Ник Ришелье - Дневники Пирамиды
Нетрудно догадаться, что вокруг этих переговоров моментально возникла тайная и явная возня, война компроматов, торг на политическом уровне, обвинения в нарушениях прав человека — в общем, весь излюбленный арсенал средств англосаксов был пущен в ход.
Именно это и нужно было Князю.
Петрович доставил Фараона на Смоленскую площадь к трём часам пополудни. Я подъехал к зданию МИДа на метро. Как вновь испечённый кратор, я мог проходить сквозь стены, но пока предпочитал действовать по старинке — отводить глаза или подавлять психическое сопротивление своей разросшейся ментальной силой. К тому же прохождение сквозь весьма толстые стены сталинских высоток было для меня серьёзным стрессом.
Подобно Мессингу, я вошёл в здание через центральный вход, показав охране вместо пропуска билет метрополитена.
С Фараоном нам предстояло встретиться в приёмной министра, но по дороге я решил коротко переговорить с Петровичем, для чего набрал его с запасного телефона, номер которого служил условным сигналом о срочной встрече. На часах было 14:45.
Петрович знал, где я нахожусь в это время, и вскоре его сосредоточенная физиономия появилась прямо передо мной в главном вестибюле здания, словно он прятался за одной из мраморных колонн.
— Как доехали? — спросил я.
— Отлично, Ваня, всё ништяк, — отрапортовал он в своей манере, скупясь на слова.
— Кто-то наблюдал?
— Была одна тачка, довольно долго плелась за нами. Потом дублёр поехал прямо по «ленинградке» в Солнечногорск, а мы ушли через «зелик» на Пятницкое. Тачка пошла за дублёром.
— Ещё что-то необычное было?
— Да нет, разве что какие-то два гоблина в форме ГАИ пытались нас остановить уже в Москве, но ваша ксива проканала на «отлично»! Отстали моментально.
Надо сказать, что «моя ксива» была куплена накануне в переходе метро, просто я немного заговорил её, а Петровичу внушил уверенность в то, что сей документ имеет высшую степень надёжности. Надо сказать, что уверенность человека в успехе, подкреплённая психологической установкой высших, пробуждает в нём нужные нам неординарные способности. Таким образом даже примита можно на время сделать апликатором. И это — тоже умение высших. Если, как я говорил, прохождение сквозь стены не доставляло мне наслаждение, то манипулировать психологией ближнего казалось мне делом весьма любопытным, каким-то высшим искусством, по крайней мере, поначалу, пока я толком не осознал, до чего можно дойти в этом направлении.
— Отлично, Петрович, ты как всегда на высоте! Будь на связи, ты ещё сегодня понадобишься, хотя серьёзных проблем я не вижу…
Моя встреча с министром археологии Египта в присутствии нашего министра иностранных дел вряд ли стоит отдельного описания.
Мною был продемонстрирован прототип робота для проникновения в узкую шахту диаметром 15–20 см, показаны пояснительные видеоролики. Больше всего Фараона беспокоила возможность попаданию людей в секретные камеры под Сфинксом. Моя демонстрация наглядно убедила его, что ни один человек никоим образом оказаться внутри не сможет. Всё, что мы увидим, будет явлено нам через объектив робота. Кроме того, мы уверили египтянина в том, что его представитель в любое время сможет отключить робота, просто оставив без электроснабжения, если что-то в ходе операции покажется ему непонятным и подозрительным.
Предполагалось, что следующие три года будут проходить испытания робота, отладка программ и механизма, подготовка экспедиции, как материальная, так и политическая. Мы даже обещали включить в группу экспертов из Франции и Японии, чтобы как можно более объективно подойти как к изучению проблемы проникновения в камеру, так и к анализу результатов её исследований.
Фараону в целом нравился наш подход, хотя по его лицу было видно, что он предпочёл бы сейчас находиться дома, запретив раз и навсегда любые передвижения иностранцев в окрестностях древних сооружений.
Одним словом, мы изо всех сил водили его за нос, и у нас получалось. Впрочем, это было лишь начало. Впоследствии, получив-таки, хоть и с оговорками, одобрение правительства Египта на описанные исследования, мы должны были подготовить самую настоящую экспедицию в Египет с настоящим роботом и археологами, чтобы операция прикрытия выглядела максимально правдоподобно. Лучшая ложь — это правда, как однажды выразился Граф. И эта правда была явлена миру со всей тщательностью, на какую была способна отлаженная Князем Пирамида.
