Рэй Брэдбери - ...И духов зла явилась рать
Мальчики поняли даже больше.
Они поняли, что она была слепой, но особенной слепой. Она могла окунуть свои руки в пространство, чтобы почувствовать глухие удары пульса всего мира, могла дотронуться до крыш домов, ощупать чердаки, снять урожай пыли, проверить сквозняки, которые дули сквозь холлы домов и души людей; сквозняки выпускались из кузнечных мехов, глухо били в запястья, тяжело ударяли в виски, пульсировали в горле и возвращались обратно в черные прокопченые меха. Так же точно мальчики ощущали, что шар, подобно осеннему дождю, опускается вниз, и Ведьма чувствует их души, обнаженные, открытые как дыхание, выходящее из ноздрей. Каждая душа представлялась ей огромным теплым отпечатком и ощущалась по-разному; Ведьма могла мять ее в руке, как глину, вдыхать ее особый запах; и Уилл слышал, как она вынюхивает его жизнь; их души различались по вкусу, и она смаковала их своим жующим ртом, своим высовывающимся как у гадюки языком; их души по-разному звучали, она впускала их в одно ухо и выпускала из другого!
Ее опущенные вниз руки играли воздухом — одна рука для Уилла, другая для Джима.
Тень шара окатывала их страхом, накрывала ужасом.
И вдруг Ведьма испарилась.
Шар, освободившийся от этого небольшого угрюмого балласта, взмыл вверх. Тень рассеялась.
— О Господи! — сказал Джим. — Теперь она знает, где мы живем!
Оба задыхались. Какой-то чудовищный груз медленно волочился по крыше дома Джима.
— Уилл! Она добралась до меня!
— Нет! Я думаю…
Что-то медленно проползло, шурша, от края к коньку крыши. Затем Уилл увидел, как шар, покрутившись вверху, улетел по направлению к холмам.
— Она улетела, она уже далеко! Джим, она что-то сделала с твоей крышей. Гляди, какая силища, она шутя столкнула сверху шест!
Джим метнул в окно Уилла бельевую веревку, Уилл привязал ее к подоконнику, вылез наружу и, перебирая по веревке руками, добрался до Джима, который помог ему влезть в окно; они босиком пробрались через чулан и поднялись на чердак, похожий на тюремную камеру, старую, мрачную и безмолвную. Выбравшись на высокую крышу, Уилл с дрожью в голосе крикнул:
— Джим, это здесь!
Это было там, в лунном свете.
Это был след, похожий на тот, что оставляют улитки на асфальте тротуара. Он блестел под луной и выглядел серебристым и скользким. Но это был след гигантской улитки, которая, если бы существовала, весила бы добрую сотню фунтов. Серебряная полоса была в ярд шириной. Начавшись внизу у заполненного листьями сточного желоба, она, мерцая, поднималась к коньку крыши и, перевалив через него, тянулась в лунном свете по другой стороне до самого края.
— Но зачем? — удивился Джим. — Зачем?
— Это легче увидеть, чем номера домов или названия улиц. Она так пометила твою крышу, что ее можно теперь увидеть ночью и днем за целые мили!
— Черт побери! — Джим нагнулся, чтобы потрогать след. Едва различимая, вонючая клейковина осталась на пальце. — Уилл, что же делать?
— Я знаю, — прошептал Уилл. — Они не вернутся назад до утра. Они сейчас не будут поднимать шум. У них есть какой-то план. Сейчас нужно только одно, что мы и сделаем!
Внизу на газоне, словно огромный удав, извивался шланг для поливки сада.
Стараясь не шуметь, чтобы никого не разбудить, Уилл быстро спустился вниз. Джим, сидевший на крыше, страшно удивился, когда он, запыхавшись, почти тотчас вернулся, сжимая в кулаке шипевший и брызгавший водой шланг.
— Уилл, ты гений!
— Конечно! Быстрей!
Они потащили шланг, чтобы напрочь смыть с кровли несущее беду серебро, отмыть злобную ртутную краску. Орудуя шлангом, Уилл взглянул в даль, туда, где чистые тона ночи переходили в утреннюю зарю, и увидел шар, дрейфующий по ветру. Почувствовал ли он, что его замысел раскрыт, возвращается ли обратно? Намеревается Ведьма пометить крышу снова и не придется ли им отчищать ее снова и снова до самого рассвета.
Было бы хорошо, подумал Уилл, если бы я сумел остановить Ведьму. Ведь они не знают ни наших имен, ни адреса: мистер Кугер слишком близок к смерти, чтобы вспоминать или говорить. Карлик, если это даже торговец громоотводами — сумасшедший и, слава Богу, не придет в себя; не опомнится! И они не осмелятся беспокоить мисс Фоли до утра. Поэтому-то далеко в лугах со скрежетом зубовным и снарядили на поиски Пылевую Ведьму…
— Какой я дурак… — огорченно промолвил Джим, промывая крышу там, где раньше стоял громоотвод. — Почему я не оставил его здесь?
