мокрая, скользкая, и Никто не решался ускорить шаг. Торговцы спешили распродать Праздничные угощения. Их непрерывные выкрики оглушали людей.
Было часов девять вечера, когда Сянцзы возвращался с господином Цао из западной части города. Проехали Сиданьпайлоу, самый оживленный район, затем повернули на Чанъаньцзе.
Здесь движения было меньше. Ровные асфальтированные улицы под тонким слоем снега сверкали при свете фонарей.
Неожиданно вынырнула машина, и ее фары далеко осветили дорогу. Падающий снег в свете фар казался желтым и был похож на Золотистый песок. Дорога перед Синьхуамынем, и без того достаточно широкая, от снега казалась еще шире. Она поражала простором и белизной, вызывая чувство какой-то необычной радости. Чанъаньпайлоу, ворота Синьхуамынь с лепными карнизами, Красная стена, величественные колонны — все оделось в белый наряд. Освещенные фонарями, молчаливо стояли эти памятники, олицетворяя собой величие древней столицы. Казалось, Бэйпин весь вымер, остались только дворец да сосны, безмолвные под снежным покровом.
Но у Сянцзы не было времени любоваться пейзажем. Глядя на снежную, сверкающую, словно яшма, дорогу, расстилавшуюся перед ним, он думал лишь о том, как бы скорее попасть домой. За ровной, белой, безлюдной улицей ему уже чудились ворота господского дома. Однако быстро бежать он не мог. Снег был неглубокий, но прилипал к подошвам, и все старания стряхнуть его были напрасны. Тяжелые хлопья летели в лицо, ослепляли глаза. Снег таял не сразу. Он ложился плотным слоем на плечи Сянцзы, и вскоре одежда его промокла насквозь.
В этом районе было не так оживленно, лишь издалека доносились раскатистые выстрелы хлопушек, и высоко в темпом небе рассыпались разноцветные огни. Но когда они гасли, становилось еще темнее. Темнота нагоняла страх. Взрывы хлопушек, вспышки фейерверка и сменяющий их мрак словно подгоняли Сянцзы. Как на грех, бежать быстрее было нельзя.