Глава 11. Хранители тайн
Время, отведённое на первый этап операции «Ковчег», стремительно сокращалось. Я страшно волновался за Риту, которая со дня на день должна была вывезти Ковчег завета из Африки. Впрочем, времени на волнения у меня практически не было.
К началу августа я уже два месяца жил в коммуне «Сен-Дени» рядом с одноимённым аббатством, где многие века находится усыпальница королей Франции. Это место, насквозь пропитанное историей, обладало какой-то мощной и неуловимой силой, превращавшей любого, даже самого искусного чародея Пирамиды, в обычного человека. Подобные ощущения мне приходилось испытывать только в присутствии высших.
Я, конечно, всё так же чутко умел отличать «своих», т. е. посвящённых представителей Пирамиды, но проделывать массовые галлюцинации вроде той, что мне так легко удалась в Эрмитаже — увы, не мог. Должно быть, дух святого Дионисия верно охраняет северные пригороды Парижа по сей день.
В коммуне я познакомился с интересным персонажем. По виду простой нищий, этот старец чем-то напоминал мне святого Левия Матвея из булгаковского романа «Мастер и Маргарита». Небрежно одетый и давно небритый оборванец со сверкающим взглядом затравленного зверя, господин Легро держался в коммуне подчёркнуто независимо, так что я с трудом понимал, что он там вообще делает.
Легро тщательно скрывал о себе любые сведения. Никогда не говорил о родных или друзьях, не ходил на недавно возникший по соседству арабский рынок. Но иногда я видел его ночью одиноко сидящим на холме близ церкви Сен-Дени, этого первого в мире и великолепно созданного гением аббата Сугерия готического храма. Легро мог сидеть, часами разглядывая чудесные витражи храма, под которыми веками покоятся короли Франции, начиная с Хлодвига и заканчивая Людовиком XVIII.
Мне удалось разговорить его, когда в одну из таких ночей я присел рядом и стал пристально рассматривать старинную розетку витражей базилики Сен-Дени, напоминавшую собой рукотворное солнце. Конечно, в свете луны можно было только догадываться о том, какими красками играет она внутри храма в солнечный день. Но само место, вековое его спокойствие и осознание того, что сие архитектурное чудо сотворено почти тысячу лет назад, а первые гробницы храма насчитывают около полутора тысяч лет, пробуждали во мне трепетные благолепные чувства, парализующие волю.
— Такие же чувства я испытывал у гробницы Ярослава Мудрого в Киеве, — сказал я, не рассчитывая услышать ответ.
И тут Легро впервые обратил на меня внимание. Он сверкнул своим пронзительным взором и несколько минут изучал моё лицо в неверном свете Луны. Как я говорил, в этом месте, по невероятному совпадению каких-то метафизических явлений, я не мог ни прочесть мыслей собеседника, ни уловить его настроения, отчего невольно сжал рукоятку висевшего на поясе ножа, спрятанного под одеждой.
— Не думал я встретить в нашей коммуне человека, знакомого с русской историей, да и с историей вообще, — сообщил мне ехидно старец.
Говорил он по-французски, но акцент его мне был непонятен. Перед внедрением в коммуну я, конечно, знакомился с местными диалектами и мог отличить акцент юго-западной Франции от столичного, но мой новый знакомец порой употреблял совсем уж невероятные фигуры речи. И, тем не менее, мы поняли друг друга.
— А ты знаешь, друг мой, кто такая Анна Ярославна? — спросил он.
Я смутился, так как русское имя в устах старого француза звучало как-то нелепо.
— Ну как же! — воскликнул он. — Ты ведь только что упомянул имя Ярослава Мудрого, князя Киевского. Анна — его дочь. И не просто дочь. Она была женой Генриха I и королевой Франции! Есть версия, что и она похоронена в этой усыпальнице… Да… А ещё рекомендую взглянуть на её памятник в Санлисе, это недалеко отсюда, если ехать по шоссе Нор…
В ту ночь Легро рассказал мне историю Сен-Дени в деталях начиная с его основания на месте бывшего римского поселения Катуллиакум, куда якобы явился первый епископ Парижа св. Дионисий, неся в руках собственную голову, отрубленную по велению римского императора Деция. Но больше всего и со страстным увлечением старец говорил об аббате Сугерии, который возродил и полностью перестроил храмовый комплекс аббатства, снабдив его изысканными витражами и пиковыми арками. По словам Легро, именно с аббата Сугерия и базилики Сен-Дени начался известный всему миру готический стиль.