— Молния еще не ударила, — сказал Уилл, — и если мы будем действовать быстро, не ударит совсем. Теперь лей вот сюда!
Они усердно драили крышу.
Внизу с треском закрылось окно.
— Мама, — мрачно усмехнулся Джим, — она подумала, что идет дождь.
30
Дождь перестал.
Крыша стала чистой.
Они сбросили шланг-змею, и она, тяжело ударившись о ночную траву, на тысячу миль вокруг возвестила, что дело сделано.
Далеко за городом шар все еще висел между безнадежной полночью и многообещающим, хоть и невидимым еще солнцем.
— Чего она ждет?
— Может, она унюхала, что мы тут, наверху?
Они спустились вниз через чердак и вскоре уже лежали по своим комнатам в постелях, отдыхая после лихорадочных разговоров, бросавших то в жар, то в холод, прислушиваясь к ударам сердец и к ходу часов, ускорявшихся с приближением рассвета.
На все, что они замышляют, подумал Уилл, мы должны ответить первыми. Ему захотелось вдруг, чтобы шар вернулся назад, чтобы Ведьма догадалась об исчезновении ее знака, чтобы спустилась вниз и снова оставила след на крыше. Почему?
А потому.
Он поймал себя на том, что смотрит на свое бойскаутское снаряжение — большой замечательный лук и колчан со стрелами, висящие на восточной стене комнаты.
Извини меня, папа, подумал он, и, улыбнувшись, встал. Настало время выйти на улицу в одиночку. Я не хочу, чтобы она вернулась к своим и рассказала обо всем, что мы сделали или, может быть, о том, что собираемся сделать.
Он снял со стены лук и колчан, осторожно поднял раму и выглянул наружу. Не нужно долго и громко кричать. Надо просто думать особым образом. Они не могут читать мысли, я знаю, наверняка, иначе не послали бы ее, она тоже не способна читать мысли, но может чувствовать тепло тела, улавливать особые температуры, особые запахи и особое волнение; и если дам ей знать о моих будто бы добрых намерениях, то может быть, может быть…
Далекий, навевающий дремоту бой часов возвестил четыре часа утра.
Ведьма, подумал он, возвращайся.
Ведьма, подумал он еще напряженней, так, что сердце запрыгало, крыша чистая, слышишь!? Мы вымыли ее своим собственным дождем! Ты должна вернуться и снова пометить ее! Ведьма!..
И Ведьма встрепенулась.
Он почувствовал, как земля повернулась под воздушным шаром.
Приходи, Ведьма, я здесь один, я мальчик без имени, ты не можешь читать мои мысли, но я здесь, я плюю на тебя! И я кричу во все горло, что мы обманули тебя, что наш замысел удался, так приходи же, приходи! Посмей прийти, посмей же!
За многие мили до него донеслось затрудненное дыхание.
Черт побери, подумал он вдруг; ведь я не хочу, чтобы она возвращалась к этому дому! Бегом! Он быстро оделся.
Сжимая оружие, Уилл ловко спустился по лестнице, спрятанной под плющом, и поспешил по мокрой траве.
Ведьма! Сюда! Он побежал, оставляя за собой следы, чувствуя бешеный, прекрасный подъем сил; он бежал, словно заяц, наевшийся какого-то неизвестного сладко-ядовитого корня, заставляющего скакать галопом. Коленки ударяли его в подбородок, ботинки давили мокрые листья, он перепрыгнул через живую изгородь; его руки были полны грозного ощетинившегося оружия, которое страшило и радовало, его зубы стучали, словно рот был набит мраморными шариками.
Он оглянулся. Шар висел совсем близко! Он появлялся и исчезал то за деревьями, то за облаками.
Куда я бегу? — подумал Уилл. Погоди-ка! Дом Редмена! Там давно никто не живет! Еще два квартала — и я у цели.
Слышалось только быстрое шарканье ног по листьям и громкое шипение странного существа в небе; лунный свет заливал снежной белизной всю округу, сверкали звезды.
Задыхаясь, с сильно бьющимся сердцем он подбежал к дому Редмена и молча закричал: Сюда! Это мой дом!
Он почувствовал, как воздушная река переменила в небе свое русло.
Отлично!
Рука уже поворачивала ржавую ручку двери. О Боже, подумал он, а что, если они ждут меня внутри?
Он открыл дверь, ведущую во тьму.
Там в непроглядности взметнулась пыль, словно струны арфы, зазвучала паутина. И больше — ничего.
